Колоане Ф. А.
Множество островков разбросано на Западном побережье Огненной Земли. Между ними змеятся стремительные протоки, теряющиеся на самом краю земли, где-то в «Погребальнице Дьявола».
Моряки всех широт уверяют, что там, в одной миле от зловещего мыса Горн, — бессменного секунданта вечного поединка двух величайших океанов нашей планеты — заякорен в морской пучине Дьявол.
Там он волочит по дну огромные тяжелые цепи, и оглушительный скрежет их звеньев раздается в бурные ночи, когда кажется, что беснующиеся волны и густой мрак устремляются ввысь, чтобы оттуда низвергнуться в бездну океана.
Еще несколько лет назад в этой части света рисковали обосноваться только отчаянные головы, представители разных рас — охотники за морскими котиками и тюленями. В том месте, где полагается быть сердцу, у этих бесшабашных людей был сжатый стальной кулак. Кое-кто из них надолго застревал в этих местах. Другие, безымянные, — а имя им легион, — гонимые бичом голода, вечно мечущиеся между Востоком и Западом, время от времени появляются в этих негостеприимных краях, где вскоре снег и ветер, ветер и снег стальным клинком вонзаются в их сердца, оставляя там свое лезвие, острое и холодное, как закраина льдины.
На одном из этих островов расположена местность, пользующаяся мрачной славой. Это — каторжная тюрьма Ушуаия. В результате кровавых стычек с тюремной стражей и отчаянно смелых побегов на островах, смешавшись с коренным их населением, оказалось немало людей, обретших свободу с оружием в руках и не рискующих показать свой нос в тех местах, где блестит меч правосудия.
Нет ничего такого, что могло бы смутить или удивить обитателей этих островков: ни утлая скорлупка лодчонка, пустившаяся в открытое море с четырьмя охотниками и возвращающаяся только с тремя, ни вышедший на промысел кутер, бесследно исчезающий со всем экипажем. Никого не удивляет, когда шкуры или золото делятся поровну между оставшимися в живых членами команды...
На одном из входов в пролив расположен остров Сунстар.
...Единственные обитатели этого острова — англичане Джек и Петер — часами сидят на пороге своей хижины в нескончаемые декабрьские сумерки. Хижина состоит из двух помещений, отделенных между собой стеной из неотесанных бревен, вкопанных в землю в вертикальном положении. Крыша покрыта зеленовато-желтым лишайником и мохом; на фоне этой унылой природы она кажется натянутой улыбкой, обращенной к небу, вечно обремененному серой мглой и осыпающему большую часть года землю снегом.
Охотники уверяют, что эти англичане — родные братья, но вряд ли можно что-либо достоверно сказать по этому поводу, так как сами они ничего об этом никогда не говорят: рты их раскрываются только для того, чтобы изрыгать отборную ругань или насыщать свои желудки.
У Джека невзрачная внешность: какая-то расплывчатая, бесформенная, как у новорожденного ребенка. Он среднего роста, глаза глубоко посажены и прикрыты всегда красными и воспаленными веками без ресниц и сверкают каким-то зловещим огоньком. Временами он бывает похож то на огромного урода выкидыша, то на рыжего тюленя.
У Петера внешность более выразительная — лисьи черты и кошачьи повадки выдают в нем человека лицемерного и жестокого. На первый взгляд у него даже приветливый вид, но в его огненной шевелюре попадаются темные, грязного цвета пряди волос, которые неизвестно почему наводят на мысль о коварном и эгоистичном характере, скрывающемся за благодушной маской.
Поговаривают, что у братьев водятся деньжата и что они усердно копят их, так как собираются вернуться на родину. Где их родина? Откуда они прибыли?
Никому неизвестно, откуда происходят эти люди, осевшие в этих местах, и никто не сможет сказать, где они закончат свои дни.
Разговаривают братья на каком-то тарабарском языке — смеси певучего испанского и гортанного английского. Природная замкнутость и одиночество лишили их дара воплощать свои мысли в обычные слова и составлять из них фразы. Речь их лаконична, отрывиста и непонятна для людей чуть-чуть более цивилизованных, чем они, и случайно очутившихся на острове в поисках вожделенных шкурок.
