Кузнецов Вл.
Если бы не Михаил Абрыков, охота на козла сорвалась бы вот уже третий год кряду. Он появился в тот момент, когда все надежды на лицензию, казалось, рухнули окончательно.
Абрыкова — работника какой-то конторы снабжения отрекомендовал мне старый мой друг — редактор многотиражки Максим Николаевич Мощевитин.
Оба они заявились поздно вечером, когда я заканчивал смазку ружья.
Абрыков, не раздеваясь, бесцеремонно развалился на диване.
— Значит, на зимнюю смазочку ружьецо? — сострил он. — Зря, пожалуй.
Не понимая, о чем идет разговор, я лишь пожал плечами.
Абрыков уставился на меня ничего не выражающими бутылочного цвета глазами, плутовато улыбнулся, сунул руку за борт плаща и протянул мне небольшой листок.
Я не поверил своим глазам.
— Лицензия!
— Не имей сто рублей, а имей сто друзей, — по-прежнему улыбаясь, сказал Абрыков.
Отъезд назначили на субботу.
Помимо нас троих — меня, Мещевитина и Абрыкова, — были еще два охотника — слесарь ремонтного цеха Борис Павлович Костяшкин, которого на заводе за густущие запорожские усы попросту звали Палычем, и офицер в отставке, долговязый и флегматичный Тарас Григорьевич Карасюк.
У Палыча был свой «Москвич».
Дождь, какие нередко бывают на Южном Урале в конце октября, лил чуть ли не каждый день. Но в день нашего выезда он иссяк. Сквозь рваные пепельные облака изредка пробивались лучи холодного осеннего солнца.
Никто не заставил себя ждать, и в шесть часов вечера темно-желтый «Москвич» и новенький зеленый мотоцикл торопливо мчались по слегка избитому тракту, уходящему на Бродокалмак.
Через два с лишним часа в сплошной темноте приехали на место, в Алабугу. С трудом миновав еще не просохшую от осенней мороси длинную улицу, мы почти уперлись в ограду небольшого, но ладно срубленного домишка, прилепившегося к восточной окраине села. Хриплым лаем залилась дворняга. Скрипнула дверь.
— Кто там? — громко окликнули со двора.
— Принимай гостей, Захар, — отозвался Мощевитин, узнав по голосу хозяина.
За ужином познакомились и разговорились.
Захар Петрович Веслов, приходившийся Мощевитину двоюродным братом по материнской линии, работал трактористом. Ему было под пятьдесят. Сутулый, с морщинистым лицом, он казался усталым, только карие бойкие глаза, светившиеся едва уловимой свежестью, говорили о его бодрости. Детей Веслов не имел и жил с женой и тещей. В деревне его считали одним из лучших охотников.
— Сызмальства в Алабуге живу, — рассказывал он, — с десяти лет по местным лесам да по болотам брожу. Все окрест знакомо. Волков обкладывал с мужиками. Лису и зайца промышляем. Птицы на озерах полно всякой...
— А козелок есть? — спросил Абрыков.
— Козел? — удивился хозяин дома. — Но ведь нынче его того... отстрел-то запретили. По разрешениям, сказывают, охота...
— А у нас, братуха, лицензия имеется на отстрел, — пояснил Мощевитин.
— Тогда другой разговор будет. Помнишь, Максим, Волчьи болота?
— Припоминаю.
— Вот туда ехать надо, — утвердительно заявил Захар. — Там козел испокон веков водится.
У Абрыкова сверкнули глаза. Он заерзал на скамье и смотрел, не отрываясь, на Веслова.
Мне почему-то не верилось, что в Волчьих болотах водятся дикие козлы. У меня не укладывались в сознании эти два совершенно различные по смыслу слова: козлы, и волки. Мне представилась вдруг лунная морозная ночь, глухое лесное болото. Где-то в зарослях густого камыша и кочек завыла волчица. Ей подтянул поблизости матерый волк, за ним другой... «Вероятно, название болот — Волчьи не случайно, по-видимому, там обитают серые разбойники, и, значит, косули там и близко не будет», — подумал я.
