Абрамов К. Г.
Бурлит на перекатах быстрый Горин, один из левых притоков Амура.
Наш бат, или улимагда — лодка, выдолбленная из тополя с широким лотком спереди, — упорно продвигается вперед. Мои проводники — опытные батчики: удэгеец Николай Амуланка и нанаец Алексей Самар — шестами неутомимо проталкивают и проталкивают бат.
Стоит конец июня. В тайге душно и жарко, но над рекой струится прохладный ветерок.
В пойменной уреме одиноко кукует редкая здесь обыкновенная кукушка. Над рекой летает скопа, высматривая всплывшую на поверхность рыбу. Изредка, вспугнутые нами, поднимаются одиночные селезни — кряквы, свиязи, чирята. Длинноносые крохали с многочисленными выводками, едва завидя бат, с трескучим кряканьем спасаются бегством по воде. При этом они так быстро удирают, работая своими близко расположенными к хвосту лапками, что вода пенится, будто это несутся не птицы, а миниатюрные быстроходные глиссеры.
Мы поднимаемся вверх, чтобы пробраться на далекий солонец копытных зверей, расположенный в верховьях реки Горина. Путь становится все труднее и труднее: перекаты стали совсем мелкими, и нам приходится вылезать из бата прямо посреди реки и проталкивать его руками.
Путь нам часто преграждают заломы леса, которые приходится рубить топором и распиливать пилой.
На привале в обеденное время охотники приготовляют свое любимое кушанье — «тала». Это сырая рыба, мелко искрошенная ножом и слегка подсоленная.
Пока спутники мои наслаждаются «талой», я брожу по косе с целью просмотреть грязевые альбомы.
Вот тихая проточка с тинистыми берегами; она отделилась от косы и пошла в глубь поймы. Иду по ней. Вскоре встречаю свежие следы лося; вероятно, он, наевшись здесь водных растений, стоял и лежал на галечнике, обвеваемый ветерком... В зарослях тихо, много комара и других жалящих насекомых, и для лося единственное спасение от них — броситься в воду, погрузиться в нее до глаз и ушей.
Вот плавает свежевырванный лосем со дна протоки стрелолист, или «демку» — как нанайцы и эвенки называют этот любимый корм лосей. Это хорошая охотничья примета, указывающая, что сюда по ночам ходят кормиться лоси.
Выйдя на нижний конец косы, замечаю следы медведей: один из них средних размеров, а другой принадлежит огромному экземпляру. Положив для масштаба рядом с этим следом свой охотничий нож, я сфотографировал следы.
Следы приводят меня к воде — видимо, медведи переплыли Горин и ушли на ту сторону. Что это так, меня убеждают две мокрые полосы на песке противоположного берега реки.
По сезону у медведей уже должен начаться гон; значит, косматый лесной кавалер следовал здесь за своей дамой сердца!
Перед вечером нас задерживает неожиданное препятствие: в реку, здесь довольно узкую, недавно упал гигантский, в несколько обхватов, тополь. Корни его лежали у крутого лесистого берега, а вершина распростерлась на косе.
Приходится разгружать бат, рубить катки, чистить кору на тополе, чтобы завтра перетащить через него бат.
Тут мы и ночуем, натягиваем парус в виде общей кровли и размещаем под ним комарники — полога.
До темноты еще далеко. Перекидываю через плечо винтовку и, перерезавши пойменный лес, поднимаюсь на высокую террасу; здесь начинается лиственничный бор — беломошник, переходящий далее в огромную Да-Ольгинскую моховую марь.
Ноги тихо ступают по мягкому моховому ковру, отпечатавшему следы проходившего лося; я рассматриваю их и опять нахожу неподалеку следы крупного медведя, идущие в том же направлении... Это медведь преследовал лося несколько дней назад: примятый мох уже начал выпрямляться...
Углубившись от берега в лиственничники, подымаю выводок каменных глухарей; с тревожным клоктаньем вылетает глухарка, за ней — пять глухарят. Ростом они еще не больше голубя, но летят уже хорошо. Пролетевши метров сто, трое из них садятся на лиственницу, а двое куда-то скрываются... Оставляю их в покое и углубляюсь в полосу глухого ельника и пихтача. Здесь бьет небольшой ключик, почва сыроватая, покрытая зелеными мхами, кукушкиным льном; всюду белеют цветочки «вороньего глаза».
Из-под ног моих с характерным тяжеловатым хлопаньем крыльев вспархивает дикуша и садится на сук ближайшей ели. Птица меня не боится, и я подхожу к ней на два метра и долго рассматриваю ее в упор. Беру фотоаппарат и щелкаю птицу на весь заряд пленки. Подхожу и с той и с другой стороны — сидит смирно...
Ухожу, а дикуша все также сидит в равнодушно-спокойной позе, втянув головку и поджав лапки.