Подкрепившись свежей рыбой, братья уселись на пороге своей хижины, чтобы предаться отдыху в послеобеденный час, когда день медленно переходит в сумерки — полярные сумерки, окрашивающие небо в самые причудливые цвета.
Перед хижиной — воды пролива, спокойные и глубокие. Тишина вокруг мертвая, вечно холодная.
Джек громко зевает, широко раскрыв свои тюленьи челюсти, подпирает руками голову и вглядывается вдаль, на снежную вершину. Делает он это для того, чтобы на чем-нибудь задержать от скуки свой взор, но отнюдь не из инстинктивного тяготения к красоте.
Вдруг он начинает беспокойно ерзать на месте и прислушивается к шуму, доносящемуся, как ему кажется, с берега. Вначале эти звуки воспринимаются им как легкие шлепки по влажной земле, и ему кажется, что это котик выбрался на сушу и перебирается через крутые скалы. Затем эти звуки переходят в еле слышимый всплеск весел по воде.
Следуя охотничьей привычке, Джек направляется в хижину за ружьем. Вскоре он снова появляется на пороге хижины. Он и Петер замирают в выжидательной позе. Через несколько минут шум умолкает, и теперь уже явственно слышно, как кто-то пробирается сквозь кустарники в дубовой рощице, окружающей хижину. Теперь уже нет никаких сомнений — кто-то шагает между карликовыми редкими дубками.
Человека в этих местах не принято встречать с оружием в руках. Джек неохотно ставит ружье за дверью.
Никто здесь не пускает в ход оружие, так как пуля равноценна шкуре тюленя или нутрии. Когда же желают избавиться от лишнего претендента на дележку шкур, то достигается это другими, более простыми, способами: его или оставляют одного на одинокой скале посреди моря или довольствуются легким толчком с борта неустойчивого кутера в ночной тишине во время морского перехода.
Вот серое пятно замелькало между зеленой и черной чащами кустарника, и вскоре на поляне показался человек. На нем рваная и мокрая одежда; тяжело шагает, покачиваясь на ходу и подаваясь туловищем вперед, как животное, только что выбравшееся из глубокой ямы.
Братья застыли в ожидании. Незнакомец остановился в нескольких шагах: высокий, худощавый, с благородным лицом, несмотря на свои отрепья; густые усы и борода смоляного цвета. Он поднял голову и с мольбой во взгляде обратился к братьям:
— Поесть!.. Чего-нибудь поесть... Я вырвался из Ушуаия!
Голос человека звучит странно, точно за долгие дни молчания он разучился пользоваться им: голос лишен звучности.
Петер, тот, у кого темные пряди выделяются на золотистом репейнике шевелюры, отрицательно качает головой. Он указывает рукой на дорогу, по которой пришел человек, и, запинаясь на каждом слове, говорит ему:
— Пшел... пшел вон... Убирайся отсюда!..
Человек не повторяет своей просьбы, понимая, что здесь он лишний. Человек готов уже удалиться, но замечает вдруг шкуры, развешанные вдоль стен хижины.
Больше всего ценятся тюленьи шкуры, имеющие двухцветную окраску. Европейцы научились искусно подделывать эти дорогие меха, используя шкурки новорожденных тюленей, имеющих от роду не более восьми дней и обработанных не позднее одних суток после их умерщвления. Эти меха широко известны под названием «попи». Скупщики мехов Магеллана платят за такие шкурки от сорока до пятидесяти центов за штуку.
Тюлени же одноцветной окраски водятся в этих местах в огромном количестве.
Трудности добычи шкурок «попи» состоят в том, что тюленьи самки рожают своих детенышей в почти недосягаемых для охотников местах, да и кроме того, как мы уже говорили, охотиться нужно только за детенышами восьмидневного возраста.
— Вы охотитесь за «попи»! — воскликнул беглец из каторжной тюрьмы, и на его лице появилось что-то вроде улыбки. — Я знаю одну пещеру... Это — огромное лежбище, где «попи» имеется такое количество, что всех их и выловить невозможно.
