Ловцов Н. А.
,
Ройзман М. Д.
1
Пока стояло лето, в речках плохо брала рыба, а в тайге было запрещено охотиться.
Но в эту пору разрешалось стрелять оленей-изюбрей, носящих молодые кровянистые рога, из которых добывались целебные вытяжки. Для отстрела пантачей выдавались лицензии при условии сдачи пантов, мяса и шкуры изюбрей на государственные заготовительные пункты.
У моих ребят-пограничников не было желания стрелять изюбрей, мы все решили взять отпуск и поехать на родину. У нас уже были документы на руках, продукты уложены, осталось только получить деньги и отправиться на железнодорожную станцию. Кстати, ехать нужно было тайгой чуть ли не целый день. Впрочем, дорога к станции хотя и пролегала сквозь вековую Уссурийскую тайгу, но вся была вымощена, приглажена — без ухабов, без выбоин.
Ожидая казначея, ребята собрались у меня в комнате, обсуждали, как примут нас в родных городах, в колхозах. Пили чай, смеялись. И вдруг дверь распахнулась, и в комнату вошел Масенда Кимунки. Он с укором посмотрел на наши довольные физиономии.
— Чего, чего весело? Однако, наверно, кое-чего не знаете?
— Мы и не хотим ничего знать! — воскликнул я.
— Ай, ай, ай! — с горечью произнес ороч.
— Масенда! — воскликнул Татаринов, вскакивая и обхватывая старого объездчика. — Мы все в отпуск едем!
Старик с обидой в голосе сказал:
— Тебя медведь Мафу в тайге давно ждал. Поди, потаскай его мало-мало за уши. У тебя силы хватит, шибко хватит. А отпуск я не разрешаю!
Мы все громко рассмеялись.
— Ты что, как генерал, приказ отменил? — с улыбкой посмотрел на него Мезенцев.
Я налил гостю кружку чая, пододвинул тарелку с жареной навагой — результат утренней рыбной ловли Татаринова, выложил из мешка несколько кусков сахара.
Старик охотничьим ножом подхватил жирный кусок наваги, быстро съел его и запил чаем.
— Шибко хороша рыба... Ты, лейтенант, будешь в тайге?
— Нет, Масенда, — ответил я тихо. — Но вернусь к началу охоты на фазанов. Сейчас хочу побывать у своего родного дяди на Алтае. Он бригадир охотничьей бригады в колхозе «Горный охотник».
Масенда резким движением отодвинул от себя кружку чая, вскочил и стал размахивать руками.
— Как можно ехать сейчас? В тайге плохой народ. Очень плохой! Стреляй изюбря, вырубай панты, отрезай хвост, бросай мясо, шкура бросай. Три изюбря моя находил. Худой народ! Лицензия не имеет!
— Почему знаешь? — спросил я.
— Всякий лицензия моя девка Оня в книгу пиши. Твоя знай. Шибко грамотный! Моя девка скоро учительницей будет! — и он ткнул меня пальцем в грудь.
У меня с его красавицей дочерью было много разговоров о тайге, о природе Уссурийского края, о его людях. Никаких других видов я на эту славную девушку-орочку Оню не имел. Но тут отчего-то, черт возьми, покраснел.
В этот момент Масенда вышел за дверь и тут же вернулся, волоча кожаный мешок. Развернув его, он вывалил к нашим ногам два свежих оленьих окорока.
— Это браконьер стрелял! Его надо лови! Чего-чего моя да Само может делать? Их два человека, их три коня, их три собака!
— Ты что, видел их?— спросил Бянкин.
— Земля мне сказал! Следы читал. Одна лошадь серый, одна черный, одна карий. Собака много белых пятен. Человек сапогах, ружья винчестер с пулей, хорошо стрелял. Вот пуля, — он порылся у себя в карманах шаровар и выложил на стол четыре пули от винчестера.
Таких ружей на Дальнем Востоке было много. Еще до революции весь Дальний Восток имел право беспошлинного ввоза товаров. Этим широко пользовались предприимчивые соседи-купцы и забрасывали в Уссурийский край множество разных товаров, в том числе и нарезные охотничьи ружья. Купцы даже имели своих постоянных торговых представителей в таких городах, как Владивосток, Хабаровск, Благовещенск, Никольск-Уссурийский, Николаевск-на-Амуре, Спасск. Пули винчестера, добытые в свежих тушах нашим Масендой Кимунки, вполне могли относиться к боеприпасам, сохранившимся у старых охотников.