Ночью стало свежо, галечниковая коса остыла, в тайге все притихло, даже назойливо гудевшие комары куда-то попрятались. Мои спутники, умаявшись за день, мертвецки храпели; мне не спалось.
Я тихо встал, вылез из полога и пошел вдоль косы. Где-то в прибрежных кустах встрепенулась птаха — и звонкая, красивая трель прозвенела над притихшей рекой. Кто ты, ночной певец?
Нога орнитолога еще не ступала в этих диких местах!
Где-то ухнул филин, как бы спросонья прокрякала утка, и снова тишина, нарушаемая только рокотом воды на перекатах. Неугомонно быстрые струи речки отражали звезды, дробили их на тысячи цветных осколков.
Посидев с полчаса, я вернулся в полог, залез в спальный мешок и беспробудно проспал до утра.
Встали мы рано. Солнце хотя и взошло, но еще пряталось за вершинами леса. Тайга уже проснулась и звенела бесчисленными голосами птиц. Над рекой стелился туман.
Мы быстро перетащили бат через скользкий тополь и, спустив его на ту сторону завала, погрузились и стали подниматься выше.
К обеду добрались до устья речки Олькона, впадающей в Горин справа. Чуть повыше устья, на левой стороне, был солонец — конечная цель наших стремлений.
Здесь, у Олькона, мы пристали к косе, устроили табор, запасли дров, сварили уху из добытого по дороге тайменя, отдохнули после обеда. День был жаркий, располагавший к купанью, и, хотя Горинская вода очень холодна (даже летом она не выше +4, +5° Цельсия), мы с наслаждением вымылись с мылом, зайдя по грудь в быстрые струи реки.
На солонец надо было идти под вечер, так как звери приходят туда в сумерках или даже ночью.
Когда солнце стало склоняться к вершинам леса, мы тронулись в путь на нашем разгруженном от вещей бате. Поднявшись с полкилометра вверх, увидели на левом, обрывистом, берегу резко выделявшуюся звериную тропу. Пристав к берегу и привязав покрепче бат, тронулись по звериной тропе, углублявшейся в лес.
Перейдя по бурелому топкий болотистый ключик, заросший ельником, вышли на возвышенное место, где могучие лиственницы и ели распростерлись сомкнутым пологом; у подножья их стелился пышный моховой покров. На просветленных полянах росли куртины кедрового стланика, даурский рододендрон, карликовая березка и ольха. Пройдя около километра, вышли в редкий, болотистый лиственничный лес с вкрапленными в него елями. В покрове здесь была исключительно широколистная осока, зеленым ковром покрывавшая подножия деревьев.
Вот наконец мы и у цели: перед нами развернулась обширная поляна, метров семьсот-восемьсот, в окружности которой вся осока была вытоптана зверями; открытый грунт сплошь был испещрен следами лосей и изюбрей; кое-где зияли выеденные ими ямы; кое-где блистали лужи воды. Это и был солонец.
В беспорядке по всей площади валялись упавшие ели и лиственницы. Справа темнел мрачный, густой ельник, из которого выбегал таежный ручей.
Чтобы не наследить на солонце и не отпугнуть зверей, мы пробрались через грязь по лежавшим древесным стволам и подошли к группе елей, стоявших среди поляны, подобно острову. Здесь мы и решили засесть, чтобы караулить зверей и наблюдать за ними.
Располагаясь в засаде, мы открыли, что точно в этом же месте, у наших елей, недавно прятался в засаде медведь. Это мы обнаружили по оставленным им следам: собранной и примятой траве и валявшимся костям лося.
Солнце уже спустилось ниже верхушек леса, скоро закат. Тайга звенит птичьими голосами: вот слышится меланхоличная песенка дрозда — лучшего певуна нашей тайги, доносится резкое взвизгивающее кукованье ширококрылой кукушки... где-то в стороне крикнула сойка, кедровки развели неподалеку свой крикливый разговор...
Мы плотнее укутываемся пологом от комаров, прислоняемся к стволу ели и уже располагаемся задремать, как вдруг тишину леса разорвал гром выстрела, прямо над нашими головами. Откинув полог, поднимаем головы, но тут снова над нами блеснул огонь, и второй выстрел прокатился, повторенный эхом.
Николаю выпал счастливый жребий первому стрелять по лосю. (Этот самый случай с добычей лося являлся выполнением программы исследований по лосю, которыми я занимаюсь много лет. Добыча животных производилась по билету на право научной охоты № 126, выданному Хбр. Крайохотон. В результате были написаны две статьи и монография «Копытные звери Дальнего Востока», опубликованные Дальгизом. — Автор.)
Мне было досадно, что все так быстро и прозаично закончилось. Бить двух-трех зверей мы не собирались, нам было достаточно и одного. Но мне хотелось понаблюдать, посидеть подольше в ожидании, использовать яркий свет прожектора, если бы зверь подошел в темноте. А теперь наступала проза: надо было идти к убитому лосю, обследовать его, свежевать, просмотреть внутренности, определить степень его зараженности гельминтами, собрать этих паразитов и т. д.
