Некрасова М. А.
Вот уже месяц, как Антон, старший механик дальнего поезда, к большому неудовольствию соседей, привез к себе в общежитие маленького черного лайчонка.
Антон был заядлым охотником, а охотничья собака у него никак не приживалась, все с ней что-нибудь случалось: то ее крали, то она сбегала к старому хозяину, а то просто пропадала неизвестно куда.
И вся беды была в том, что любил Антон и поезд и лес. Любил протяжный, словно зовущий куда-то гудок паровоза, его торопливое движение с постоянно манящим мельканьем незнакомых лиц и волнующее, всякий раз заново, возвращение в свой с детства знакомый город.
Далеко за ним, тесно сжатые полями, протянулись голубеющей далью леса. Они стали для Антона родным домом после того, как война унесла и мать, и отца, и вместе с ними деревенскую избенку. Здесь от зари до зари в свободное время бродил Антон с ружьем по радужно рдеющим болотам, по дымящимся синью звериным тропам, пока последний луч не оставлял землю. И только недоставало ему верного охотничьего друга — собаки.
Однажды Антон подумал уйти с железной дороги, подыскать себе работу в городе и завести собаку. Но с поездом он расстаться не смог, и собаки у него так и не было.
И вот как-то раз в Москве в охотничьем обществе Антон, прочтя объявление о том, что продается щенок-лайка, недолго думая, купил его.
Маленький, только вставший еще на неокрепшие ноги, щенок доверчиво прижимался к Антону, а как только терял его из виду, начинал жалобно пищать. Что тут было делать Антону! Не оставлять же щенка в общежитии, куда и сам он приезжал лишь для того, чтобы снова уехать. И взял Антон щенка на поезд.
Так началась необычная собачья жизнь — ее первым домом стал дом на колесах. Антон назвал щенка Путькой, может быть потому, что он был необычным путешественником. Путька привязалась к Антону со всей собачьей преданностью, а он к ней — с неизбытной тоской своего одиночества.
Каждую свободную минуту бежал Антон в свою маленькую каморку, в конце служебного вагона, и Путька, с визгом бросаясь к нему, прыгала, облизывала руки, прикусывая их в радости острыми зубами. А к вечеру, когда дела были сделаны, Антон дремал на полке, и Путька сначала играла, а потом засыпала, всегда норовя устроиться поближе к его лицу.
Антон лежал так часами, прислушиваясь к мерно стучащим в торопливом беге колесам. Их неустанный говор был для него привычной и близкой музыкой. С ней и с мелькающими за окном в сумеречной синеве островерхими лесами и розово-лиловыми холмами, волнами взбегающими к далекому небу, проносились воспоминания его, словно там, где-то в них затерявшейся, промелькнувшей, как сон, жизни. То это было радостное солнечное утро короткого детства, то грозные дни военных лет и партизанщины... Красные рубцы шрамов глубоко пролегли по широкоскулому лицу Антона. Когда война кончилась, он остался один, без семьи, и, выучившись на механика, стал работать на рейсовом поезде.
Покачивается из стороны в сторону старый вагон, а тени прошлого так и роятся и кружатся, острой болью отзываясь в сердце Антона. И только тепло маленького живого комочка рядом согревает его в притихшем полумраке вагона. Два больших щенячьих глаза смотрят в лицо Антона.
— Путька, дружище! — скажет он, прижав лайчонка, начнет рассказывать не то вслух, не то шепотом, не то про себя свою недолгую жизнь. Путька, понимая или просто греясь теплом человека, свернется клубочком туже и сладко дремлет в безмятежном собачьем сне.
Так Антон и Путька жили на поезде. А в свободные дни брал Антон Путьку на руки, пока она еще была мала, и уходил в лес на охоту.
Путька скоро узнала лес, привыкла ко всем его запахам и звукам, по-щенячьи резвясь и радуясь на его приволье. Ранними августовскими светлыми зорями Антон сам ей «вытаптывал» тетеревов в березовых перелесках, куда они прилетали кормиться на ягодники, клал дичь рядом, приговаривая: «Смотри же знай, Путька! Сама должна найти». Собака теребила у птицы перья и сердито рычала.
Эти дни жизни в лесу Путька, подрастая, стала ждать так же, как и Антон, смотревший в поездное окно на тронутые золотом, похолодело убегающие дали.
Поглаживая собаку, Антон с радостью замечал ее тонко очерченную голову с остро стоящими сторожкими ушами, синий отлив черной густой шерсти с серебристой проседью на ногах и в крепко закрученном тугом кольце хвоста.
— Ну и Путька! Ты совсем красивой стала, — говорил он, вглядываясь в как будто что-то хотевшие сказать глаза собаки.
— Стремлюсь я понять тебя, а ты только меня пойми. Вот будет у нас охота!
И не мало Антон взял с Путькой тетеревов и глухарей, а поздней осенью приучил ее ходить по белке.
Шло время. Наступила весна. Через лиловато-серебристую дымку ветвей еще не одетых, словно омытых снегом берез смотрело сверкающей голубизной солнечное небо. Все как будто дышало глубже, наливалось жизнью и, набирая силы, стремительно неслось, разбивая и омывая устоявшиеся холодом зимние берега. Они, казалось, давили и теснили проснувшуюся жизнь.