На лице Петера растянулась улыбка, — казалось, что поверхность глубокой трясины озарилась серебристым светом луны и трясина теперь уже не трясина, а чистый, светлый источник.
— Но прежде всего дайте чего-нибудь поесть... Я умираю от голода... — продолжал беглец.
— Раньше расскажи нам, где находится это лежбище! — неумолимо потребовал Джек.
— Слышали ли вы когда-либо о «Ла Пахарера»?
— Вот так новость! Мы знаем это лежбище, знаем также, что никому еще не удавалось проникнуть в эту пещеру, так как вход в нее находится в открытом море и окружен острыми, крутыми скалами.
— Так оно и в самом деле есть! — с удовлетворением ответил каторжник. — Действительно, никому еще не удавалось проникнуть в пещеру, но там, где есть птица, — там имеются и тюлени, а там, где тюлени, — имеется рыба. И в том месте, где берег делает крутой поворот, в середине острова, где резвятся тюленьи стада, находится скрытый от пытливого человеческого глаза вход в пещеру.
— Ладно, присоединяйся к нам! — заулыбался Петер своим злобным, звериным личиком.
Беглец поел немного сухой рыбы, остатки жареного мяса и стал устраиваться на ночь на шкурах. Англичане улеглись на нарах, сколоченных из неотесанных дубовых досок.
Воцарилась тишина. Спустилась и застыла в своей неподвижности леденящая полярная ночь.
«Ла Пахарера» — продолговатый скалистый остров, напоминающий чудовище с вызывающе приподнятой головой, — чудовище, изрыгающее из своей пасти в море острые скалы, вечно воюющее с волнами.
— Там!.. — сказал каторжник, указав на замаскированную расщелину, врезавшуюся в остров и затерявшуюся в густой зелени. При взгляде на расступившуюся стену острова у беглеца вырвался из глубины его существа вздох облегчения. Он вспомнил...
Да, это был его «птичник». Восемь лет он не видел его. Да, это — та пещера, которую знал только он один. Здесь, среди извилин пещеры, он прятался, когда проклятые прожекторы береговой охраны засекли его с контрабандным спиртом... Да, он вынужден был отстреливаться, и в этой перестрелке он метко попадал в цель, да, попадал! Но все это в прошлом...
Высоченная скала вертикальной линией опускалась в море, выдаваясь своей вершиной несколько вперед. Тень от скалы охватывала большое пространство моря, озаренного солнечным светом.
Остров казался бы неведомым мертвым миром, если бы в его многочисленных расщелинах, разбросанных в виде уходящих ввысь ступеней, по какому-то капризу природы не гнездились тысячи и тысячи птиц. Срываясь с балконов своего огромного небоскреба, они неустанно реяли в воздухе. Там, в этом небоскребе, обитали морские вороны, чайки, альбатросы, полярные голуби.
Удивительный порядок установлен на «птичнике». У подножья скалы громоздились пингвины, щеголяя своими белоснежными жилетами и высокомерно поглядывая на всех. Немного выше — вороны, глупые, любящие всюду совать свой нос и считающие себя шокированными всем происходящим вокруг.
Верхушку скалы занимают чайки и альбатросы. Они то улетают, то прилетают, словно убывая и возвращаясь из дальних странствий, придавая своим перелетам характер непрерывной связи с далекими краями. Время от времени возникают драки, и удар клювом выбрасывает птицу в поднебесье, где она, чтобы не упасть, парит с распластанными в воздухе крыльями. А вот летит одна из птиц стремглав к скале, готовая грудью проложить себе дорогу и завоевать местечко, и тогда поднимается такой галдеж, что все перемешивается: хлопанье крыльев, удары клювов, карканье.
«Где есть чайки, — там и тюлени, а где есть тюлени, — там и птица», — так говорил чужеземец. Течение, которое суживается в этом месте, и глубокая, хорошо укрытая бухта «птичника» были центральным путем, по которому непрерывно передвигались обитатели моря.
И картина вечной борьбы за существование возникала из глубин моря, когда тюлень рывком выныривал с зажатой в пасти и извивающейся рыбой.