Когда мы подошли к убитому зверю, то увидели годовалого быка с мягкими, еще одноконечными, рожками и в полузимней шерсти. Пощупав его курдюк (хвост), я сказал Николаю:
— Такого одра не стоило и стрелять; никуда негодный худой бычок.
Но что же было делать? Мы развели дымокур в защиту от комаров, сплошным серым налетом облепивших распростертую перед нами тушу зверя, и приступили к обмеру. Несмотря на то, что бык был только прошлогодний, он достигал высоты в холке более 187 сантиметров. Общая же его длина составляла 181 сантиметр.
В носоглоточной полости лося мы нашли личинки носового овода в различных стадиях развития. Этот очень распространенный паразит причиняет лосям огромные страдания.
Упитан лось был, однако, очень плохо и, несмотря на свою молодость, был заражен четырьмя видами гельминтов: мы нашли в его желудке мелких плоских червей — парамфистов; он получил их, съевши с водными растениями одного пресноводного моллюска, в теле которого живет инвазионная личинка парамфистов. В венах печени мы обнаружили тонких круглых пематод — альцефилярий Абрамова, недавно ставших известными в науке; в печени и легком нашли пузыри с личинками однокамерного эхинококка, а в межмышечной ткани дистицерка — личинку вооруженного цепеня.
Заражение лосей последними двумя видами происходит при поглощении ими грунта (солонца), травы, воды, загрязненной яйцами этих глистов.
Взрослая форма эхинококка и вооруженного цепеня живет в кишках волка, собаки, а цепеня — и в кишках человека. Производя массу яиц, выходящих наружу вместе с калом «хозяина», в котором паразитирует гельминт, яйца эти загрязняют солонцы, водопои и пастбища. Будучи проглочены животными, они развиваются в их организме в форме личинок.
Волки охотятся за копытными и, съевши вместе с мясом и внутренностями личинок глистов, получают взрослые формы этих паразитов. Заражению же собаки помогает невежественный человек, который скармливает ей зараженное личинками глистов сырое мясо и внутренности убитого зверя. Так и совершается этот круговорот, называемый обменом гельминтов. Эхинококк представляет страшную опасность для здоровых домашних животных и человека, так как яйца, распространяемые собакой, всегда могут попасть в воду и пищу и быть проглочены ими.
Выгнать личинку эхинококка из организма нельзя, ее удаление возможно только посредством сложной и трудной операции, да и то не всегда. При запущенной стадии болезни операция становится уже опасной.
Установленные факты сильной зараженности добытого лося свидетельствовали об общем биологическом неблагополучии в Горинском лосином стаде и давали большой научный материал.
Это несколько умерило мое недовольство поспешным выстрелом Николая, а когда стемнело и я применил для осмотра лося принесенный мною на солонец прожектор и тяжелую батарею, от сердца у меня вовсе отлегло — досады как не бывало.
Разделав тушу лося и на всякий случай для отпугивания медведей подложив в костер дров, мы уже в темноте двинулись обратно, чтобы переночевать с удобством в нашем таборе. За тушей лося, батареей, а также для фотографирования солонца решено было прийти с утра.
Утро было ясное, прохладное. Мы встали рано, и охотники мои сразу поехали на солонец, с тем чтобы по холодку перенести мясо к реке.
Я решил пробраться на солонец вторым рейсом, а пока стал готовить завтрак и, навесив котел и чайник на костер, пошел проверять поставленные на ночь плашки для ловли грызунов.
Мне попались две лесные дальневосточные мыши и три рыжие амурские полевки, одна из которых оказалась беременной самкой с семью уже довольно крупными зародышами.
Закончив эти дела, я увидел возвращавшихся охотников. Они несли большие куски мяса, как котомки, на лямках из ивового лыка. Это оказался очень остроумный охотничий нанайский способ переноски мяса в тайге. Делается это так: вырубаются две спицы (палки) толщиной в полтора пальца, на одном конце спицы выстругиваются зарубки для закрепления лыковой петли, другой конец заостряется. Мясо протыкается обеими спицами, к ним подвязываются лыковые лямки — и котомка готова.
В летний период от порчи и в предохранение от мух, которых в тайге множество, мясо погружается в воду, температура которой, как я уже говорил, низкая. Так сделали и мы.
Днем я подробно осмотрел солонец, сделал его описание, несколько фотоснимков, взял для исследования пробу грунта, наполнил водой специальную бутылку. В нескольких местах я обнаружил на солонце волчий кал с шерстью изюбрей и лосей и валяющиеся остовы их.
К обеду охотники уже закончили переноску мяса и шкуры в табор, погрузили его в бат и, поев супа из сохатины и испробовав сырого костного мозга (по-нанайски хума), стали собираться в путь.
Обратный путь наш прошел без приключений, если не считать того, что медведь почти на виду у нас переплыл через Горин.