— Изюбря в нашей тайге мало, шибко мало, — горячился Масенда. — В этом году дано семь лицензий, а тут разный браконьер стреляй. Как это можно оставить? Совсем нельзя оставить! Ты думай, можно гулять отпуск, а в нашей тайге всякий разный плохой народ будет изюбря стреляй. Ай-ай, лейтенант, твоя шибко плохо думай, совсем плохо!
В чем-то Масенда был прав. Он привык в трудную минуту рассчитывать на нашу помощь.
— Панты, я слышал, имеют большую ценность, — спросил Мезенцев. — Но зачем браконьеры берут еще хвосты?
— Ай, ты ничего не понимай, — с упреком ответил Масенда. — Хвост китайцы раньше называл лу-и-ба. Хвост шибко сладкий, все равно печенка, все равно мозги! Раньше охотник не мог хвост кушать, надо продавать купеза. Лу-и-ба шибко дорого стоил.
— Понятно, лакомство! — усмехнулся Мезенцев.
— Лейтенант, как твоя думай, можно браконьер в тайге оставлять? — приставал ко мне Масенда, беря меня за рукав гимнастерки.
2
— А вопрос, товарищи, важный! — услышали мы в дверях голос нашего начальника заставы капитана Епифанова. — Я хочу вам прочесть письмо моего друга полковника госбезопасности Викторова. Впрочем, не так его письмо, как приложенное к нему заявление. Вот слушайте!
И войдя в комнату, он сел и спокойно прочитал до конца все, что было написано в заявлении.
«Я, проводник скорого поезда Советская Гавань — Москва Сергей Шитов, убирая купе номер пять, хотел поправить на столике сползшую салфетку и взялся за обычную банку с китайскими куриными консервами. Эта маленькая металлическая коробка оказалась невероятно тяжелой. По этикетке же я заметил в ней должно быть четыреста пятьдесят граммов куриного мяса. Когда я приподнял ее, то поймал настороженный взгляд лежащего на девятнадцатом месте пассажира. Но я продолжал приводить в порядок купе. Наш поезд давным-давно оставил самую последнюю в Советском Союзе станцию, прикурнувшую недалеко от скал, сползающих в Тихий океан. Дымкой океана проходила невидимая граница Советского Союза. Поезд вышел на просторы Транссибирской магистрали, оставил позади Иркутск с голубой Ангарой. Теперь к Великому Енисею наш поезд вели мощные электровозы.
Пассажир девятнадцатого места с первого дня отправления поезда от границы удивил проводников замкнутостью. Обычно люди в поездах дальнего следования заводят знакомство, вместе ходят обедать в вагон-ресторан, а все свободное время проводят за игрой в карты или в домино, а этот рыжий человек не старше тридцати пяти лет в ресторан не ходил, закусывал в купе, питаясь консервами и запивая их чаем или фруктовой водой.
На другой день я опять на столике купе номер пять увидел куриные консервы. При уборке приподнял коробку: вес у консервов не превышал полкилограмма. И снова пассажир с места номер девятнадцать как-то странно взглянул на меня. Это увеличило мое подозрение и в то же время вселило сомнение: не ошибся ли я в первый раз, может быть, банка с консервами была обычного веса?
В Новосибирске я пошел в Органы и рассказал о странном пассажире. На станции Боготол ночью, когда вместо меня дежурил напарник, рыжий человек сошел с поезда, захватив свой чемодан и объемистый рюкзак, не потребовав своего билета».
Епифанов кончил читать заявление проводника, оглядел нас и добавил:
— Я еще вот что прочту вам из письма моего друга: «По-моему, ты когда-то писал мне, что у вас в тайге пошаливают браконьеры. Бьют изюбрей, вырубают панты, туши бросают. Вот не такой ли тип ехал в скором поезде. Во всяком случае проводник-комсомолец дорогу ко мне нашел. Кстати, на Алтае тоже орудуют браконьеры, а от Боготола до Алтая — рукой подать. Может быть, этот тип связной контрабандистов-браконьеров?»
Закончив читать, Епифанов напомнил, что прошлый раз мы напали на лудевы, поняли, что ими пользовались браконьеры. Лудевы завалили, а о браконьерах забыли. Конечно, их нужно поймать.