Путьке тоже стало тесно в глухо обступивших ее стенах маленького купе. Здесь, где еще так недавно она уютно пригревалась, сладко дремля, теперь Путька не находила места. Она все чаще и чаще с тоскою заглядывала в глаза Антона и поскуливала.
— Эх, Путька, потерпи немного, скоро мы с тобой порадуемся, — говорил Антон, думая о летнем отпуске.
Но случилось так, что как-то раз Путька вышла в коридор вагона. В это время по нему проходил новый начальник поезда. Путька подняла черную шерсть дыбом и зарычала...
— Чья собака? — закричал начальник.
— Моя, — ответил прибежавший на шум Антон.
— Чтоб завтра же не было собаки на поезде или будете уволены! — отчеканил начальник, удаляясь черным квадратом спины от оторопевшего Антона.
На следующий день, когда поезд должен был отправляться в свой обычный рейс, Антон оставил Путьку в общежитии.
— Подожди, Путька, я скоро вернусь, — уговаривал он собаку, долго привязывая ее к своей кровати и ставя еду и воду.
Путька жалобно смотрела то на Антона, то на веревку, лизала ему руки и повизгивала.
В комнате сидел парень и ел, опустив толстое лицо в тарелку. Он как будто не замечал ни Антона, ни его собаки.
— Поглядите за собачкой, как ей будет житься без меня, — попросил Антон.
— На то и собака, чтоб жить,— сквозь зубы процедил парень.
С горько сжавшимся сердцем, не глядя на Путьку, вышел Антон из общежития. Путька визгливо залаяла... И по мере того, как уходил все дальше и дальше, лай Путьки становился глуше, отчаяннее, переходя в совсем незнакомый жуткий вой, от которого все содрогалось в душе Антона. И едва успев на уже отходивший поезд, на всем его томительно долгом пути, в тоскливо опустевшем вагоне Антон не переставал слышать, как отдаленное эхо, призывно молящий голос Путьки...
Тем временем вой собаки испортил сытое настроение парня, и он пихнул ее ногой. Путька, ощетинившись, огрызнулась, схватив зубами грязный сапог парня.
— Ах, бешеная! — крикнул он и, сверкнув ножом, перерезал веревку. — Убирайся!
Почувствовав свободу, Путька мгновенно резким ударом лап распахнула дверь и, вытянувшись в одну черную линию, понеслась знакомой дорогой к вокзалу. Но поезда уже не было. Вбежав на пустынно черневшее полотно железной дороги, Путька остановилась. Потом потянула чуткими ноздрями воздух, пробежала немного, обнюхала рельсы, вернулась опять и вдруг, дрогнув всем телом, рванулась вперед и помчалась навстречу ветру, прямо по рельсам к Москве, вслед давно ушедшему поезду...
Вернувшись с рейса, Антон с утра до ночи искал по городу Путьку. На другой день объездил все деревни вокруг и повсюду спрашивал: «Не видали ли собачку — черную, с ушами остро стоячими, с шерстью, отливающей синью, с сединой на ногах и туго закрученном хвостике?» Но никто такой не видел.
Путька не находилась. Загоревал Антон, согнулся даже, в лес не ходит и про себя думает: если Путька не найдется, то никогда уж не заведет он другой собаки да и ружье с охотой забросит.
Через неделю он опять поехал в деревню, где не раз бывал с Путькой на охоте. Заходит в первую избу и спрашивает живущую в ней старуху, не видала ли она его собаки.
— Как не видать, — отвечает старуха. — Намедни мужики ловили-ловили да никак поймать не могли, пока не натравили на нее собак со всей деревни да не прижали ее, горемычную, вон к тому болоту. Ох, и досталось же ей, бедной! Чуть бы и загрызли, да мужики успели отбить.
— Да где же она, где? — закричал Антон.
— А знать у Ивана, что в пятом дому живет.
Побежал туда Антон, в дверь колотит — чуть не вышиб.
— Кто здесь? — раздался хриплый голос.
— Собака моя у вас, черная, со стоячими ушками, с сединой на ногах и на хвосте колечком, — задыхаясь, проговорил Антон.
— А, собачка есть, — замешкался мужик за дверью и, наконец, открыв ее, спросил: — Да сколько дашь, тогда и твоя будет.
— Ну веди же скорей, все получишь!
Мужик, не торопясь, пошел на задний двор. Через несколько минут он появился, ведя на обрывке веревки грязную, с впалыми боками, некрасивую маленькую собачонку. Она шла неохотно, опустив длинной плетью черный хвост и смотря уставшим, затравленным зверем.
«Нет, — подумал Антон, — не моя это Путька», — и все в нем будто опустилось. Но тут собака подняла голову, насторожилась и, прижав уши, рванула вперед и с визгом бросилась на грудь Антона. Длинно полулая, полувоя заговорила она, жалуясь на своем собачьем языке.
Прижал к себе Антон Путьку и сказать ничего не может, только слеза выкатилась.
Одной радостью забились сердца собаки и человека.