Да, это было захватывающее морское зрелище, поистине достойное кисти художника или резца скульптора: тюлень с его темной блестящей шкурой, чудовищно раздутой шеей, собачьими скулами и прокуренными усами, прозрачными, точно из стекла, зажатый в пасти хвост рыбы, трепыхающейся и бьющей по скулам жадной бестии. Тут же неподалеку небольшими группками резвятся тюлени, извивающиеся своими дельфиньими туловищами.
Охотники в своей лодчонке приблизились к расщелине, скрытой за завесой из лишайника и вьюнка. Раздвинув этот зеленый полог, охотники углубились в черное отверстие. Это был потайной вход в пещеру. Скалы слезились влагой и разбухшими каплями падали в море.
Освещая дорогу фонарем, охотники продвигались все дальше и дальше, отталкиваясь веслами от скользких, гладких стен. И когда они продвинулись метров на тридцать, тусклый свет стал медленно окутывать их и далекий шум докатился гулким эхом и рассек могильную тишину пещеры. Это бурлящее море билось у входа в недоступную пещеру со стороны мыса Горн. Постепенно тьма редела, свет становился все более ровным. Уже различались стены скал; они круто спускались вниз, но своды пещеры тонули в густой, непроницаемой тьме. Каторжник, осторожно орудуя веслом, медленно двигал кутер. Весло, тихо погружаясь в воду, производило еле слышный шум, тут же поглощаемый сводами пещеры.
Трое мужчин инстинктивно пригнулись и, наклонившись корпусом вперед, тревожно вглядывались в даль, несущую в себе неведомую опасность.
Внезапно запах гниющей рыбьей крови охватил их теплыми и зловонными волнами.
Запах все усиливался, и теплые волны превратились в тяжелые, удушливые потоки, легкий, приглушенный шум становился все явственнее.
Но вот проход в пещеру расширился, и на дне огромной заводи можно было различить холмы серых туш, тяжело и лениво шевелившихся у самой воды.
— Это лежбище тюленей, — хриплым голосом сказал беглец. — Будьте осторожны со старыми самцами, остерегайтесь этих огромных и бородатых чудовищ. Они охраняют самок во время окота. Приготовьте ружье, и когда очутимся вблизи них, сделайте несколько выстрелов, чтобы расчистить себе кусок берега, куда бы мы могли пристать.
При звуке выстрела звери зашевелились, и к опустевшему куску берега пристал кутер. Охотники сошли на берег, держа наготове в руках толстые дубины — палицы.
Огромный самец с грозно торчащими усами зашевелил толстыми складками губ; глаза его испуганно задвигались и странно засверкали; он приподнялся в угрожающей позе... Меткий выстрел Джека гулко разнесся по пещере. Тюлень рухнул, издавая глухой истошный рев.
В лоне пещеры, в чреве острова, окруженного тенями, властвовали тяжелый запах и жара, одурманивавшие сознание охотников; ими овладела непонятная робость — они даже растерялись, когда услышали истошный рев умирающего тюленя.
Охотники привычны ко всему... да... но в открытом море, где волны и ветер бьют в лицо и видишь врага, чьи атаки надо отбивать; здесь же — черная бездна, удушливый воздух, сжимающий сердце, — здесь все кругом как будто нарочно создано для его обитателей — ужасных чудовищ.
— Этот уже готов... — сказал Джек, подойдя к агонизирующему зверю.
Окот был в самом разгаре. Некоторые самки в родовых схватках ложились на бок, из их кровоточащего материнского чрева вылезали бесформенные живые комки, которые шевелились на песке, как жирные, толстые гусеницы. Другие самки, в послеродовых схватках, испускали прерывистые, глубокие, почти человеческие стоны. В них пробуждалось материнское чувство, и они отчаянно толкали друг друга, чтобы освободить место для своих хрупких малюток, которые легко могли быть раздавленными.
И тут же можно было наблюдать, как подросшие уже детеныши взбирались на спины матерей; они были похожи на забавных игрушечных медвежат; некоторые их них, переваливаясь с боку на бок, пускались в путь и, добравшись до воды, впервые погружались в нее.