— А почему болота называются Волчьими, Захар Петрович, — опередив меня, спросил Костяшкин.
— Сказывают старики, что когда-то в тех болотах деревенские охотники волчьи выводки находили...
— Ну, а сейчас есть там волки? — полюбопытствовал я.
— Не-е. У нас в районе они зимой редко нос кажут.
Наутро решено было отправиться в Волчьи болота.
Захар Петрович поднял нас после вторых петухов. Занималась заря. Небо совершенно очистилось от облаков. Кристаллики инея облепили крыльцо, крыши надворных построек, железную крышу дома. Посреди двора, весь заиндевелый, стоял «Москвич». День обещал быть погожим.
Поблагодарив хозяйку за гостеприимство, тронулись в путь. Выехали на малоезженный заросший проселок. Вскоре дорога привела в окруженное лесом сухое болото, сплошь заросшее примятой осокой и редким кустарником. Посреди болота маячил пегими стволами гнивший березовый сухостой, над которым изрядно поработали дятлы.
— Здесь сделаем первый загон, — пояснил Захар Петрович, указывая на примыкающий вплотную к болоту довольно обширный березовый колок. — Тут должны быть лежки.
Я вызвался идти с Захаром Петровичем в загон.
— Гон начнем примерно через пятнадцать минут. Получше маскируйтесь. Не курите. Козел — чуткий, повернет сразу, не успеешь и глазом моргнуть. А еще, не спешите с выстрелом. Выскочат два, три, выбирайте, который крупнее: это самец-рогач. Его и бейте. Самку не трожьте. Козлуху грех бить.
Отправились краем колка. В движениях проводника не было торопливости, но шел он быстро. Шаги его были почти беззвучными, хотя тут и там трава была прослоена сухими прошлогодними ветками, прятавшимися в пожелтевшей траве.
За колком пошла стерня. В стороне стоял крытый соломой ток.
Мы разошлись. Через несколько минут с левого фланга раздался условный сигнал Захара Петровича: «Гоп! Гоп!!!» Гон начался.
Я шел, нарочито наступая на сухие сучья, валявшиеся кругом. Шел и почему-то думал, что вот сейчас на меня выскочит не козел, а матерый хищник — волк. И вдруг... впереди, метрах в семидесяти, метнулось что-то серое. Я встал как вкопанный.
Легко, будто качаясь на волнах, гордо неся голову, огромными прыжками несся прямиком на номера козел.
Вот-вот раскатисто ухнет выстрел, и тонконогий лесной красавец, сраженный картечью, рухнет на землю. «Будет добыча», — подумал я. Но лес молчал. «Вероятно, прошел стороной».
Мощевитин был в неописуемом восторге: еще бы, впервые за все годы он сделал то, о чем давно мечтал — поймал в объектив своей «лейки» лесного красавца и успел запечатлеть два кадра. Да, немногим удалось до сих пор вот так на лоне природы сделать снимки осторожнейшего животного.
— На съемку, что ли, приехали... Ведь под носом был, — недовольно пробурчал Карасюк.
— Не мог я стрелять, Тарас, козлуха же... Но не горюй, убьем еще, охота впереди. Козел сейчас крепко лежит: линяет. Да ты пойми, Тарас Григорьевич, каждый бы из вас на моем месте поступил так же.
Мощевитин был прав, и Карасюк его понял. К Михаилу Николаевичу присоединились Костяшкин и я, не говоря уже о проводнике. Иного мнения был Абрыков. Лицо его побагровело, будто он только что вышел из бани. Под нахмуренными густыми бровями сердито зашевелились белые яблоки глаз. Зубами он точно пережевывал крупнозернистый песок. Он готов был обрушить свои кулаки на Мощевитина.
— Охотнички! — с сарказмом заявил он. — Да тебе не на козла ездить, а на печке блох давить!
Мы все опешили, а он продолжал метать громы.
— Надо бы, чтоб козел в твой глупый лоб врезался. Одним бы идиотом меньше было. Определил: козлуха. Ты ей под хвост заглядывал?
