Есаков М.
Их трое. Они только что вернулись с охоты и, стряхнув с себя снежную пыль, очистив веником обувь от снега, вошли в уютный домик своего товарища Сергея Петровича Рыбакова. Его саманный дом под ребристой шиферной крышей расположен в небольшом саду под горой, на окраине села. Под холодным декабрьским ветром протяжно шумят яблони и груши, раскачиваются, словно маятники часов, тонкие ветви слив и вишен.
В квартире тепло, в печке мерно потрескивает уголь, неярко горит десятилинейная керосиновая лампа.
Все говорит о том, что живет здесь истинный охотник, страстный любитель природы. На столе — аккуратные стопки охотничьих книг и журналов, на стенах, в красивых золоченых рамках, шишкинские «Охотник в лесу» и «Рожь», знаменитая перовская картина «Охотники на привале».
Уставшие после долгой ходьбы, но бодрые и веселые, охотники возбужденно делятся впечатлениями, шутят, смеются. Лица их, обветренные и обожженные морозом, горят румянцем, сияют задором, удалью, радостными улыбками. Да и как не радоваться страстным охотничьим сердцам! Ведь каждый добыл сегодня по крупному русаку, а в охотничьей сумке Владимира Георгиевича Балкина лежала еще и золотистая лисья шкурка.
Домашнее тепло и уют, легкая и милая дружеская беседа.
— Вот видите, — говорит хозяин дома, рыжеволосый, темпераментный, необыкновенно простой и задушевный Сергей Петрович. — За окном шумит и воет непогода, на дворе холодно... А я все-таки люблю зиму. Люблю и морозные, ясные дни, когда под ярким низким солнцем серебрятся снежные сугробы, и тихие, мягкие дни, когда небо подернуто сплошной пеленой серых облаков... А зимняя вьюга, такая вот, как сейчас! Как приятно слушать ее завывание, а сколько хороших дум, больших мыслей и теплых чувств рождает в душе это бесконечно-тягучее пение ветра и снега! А еще люблю я зиму за охоту, ведь зимняя охота ни с чем несравнима.
— Что верно, то верно, я тоже люблю зиму, — произнес Иван Федорович Бояркин, тридцатипятилетний служащий, юрист, со смуглым лицом, в больших очках, сквозь которые светятся теплом и лаской веселые темно-коричневые глаза. — Хороша зима! Но истинному любителю природы всякое время года мило и дорого. Я, например, кроме зимы, и весну обожаю, и лето люблю, и осень мне по сердцу. Особенно хорошо в марте, когда, как писал поэт, «...уж тает снег, бегут ручьи и в воздухе повеяло весною...», когда из далеких южных краев стаями и в одиночку возвращаются птицы. Все люди любят птиц. Да и как их не любить!..
Большинство любят слушать соловья, я предпочитаю скворца. Представьте солнечное мартовское утро, а скворечник в саду, и на ветке — черного, с серыми, едва приметными, крапинками скворца. Перья на его шее взъерошены, голова вытянута вверх, клюв широко раскрыт. Он то щелкает и рассыпается дробью, точно соловей, то зачирикает, подобно воробью, то свистнет, как мальчик, то закудахчет, словно молодой петух... Встанешь в такое утро как можно раньше, выйдешь на двор, усядешься где-нибудь неподалеку от скворечника и слушаешь, слушаешь этого милого, упоительного певца...
— Если уж говорить о птицах, то и у меня есть любимец, — произнес Владимир Георгиевич Балкин, старый охотник и следопыт, с зоркими ястребиными глазами.
— А какая же это птица? — любопытствует один из друзей.
Владимир Георгиевич как-то загадочно улыбается.
— Не подумаете, а может быть и не поверите, но моя любимая птица — дятел.
— А чем же все-таки он так мил?
— Вспомните, как мы бродили сегодня по перелеску «Плоский»: вы по опушкам, а я по самой чаще... Иду, гляжу и сам себе не верю: сквозь мелкий густой кустарник пробирается рыжая кумушка. Шерсть на ней лоснится, хвост на отлете — видимо, кто-то из вас ее потревожил. Я стал под толстый развесистый дуб. Лиса все ближе и ближе. Вот она остановилась, повернула свою лукавую головку куда-то назад. Воспользовавшись этим, я приподнял ружье. Вдруг в той стороне, откуда шла лисица, грохнул выстрел. Кто из вас стрелял — не знаю. Услышав ружейный гром, лиса трусцой засеменила ко мне. Я подпустил ее на верный выстрел.