Масенда, словно почувствовав в капитане поддержку, уставился на меня.
— Твоя, товарищ лейтенант, наша тайга шибко знает. Как можно стрелять потом молодой фазан, когда в тайге очень плохой народ гулял? Как можно? Скажи, что говорить Оне?
Вопрос ороча, сказанный в присутствии начальника, совсем смутил меня. Капитан лукаво поглядел на меня, вынул портсигар, закурил.
Выручил ефрейтор Татаринов.
— Друзья, раз такое дело, давайте отложим отпуск!
— Товарищ капитан, — доложил я, — наша команда просит отложить отпуск и дать нам разрешение отправиться на розыски браконьеров.
— Я к вам за этим и пришел. Тут браконьерство связано с контрабандой. Известно, что в Южную Корею эти подлецы вывозят от нас панты, а оттуда получают золото. Так что тут не только погоня за наживой, а, пожалуй, еще кое-что похуже...
3
Вот уже три дня, как мы впятером находимся в Уссурийской тайге. Наш путь лежит глухими, подчас зверовыми, тропами или давно нехожеными лесорубными дорогами в дебри, известные только нашему проводнику Масенде Кимунки. Другой раз ему и Татаринову приходится идти вперед с топорами, иногда ему помогает Мезенцев. Бянкин замыкает нашу экспедицию, ведя на поводу низкорослого, мышиного цвета забайкальского конька, на котором везем продовольствие.
Мы держим путь в какую-то неведомую фанзу, которая, по сведениям Масенды, сохранилась в таком виде, что может дать убежище людям. Масенда с убеждением говорил:
— Моя, однако, думай, что браконьер там спит. Плохой народ любит такой глухой место. Тут близко его ходи, убивай изюбря. Им другого места ищи не надо.
По пути мы наткнулись еще на две туши изюбрей. У обоих самцов оленей были вырублены с лобной костью панты и отрезаны хвосты. Одна туша была изрядно объедена росомахой: были видны следы ее широких, вооруженных острыми когтями лап. Масенда уверял, что росомаха была с тремя детенышами.
— Гляди землю, гляди следы — вот три маленьких, молодых росомахи, гляди!
Мы только завидовали орочу и пытались научиться у него тонкому искусству следопыта.
Вторая туша была настолько свежа, словно олень был убит за час или за два до нашего прихода. Его помог найти вечером Байкал. Масенда, оглядывая потемневший лес, сокрушенно говорил:
— Однако далеко от старой фанзы, ой, шибко далеко! Можно испугать плохой народ! Давай мясо жарить. Зачем пропадать?
Каждый, из нас нагрузился мясом оленя, которое уже было на исходе. Потом мы отошли в сторону и на берегу безымянного ручья, в расщелине обомшелых скал, под тенью вековых дубов и ильмов, разбили лагерь.
Утром Масенда опять повел нас скрытыми тропами. Вскоре мы обнаружили место ночлега браконьеров. Здесь мы убедились, что их было двое. Ехали они верхом. Кони были без подков, но с твердыми копытами. Вот количество собак по следу в летнее время из нас никто не мог определить. Масенда, осмотрев лагерь, пожал плечами:
— Куда пропади третий конь. Наверно, в фанзе стоит!
Тот, кто жил на Дальнем Востоке, много слышал об этом удивительном крае. Капитан Епифанов, влюбленный в уссурийские дебри, не раз читал пограничникам лекции об этой отдаленной области нашей родины. После этого мы с жадностью набрасывались на краеведческую литературу и расспрашивали местных жителей. Вот от них мы узнали, что свежие панты долго хранить нельзя: их нужно консервировать, вернее, особым способом варить. Не каждый охотник умеет довести панты до такого состояния, чтобы они долгое время не портились и не гнили. Варку пантов производят в больших чугунных котлах, но вода не должна кипеть, ее нужно только довести до кипения. При первой варке как вяжущий состав в воду бросают несколько кусков кирпичного чая. После этого панты осторожно привязывают к деревянным рогулькам, чтобы не потревожить нежной кожи налитых кровью молодых рогов. Самыми ценными считаются панты, которые еще не начали костенеть.