Своеобразное биение жизни, медленное, но вместе с тем энергичное, ощущалось в этой болезненной и бесформенной массе круглых и серо-бурых туш.
Глухие стоны. Столкновение мягких тел. Трепыханье плавников, громкие вздохи, сердитое фырканье. Что-то роковое и жизнедеятельное чувствовалось во всем поведении этих морских зверей, подчиняющихся законам природы. Нет, это нельзя было назвать лежбищем... Это — остров, охваченный каким-то болезненным трансом, — остров в период окота. Здесь, в этом каменном мешке, где воздух наполнен зловонием, а вода темна и зловеща, царил дух созидательной природы. Это оплодотворенная матка острова созидала детей — любимых сынов моря.
А море — неистовый и убаюкивающий самец, мягкой лаской завитков пены своих волн касаясь утесов и скал, — старалось успокоить боли родовых схваток.
Трое охотников занялись привычным для них делом, делом, которое доставляло им радость и наслаждение... убивать... убивать... уничтожать жизнь, хотя бы она только возникла.
Со смертоносными палицами, высоко поднятыми над головой, перебирались они через тела рожениц и обрушивали свои удары на нежные головки новорожденных. Малютки тюлени падали, беззвучно отдавая жизнь, которой они пользовались краткое мгновенье.
Убивать... убивать! И чем больше, тем лучше. Как обезумевшие, охотники орудовали своими палицами, сея смерть, и вскоре вокруг них образовались холмы маленьких мертвых телец.
Потные, усталые, они на минуту прервали работу, чтобы перевести дух. Огромные тюлени-самцы, то один, то другой, приподымались и с угрожающим видом бросались на охотников, и тогда они пускали в ход огнестрельное оружие.
Самки не защищались, нет, они только, не отрывая своего ничего не выражающего глаза, смотрели на то, как охотники предавали смерти их детенышей.
Прикинув взглядом, какое количество может принять их лодка, они стали кидать туда мертвые тела тюленей, пока ватерлиния судна не сравнялась с поверхностью воды; это указывало на то, что больше загружать лодку было бы опасно.
Вскоре лодка, доверху забитая серыми блестящими тушами, стала пробираться к выходу.
В тот день охотники совершили две поездки. И когда вечерние тени опустились на землю, они пристали к берегу, где находилась их хижина. Они тут же приступили к съемке шкур, так как на другой день они уже портились.
Вся хижина была набита растянутыми шкурами «попи».
— Такое впечатление, словно мы закончили сезон охоты, — сказал один из англичан, широко улыбаясь.
Пять дней подряд вывозили охотники кутером свою добычу. Охота подходила к концу.
По вечерам, во время короткой передышки, которую предоставляла им съемка и растяжка шкур, англичане стали более обходительными со своим ценным гостем. А на суровом, вечно нахмуренном лице каторжника появилось нечто вроде улыбки, змеившейся между его темно-коричневыми усами.
В одно холодное безоблачное утро в последний раз разнесся над морем стук мотора, который вскоре замер в извилинах пролива.
— Сегодня последний день охоты, попытаемся привезти три кутера с «попи», — сказал Джек, ослабляя линек паруса, чтобы поднявшийся легкий бриз мог помочь мотору.
Каторжник, поглядывая на небо, улыбнулся и неторопливо сказал:
— Как закончим, я подамся на север... А знаете, что я вам скажу. Несколько шкурок всучу владельцу первого попавшегося кутера, и он охотно захватит меня с собой. Я бы остался здесь, но я вам больше ни на что не пригожусь, а от Ушуаия никогда и нигде не чувствуешь себя слишком далеко.
Какие-то льдинки проскользнули во взглядах братьев. С давних пор они в подобных случаях обменивались такими вопрошающими друг друга взглядами. Они были отъявленными негодяями, но никто из них не хотел в этом признаться... Они предпочитали перекладывать друг на друга черные шары своих черных мыслей.
Раздвинув зеленую завесу, охотники, как и в прошлые дни, углубились в пещеру и пристали к берегу на свободном участке, оставленном самками после окота.