— Перестань, Михаил, по пустякам злиться, — попросил Мощевитин.
— Балда да и только, — огрызнулся Абрыков.
— Чего шуметь, — заговорил проводник, — пойдемте к Волчьим болотам, там вы, Михаил Иванович, душу отведете...
Слова Захара Петровича ударили не в бровь, а в глаз. Абрыков что-то пробурчал и, не спеша, направился к стоянке.
Чуть набитая дорога, петлявшая среди сплошь заросших колков и сухих болот, вывела в паровое поле.
На южной его окраине, за редкими стройными березами, начинались Волчьи болота. Они тянулись с севера на юг. Забытый человеком лес не пощадила природа: всюду в беспорядке валялись черно-пепельные, с серым налетом осины и полубелесые, наполненные древесной трухой березы. Не ходил здесь и деревенский косец — высохшая серовато-желтая трава стояла нетронутой. Сплошная осока, среди которой едва заметно торчал кочкарник, расстилалась буро-зеленым ковром. За первым болотом тянулось второе, третье...
«Вот они, Волчьи болота, — думал я. — Серым разбойникам здесь приволье». В названье я теперь ничуть не сомневался. Как Гусиное или Черное озера, Заячий луг, Клюквенные или Моховые болота, так и Волчьи болота названы были неспроста. В каждом названии есть что-то свое — образное, а порой и загадочно-таинственное...
— Волчьи болота — для волков, — заявил я проводнику, — без них тут не обходится.
— Может, и верно, — согласился Захар Петрович, — но только никто, сказывают, ни одного волка здесь не встречал. А вот козлу тут раздолье молодой осинник, тальник, а за лесом — поля, озими, клевер и солома в стогах. Тут жизнь ему в самый раз...
Захар Петрович посоветовал, как лучше устроить гон, и распределил обязанности. Сбросив плащи, я и Абрыков отправились в загон. Взяв вправо от стоянки, прошли метров триста вдоль паров и очутились в лесной чащобе. Подождав немного, разошлись пошире и начали гон. Шли в направлении, намеченном Абрыковым, напрямик к болотам. Вскоре я потерял его из виду. По моим расчетам мы вот-вот должны уткнуться в Волчьи болота, но лес все густел, и идти, преодолевая чащобу, становилось невмоготу. Но Абрыков шел и шел.
— О-го-го-го-о-о!!! — подал я знак.
Он откликнулся.
— Иди-и сюда-а-а! — прокричал я снова.
Я уселся на поваленный ствол, закурил. Силился вспомнить, куда нас занесло... Придерживая на плече «Зауэр», подошел раскрасневшийся Абрыков.
— Мы не туда идем.
— Да брось ты ныть... Вот попал в компанию: один дурак, другой агитатор, третий нытик... Шагай за мной, не моргнешь и глазом, как вернемся, куда надо.
Шли около часа. Лес заметно поредел. Места были незнакомые. Мы явно заблудились.
День между тем шел своим чередом. Ветер, расшатывая верхушки деревьев и шурша сухой травой, повеял лесной сыростью. Слева, будто дразня, краем выглянуло солнце, клонившееся к горизонту. По голому стволу старой березы шныряли два больших черных дятла. Где-то в отдалении глухо лопнул ружейный дуплет...
— Давай-ка отдохнем малость, — предложил Абрыков.
Я не заставил себя уговаривать, и мы завалились в траву... Вскоре зарядил нудный дождь, какие бывают только осенью. Серое небо стало еще мутнее.
— Что делать, Михаил?
— Известно что, искать надо.
— Искать...
Я еле тащился за Абрыковым, а он вышагивал, как по палубе корабля, свободно расставляя ноги. С его плотной охотничьей куртки стекали крупные капли: дождь его не пронимал.
— Всю охоту испортил. Будь он проклят... этот дождь, — нарушил я молчание.
— При чем тут дождь. Дождь охоте не помеха. Не дождь испортил, а редактор. На эту лицензию можно пять козлов отстрелять, но только не с Мощевитиным.
— Ты о чем это? Одна лицензия — один козел. Что свыше — браконьерство.