Но вот вода дошла до кипения, над котлом поднимается пар. Пантовар только на одну секунду опускает в воду панты, потом вытаскивает и сдувает с рогов пар. В течение получаса он то опускает их в воду, то сдувает пар, в то же время следя за пламенем под котлом.
На второй день рога варятся в воде полминуты. На третий опускаются на целую минуту. Каждый день процесс опускания и варки увеличивается до тех пор, пока пантовар не определит их пригодность. Сваренными считаются только те панты, которые не будут сырыми внутри. Их пробуют на вес, иногда прокалывают тончайшими иглами, определяют качество на запах. У каждого пантовара есть свои навыки, свои способы консервации молодых рогов оленя, и раньше эта профессия среди уссурийских охотников была очень редкой...
Наш путь уперся в неизвестную реку, здесь тропа была чище, только чаще приходилось переходить с одного берега на другой. Русло было в мелких камнях, изредка попадал крупный песок. Но иногда тропа отрывалась от реки и шла в горы. Обогнув сопки, мы вновь выходили к реке.
Когда солнце пошло на закат, Масенда остановился и, показывая мне на старую лиственницу с ободранной корой, сказал:
— Скоро гляди фанза!
Через сотню шагов стали попадаться старые деревья с давно снятой корой. Деревья давно высохли, их густо обвили лианы.
— Крыша из коры! — пояснил Масенда.
Чем дальше мы шли, тем оказывалось больше и больше следов человека. В одном месте мы заметили сгнившие поленья. Здесь мы остановились, я всех оставил у поленницы, а сам вместе с Масендой пошел на разведку, прихватив еще и Мезенцева. Шагов через сто ороч остановил нас и, показывая на темную громадную скалу, полушепотом сказал:
— Фанза!
Осторожно ступая, опасаясь каждой сухой ветки и держа наизготовку винтовки, мы шаг за шагом приблизились к неизвестному жилью.
Мы были так взволнованы, что не заметили тропу под ногами, а на ней следы мужских сапог и лошадиных копыт. На это я обратил внимание тогда, когда на землю показал пальцем Масенда.
Лес стал редеть. Сквозь кусты мы заметили полянку, темную скалу гнейса и под ней широкую двухскатную крышу, покрытую корой лиственницы и придавленную жердями, чтоб ее не сдуло сильным ветром. С фасада фанзы были двери, по бокам широкие окна из позеленевшего стекла, местами заклеенного бумагой. В стороне маячила труба из старой дуплистой липы. Значит, под нарами через всю фанзу шел дымоход, под землей поворачивал вбок и там же заканчивался. Такое отопление выглядело несуразным, но китайцы считали его удобным.
Слева от фанзы из старых плах был срублен сарай, в нем, по-видимому, стояли лошади: около сарая была копна сена. Справа находился односкатный навес, прикрытый со стороны реки новым плетнем. Под навесом на громадных камнях стоял огромнейший котел, и какой-то человек что-то варил в нем.
Мы прижались к деревьям, и я стал наблюдать за человеком. Мне показалось, что это был кореец. Вскоре мы разглядели, что он варил в котле панты: то и дело поднимал палку, к которой они были привязаны, сдувая ртом пар. Четыре пары сваренных пантов лежали на широкой вымытой доске.
Других людей около фанзы не было. Прождав с полчаса, я вышел из засады и, подняв винтовку, сказал:
— Не двигаться!
Кореец вздрогнул, уронил в котел панты, испуганно повел глазами. Тут вышел Мезенцев с винтовкой. Кореец быстро повернулся ко мне и забормотал:
— Это Ванька панты стреляй! Это Мишка панты стреляй!
Масенда подбежал к котлу, быстро вынул из кипятка панты, сдул с них пар, потом повернулся к корейцу и строго спросил:
— Твоя панты готовы?
Кореец удивленно посмотрел на ороча и, отрицая, покачал головой:
— Надо еще вари!
— Тогда вари! — еще строже крикнул Масенда и толкнул корейца к котлу.
Оставив Мезенцева, я и Масенда вошли в фанзу. Там на каненарах обнаружили свернутыми и сложенными у стены три постели. Наверное, одна принадлежала корейцу, а две — русским: в одной был завернут зачитанный календарь, а во второй — клеенчатая книжка, на первом листе которой было выведено: «Сия принадлежит Ивану Ивановичу Маслюку».