Иду дальше и вдруг слышу знакомый стук. Приближаюсь, осматриваю каждое дерево. Ага, вот и он! Уцепился крепкими черными когтями за шершавую дубовую кору, а снизу уперся хвостом и стучит, стучит, часто и звонко. Какой красивый! Голова в белых полосках, все тело испещрено такими же белыми крапинками и пятнами. А подхвостье — настоящий георгин! И горит он особенно тогда, когда дятел перелетает с дерева на дерево. А как этот самый «хирург» ловко извлекает личинок! Постучит-постучит по дереву, выдолбит, дырочку и тянет оттуда белого червя. Хорошая птица дятел. Красивая, трудолюбивая, полезная!
— Согласен с вами, — вмешивается в разговор Сергей Петрович. — И скворец, и дятел очень хорошие птицы. Но мои синицы лучше всех. Знаете, как они нежно и мелодично тенькают в зимнем саду или лесу, как рассыпают дробью свое бесхитростное тинь-тинь-ты-ра-рах! А какие они забавные, живые, юркие, непоседливые, неугомонные! Сколько в них энергии, жизни, резвости и движений! Синица и секунду не посидит на месте: она то перепархивает с ветки на ветку, то соскочит на снег, то усядется на минуту где-нибудь на дереве и беспрерывно вертит по сторонам своей черной, белощекой головкой. Вот интересный случай из жизни синиц. Прихожу я как-то с работы в обеденный перерыв, смотрю: возле крыльца прыгают синицы. Мороз стоял жгучий, вижу, очень холодно птичкам. Перышки их нахохлены. Сверху они покрыты тонким налетом изморози. Но, видно, им еще и голодно. Это было видно по тому, как старательно отыскивали они у порога что-нибудь съестное.
«Кормушку им надо», — мысленно пожурил я себя и, не мешкая, принялся за дело. Через час кормушка была готова. Я прикрепил ее к яблоне, насыпал в нее подсолнечных семечек, ушел в комнату и стал наблюдать сквозь заиндевевшие оконные стекла.
Минут через пять на ветках яблони появилась первая синица. С минуту она проворно порхала по веткам, а потом осторожно присела на край кормушки, воровато повертела маленькой головкой, схватила семечко и взлетела на ветку. Усевшись поудобней, синица искусно зажала в тоненьких лапках семечко и стала деловито разбивать клювом его скорлупу. После нескольких ударов вниз на снег полетела шелуха. Синица долбила семечко до тех пор, пока не извлекла оттуда маслянистую мякоть. Затем снова присела на край кормушки и теперь уже безбоязненно схватила второе зерно.
Это, видимо, заметили и другие птицы, так как тотчас же на ветках появились еще две синицы. Они по примеру первой взяли из кормушки по семечку и тут же на дереве стали извлекать из них пищу.
Потом на яблоню, будто по команде, опустились еще три синицы и, недолго размышляя, стали проделывать то же, что и их подруги.
Вслед за ними к кормушке по одной и по две начали слетаться непоседливые вертуньи синицы. Минут через десять-пятнадцать после того, как в кормушку был насыпан корм, я насчитал их уже штук четырнадцать. Они быстро, наперебой подлетали к своей столовой, торопливо хватали из нее семечки и расклевывали их тут же на ветках яблони.
Бойкая и хлопотливая возня птиц у кормушки длилась часа два. Когда же птицы разлетелись, я вышел во двор и заглянул в кормушку. Там не осталось ни одного зернышка... С того времени я каждую зиму подкармливаю своих любимиц.
— А не пора ли вам отдыхать, любители природы, ведь уже одиннадцатый час, — слышится голос хозяйки в дверях. Оглядывая гостей-охотников, она ласково улыбается: — Не думайте, что только вы одни любите природу и птиц. Их любит каждый человек, если в нем есть живая душа...
— А мы тоже так думаем, — отзываются друзья-природолюбы и тут же начинают собираться домой...