— Все очень просто. Сегодня двух, следующий раз еще... А потом сдавай бумагу с отметкой об отстреле одного козла — и порядок. Кто тебя проверять будет? По-твоему, каждый охотник по разрешению отстреливает одного козла?
— Конечно, иначе зачем вводить разрешения?
— Глупый же ты человек... Пойми, что в жизни так не бывает. Убьем мы одного — и дели рожки да ножки. Какой толк от подобной охоты? Пустая трата времени. Я полагаю так: раз выехали, значит и бей, пока есть возможность.
— Да если бы я знал, что с хапугой связался, ноги моей здесь не было бы.
— Сказки. Все вы только на словах благодетели и радетели — «культурные охотники»... Я больше твоего прожил. Жизненный опыт у меня, так сказать, посолиднее. Вот, к примеру, в сорок шестом году я еще в деревне жил, бор у нас недалеко, Варлашевский, знаешь, может?
— Слышал, но там же заказник.
— Ну и что с того, что заказник! Ты вот слушай. Снегу той зимой навалило до отказа. Зимища была лютущая: морозы, метели... А козла в войну почти не стреляли — некому было, — и развелось его видимо-невидимо. В декабре мы с одним деревенским в три приема двенадцать штук взяли. Из карабина били. А сейчас какая охота? Убьешь двух, трех, зато поездишь за ними, намучаешься. Перевелся козел. Да что и говорить: как вспомнишь те времена, сердце радуется...
Я готов был поссориться со своим спутником, но усилием воли сдержался. Шли молча. Дождь не переставал. Вскоре оказались на каком-то покосе. Трое мужчин, укладывавшие на автомашину сено, оказались из Алабуги. Справились о Волчьих болотах. Один из них не знал вообще никаких болот, а двое других показали совершенно разные направления. Расспросив, где находятся Алабуги и Кадкуль, определили свое местонахождение.
Волчьи болота мы обколесили почти кругом и оказались там же, откуда подъезжали к ним.
Страшно хотелось пить. Штучная ижевка и без того тяжелая казалась такой увесистой, что невольно вспомнилось противотанковое ружье, которое пронес через годы войны.
— Надо подать сигнал, — предложил я, и по лесу разнеслось эхо двух дуплетов.
— Чего палите, бродяги?— закричал кто-то совсем рядом.
— Где же вас леший носил? — ворчал Костяшин. — Как выбираться будем?
Удобно усевшись на заднем сиденье «Москвича», я жадно закусывал бутербродами с колбасой и сыром, запивая их холодным чаем из баклажки. Впереди примостился Абрыков.
— Пробродили, вымокли, с голоду чуть не пропали, — подтрунивал Мощевитин.
— А ты не остри, — огрызнулся Абрыков.
— Нам по положению подобает, — ответил Максим Николаевич. — У нас двойная удача. Покажи-ка, Палыч, рожки.
Костяшкин выставил напоказ рогатую голову.
— Пять отростков. Будь здоров козел!
Абрыков перестал жевать.
— Одного уложили? — спросил он, загораясь жадным любопытством.
— Сколько полагается по лицензии, — ответил Захар Петрович. — А этого без разрешения стукнули, — он вытащил из-под машины волчью шкуру, вонявшую свежей псиной.
— Волка убили? — обрадовался я. — Ну и молодцы.
— Захар Петрович разбойника стукнул, а Мощевитин — козла, — пояснил Карасюк.
Перекусив, я потребовал у Абрыкова лицензию. Он, видимо учуяв, зачем мне нужна лицензия, не куражился.
Когда выехали из Алабуги, была уже темная, хоть глаз выколи, осенняя холодная ночь.
Прекратившийся было дождь снова захлестал, будто мелкими ледяшками, по обветренному лицу, забираясь под капюшон дождевика. Не в меру размоченная дорога окончательно превратилась в жидкую кашу. Мы ползли медленно. А до города еще...
— Максим Николаевич, а хороши Волчьи болота!
— Хороши, хороши по-настоящему. Для меня сегодняшняя охота — самая удачная в жизни.