На полке в кожаном мешочке было около двухсот патронов к винчестеру. В сарае стояла серая кобыла, низкорослая, мохноногая и злая. Увидя нас, она вытянула морду и зафыркала. У стены валялось вьючное седло и два фанерных ящика, обтянутые старыми нерпичьими шкурами. В таких ящиках геодезисты возят инструменты, а иногда продукты.
Я заключил, что браконьеры были на охоте, а кореец, знаток по пантоварению, консервировал их добычу.
Под потолком фанзы мы нашли еще десять пар готовых пантов. Всего у браконьеров оказалось пятнадцать пар пантов: полтора десятка оленей погубили эти мерзавцы.
Кореец пришел в себя и рассказал, что сюда он прибыл из Южной Кореи вместе с двумя русскими охотниками. Они родом из здешних мест. Сначала жили в Китае, потом в Сеуле. Там они поступили на работу к торговцу мехами и добывали для него шкурки ценных зверьков. Теперь он потребовал пантов и русских вместе с пантоваром отправил в Уссурийский край. Пантовара звали Кир Паком. Он когда-то занимался пантоварением. Именно он хорошо помнил эту старую фанзу под скалами, которые они звали Да-е.
Забросила их сюда в одну из штурмовых ночей шхуна. В ближайшие дни она должна прибыть сюда, и браконьеры уедут на ней в Корею, захватив заготовленные панты.
Мы узнали у Кир Пака, что к вечеру браконьеры, Маслюк и его сообщник Мишка, собирались вернуться с охоты. Мы решили организовать засаду, а кореец должен был находиться в фанзе и затопить, чтобы у браконьеров не было подозрения.
Он поклонился нам и, приложив руки к груди, заверил:
— Кир Пак ничего им не сказать!
4
Ход к фанзе открывался со стороны тайги. Правда, еле приметные тропки еще вились по камням между теснин, но по ним могли карабкаться только люди: для лошадей они были недоступны. Нам могли помешать собаки браконьеров, заранее учуяв нас. Бянкин решил для собак браконьеров выставить петли: на крыше фанзы он нашел моток проволоки, привлек к работе Мезенцева, и они вскоре сделали около двадцати петель, смазав проволоку барсучьим салом. Масенда посоветовал наши следы засыпать табаком. Пачки листового табака валялись в фанзе, мы перемололи его руками. Масенда сам посыпал его на дороге, по которой мы шли к фанзе. Кроме того, он каждому натер подошвы табаком.
Покинув фанзу, мы расположились вдоль тропы, где только что были, Бянкин не захотел расставаться со своим Байкалом и взял его на сворку.
Перед вечером спустился белесый, мокро-липкий туман. Он как бы прикрыл тропу: исчезли кусты, сквозь пелену едва виднелись громадные стволы таежных великанов деревьев.
В таком тумане легко заблудиться, и местные жители, а тем более охотники, делают остановку и разводят большой костер. К сожалению, мы не могли раздуть огонек: он нас выдал бы с головой. Наше счастье, что с нами были плащ-палатки, мы укрылись ими от сырости. Бянкин, бывалый таежник, нарубил ветвей и устроил легкий шалаш. Около меня с Татариновым тянулись заросли дикого винограда и колючие кусты чертова дерева. Мезенцев успел прикрыться ветвями ольхи...
Едва мы устроились, как вдали послышался лай собак. Они почему-то долго лаяли на одном месте; по-видимому, браконьеры тоже остановились. Но вот их голоса стали приближаться, мы расслышали разговор. Один говорил тяжелым басом, у второго голос был мягкий.
В тумане собаки не отходили далеко от своих хозяев, и чувствовалось, что они прижимались к лошадям. То один браконьер, то другой их отгонял. Туман очень помог нам: он притупил чутье псов.
Послышалось побрякивание железного набора уздечек, совсем близко от меня передний всадник остановился, обругался, и в его руках вспыхнула спичка. Сзади человек с мягким голосом попросил:
— Не стоит, Иван, раскуривать. Фанза близко!
Значит, это был Иван Иванович Маслюк. А мягкий голос принадлежал охотнику Мишке.
— Все бухтишь, — проворчал Маслюк, — что наше жилье рядом. А где оно тут? Надоело мне в этой тайге путаться. Хорошо, что скоро уедем.
— Завтра, если бог даст!
— У тебя все бог да бог! Сам не сообразишь — бог не поможет!