Каторжник углубился в берег, обрушивая по дороге удары на нежные головки «попи». И когда он, обуреваемый жаждой убивать, на коленях перелезал через груду тел убитых животных, удаляясь все больше и больше от лодки, братья вдруг переглянулись. На одно лишь мгновенье. Их взгляды перекрестились, и каждый во взгляде другого прочел страх. Они не произнесли ни одного слова. Тем не менее, одна и та же мысль владела ими. Они поняли друг друга... В одно мгновенье они вскочили в кутер и оттолкнулись от берега.
Беглый каторжник на минуту оторвался от своего смертоносного дела и повернул голову назад. Кутер исчез в подземном туннеле, ведущем в открытое море.
У него не было времени решиться на что-нибудь. Он остолбенел, точно вся земля вдруг исчезла и только он остался в какой-то пустоте, где не было ни земли, ни неба.
Когда мы нагружаем свое судно грузом прекраснейших иллюзий, мечтаний и надежд и вдруг оказываемся на берегу разочарования и видим, как удаляется судно в бесконечность, увозя с собой все, чем мы жили, и оставляя нам ужас опустошения, — о, тогда... тогда мы падаем духом. Но вот мы оборачиваемся и видим позади себя тропинки, ведущие к прошлому, мы берем себя в руки и, хотя сгибаемся под тяжестью жизненной ноши, мы все же выпрямляем плечи, сбрасываем эту ношу на пыльной дороге и вновь чувствуем себя людьми. Но что делать, когда пути к прошлому отрезаны, а впереди — тьма и пустота.
Беглец подошел к воде. Он опустился на песок и взглянул на серые спины убитых зверей, затем перевел взгляд на спокойные, таинственные воды зловещей пещеры.
А за пещерой кутер уже входил в пролив, полный улыбчатого света и гомона птиц.
* * *
Удушливый воздух... Он проникает в нос, рот, вызывает тошноту, давит грудь, сжимает горло...
Черный, огромный тюлень... На мясистой зловонной губе его торчат рыжие усы... Густой смрад давит грудь, точно зверь положил на нее свои тяжелые плавники. Да ведь это не тюлень! ...Это — Лусиано, итальяшка! Пьяный, как всегда, Лусиано навалился на него своим грузным телом. Лусиано не шевелит своими толстыми губами, пахнущими тосканской сигарой, но глаза его спрашивают: «Где шкуры?» Шкуры, из-за которых они поссорились, из-за которых Лусиано растянулся на земле с кинжалом в толстом брюхе.
Покой! Медленно нарастает идущий откуда-то похоронный звон. Вот он переходит в торжественный гимн, подхваченный тысячью детских голосов. А по стенам пещеры, теперь уже залитым солнечным светом, стайками летят детеныши тюленей. Плавники их, как крылышки... Они летают и поют...
А Лусиано, которого он похоронил на морском берегу, почему-то оказался здесь. Он убивает этих летающих детенышей, они падают один за другим... И вот уже замирают звуки гимна...
* * *
Несколько лет спустя издающаяся в Магалланесе газета опубликовала заметку, которая не могла не удивить людей, привыкших читать о таинственных трагедиях, случавшихся время от времени в этих водах.
«Капитан разведывательного судна, совершавшего очередной рейс на крайний юг, сообщил на днях морским властям, что обнаружил кутер, который, по-видимому, был оставлен его экипажем вблизи острова “Ла Пахарера”, расположенного неподалеку от мыса Горн.
Один старый охотник за тюленями, услышав в таверне об этом сообщении, так комментировал это событие между одним и другим глотками виноградной водки: «Это, должно быть, кутер двух англичан — братьев Джека и Петера. Ну и жадные же они были. Они хотели, должно быть, во что бы то ни стало забраться в пещеру острова “Ла Пахарера”. А вход в пещеру, должен сказать, находится в открытом море и окружен подводными камнями и обломками скал. Говорят, что внутри пещеры находится лежбище тюленей. Оба англичанина вошли туда, но не смогли выйти и никогда уже оттуда не выйдут».
Перевел с испанского А. Л. Кагарлицкий