— Саладин завтра приедет, нужно встретить.
— За этот месяц третий раз приезжает. Только зря он на Алтай подался! Сюда бы нам еще двух охотников — все бы панты были наши. Чем лучше алтайские маралы уссурийских изюбрей?
— Эх, бес задери, туманище-то какой! Ну, двинулись...
Кони браконьеров сделали несколько шагов. Около моего куста лошадь Маслюка запутала повод о чертово дерево. Наверно, тот, куря, опустил поводья. Он соскочил с седла и стал их освобождать. Я тронул Татаринова за локоть. Неслышно проскользнув к браконьеру, он обхватил одной рукой его за шею, другой сорвал с плеча винчестер, шепнув:
— Закричишь, убью!
Тут залаяла собачонка и кинулась к Татаринову. Бянкин спустил Байкала. Я подбежал к Мишке и, приставив к его груди винтовку, крикнул:
— Слезай!
Подскочивший Мезенцев закрутил браконьеру руки за спину и связал. Я его обыскал: в кармане оказался револьвер. Хотя и далеко прятались браконьеры, а без оружия ходить опасались.
— Уйми собак! — приказал я Маслюку.
— Кто вы?— загнусавил он.
— Пограничники!
Собаки пытались напасть на Байкала, но подойти боялись: он был рослый, а лайки — мелкой породы.
Маслюк отозвал собак. Я приказал их взять на сворку.
Мы доставили браконьеров в фанзу. К их седлам было приторочено свежее изюбриное мясо, две пары пантов и два хвоста.
5
Утром мы повели браконьеров и корейца Кир Пака на пограничную заставу. Впереди шел Масенда, он вел за повод нашу вьючную лошадь, в фанерных ящиках, обшитых нерпичьими шкурами, были аккуратнейшим образом уложены дорогие панты.
Когда мы проходили мимо таежного пригорка, на котором блестела под солнцем свежим тесом недавно обшитая избушка Масенды, на холмик выбежала Оня. Она была в легком орочском халате, расшитом по бортам цветными кусочками мехов. На ее ногах были маленькие унты, с узором тоже из мехов разных зверей. На голове — шапочка с беличьим хвостом. Она сняла свою шапочку, из-под которой, как черные ужи, выскользнули предлинные косы. Масенда сделал ей знак рукой, она сбежала с зеленого холмика, обожгла меня карим огнем глаз и, взяв у отца повод коня, пошла рядом с отцом.
А я шел следом и думал: «Ох, лейтенант Зилов! А ведь ты чуть не проморгал замечательную девушку!..»
К ночи мы сели в засаду в скалах мыса Бурун и подавали те сигналы электрическим фонарем, которые подсказал нам Кир Пак.
Около двух часов ночи к мысу пристала шхуна и, приняв нас за браконьеров, хотела взять на борт. Видя, что мы не идем, какой-то высокий человек спрыгнул на берег и стал ругаться. Это был Саладин. Бянкину со своим Байкалом удалось его задержать, а шхуна ушла в море, но наши катера уже незаметно ее окружали.
При обыске, кроме оружия, мы нашли у Саладина пачку таблеток пирамидона, вату и какие-то деревянные палочки. Мы поняли, что он кому-то пишет симпатическими чернилами письма.
Капитан Епифанов заинтересовался Саладиным, особенно когда мы отыскали у него три сорта таблеток. Они были посланы на исследование в нашу лабораторию, и, по совести, их анализ поверг нас в изумление: такие таблетки выдавались крупным международным разведчикам во время войны, посылаемым со специальным тайным поручением. Одни из них были «нокаутирующие», т. е. приняв их, человек терял сознание на сутки; другие — «бензидриновые», дающие утомленному человеку энергию на сутки; третьи содержали соль цианистой кислоты и служили для мгновенного самоубийства.
Капитан Епифанов сам допрашивал Саладина, и нужно признаться, что Кир Пак, которому мы дали слово отправить его к брату на Север, очень много помог.
— Ну вот что, лейтенант! — сказал мне потом Епифанов. — Вы и ваши друзья можете спокойно ехать в отпуск! Вы сделали свое дело!
Бянкин, Мезенцев и Татаринов стали на другое утро собираться. А я, признаюсь, хотел перед отъездом зайти к Оне и как следует потолковать с ней...
