Одоевский Н.
Второй год я работаю лесником дачи Погореловка. Мне повезло: и от города не далеко, и Погореловка — такой дикий уголок, что даже грибники сюда редко заглядывают.
Моя сторожка стоит в сече с частым парусником (поросль осины). При сводке леса оставлялись дубы, торчащие теперь высокими столбиками.
Возле сторожки такие же осиротевшие деревья, и на одно из них, как любитель птиц, я повесил скворечник.
Весна в полном разгаре, но скворечник пуст. Прилетевший было скворец заглянул в дырочку и с громким, тревожным криком полетел прочь как ошпаренный. Это меня заинтересовало, но новые интересы развертывающейся весны заставили меня забыть о скворечнике.
Опушился лес. Оделись и дубы. Мой скворечник скрылся в молодой, светло-зеленой листве.
Прошло лето. Пора охоты с гончими оторвала меня от сторожки, я приходил в нее только ночевать, усталый и довольный охотой.
Потом выпал снег.
Поднявшись, как обычно, перед рассветом, иду в сарайчик за кониной для своего выжлеца Громилы. Только что открыл дверь, кто-то серой тенью промелькнул мимо меня.
«Видно, деревенский кот, застигнутый снегопадом, не успел дойти до деревни», — подумал я и решил, придя с охоты, позвать его в сторожку: пусть живет.
Возвратившись с охоты, долго зову котика, осматриваю чердак, но на нем — никого, пусто. Решив, что кот ушел в деревню, ложусь спать.
На другое утро выхожу из сторожки, когда уже совсем рассвело. По выпавшей за ночь пороше, пересекаясь в разных направлениях, шли следы. Присмотревшись к ним, определяю: куница. Следы шли в сарай с мясом и к остаткам обглоданных Громилой костей возле его будки; проходя под окном, следы уходили в кучу хвороста у дуба со скворечником.
Первым моим инстинктивным движением было пойти в сторожку за ружьем. И только в сторожке начинаю размышлять: «Если куница подходит к самой собаке, значит Громило привык к ее посещениям, как все собаки привыкают к своим кошкам. А ведь мой Громило очень чуток и чужого не пропустит, кто бы это ни был. Даже чужую курицу он всегда выгоняет со двора.
Следовательно, куница уже “свой человек”. Убить не долго, а иметь свою куницу, живущую рядом, — это куда ценнее стоимости ее шкурки».
Оставив ружье на стене, выхожу и, отойдя от сторожки метров двести, делаю круг, как это делает окладчик, обходя волков. Ни входных, ни выходных следов нет. Делаю другой оклад, суживая его. Дальше дуба со скворечником куница не ходила. Понятно: она или под кучей хвороста, или же в скворечнике. «Ну, — думаю, — пусть живет», — и решил ее не трогать.
По утрам я застаю куницу в сарайчике и уже слежу, как она, потревоженная, скачками уходит к своей куче хвороста, на миг скрывается в ней, появляясь вновь уже на стволе дуба, легко и грациозно скрываясь в скворечнике.
Так продолжалось до января. К этому времени запас конины иссяк. Громило ест хлеб, картошку. Лакомится только отходами от зайца, а если я сам имею достаточно продовольствия, — передком зайца. Не забываю я и о своей Куне — так назвал я куницу. По вечерам оставляю в сарае или заячий ливер или же кусок зайчатины. За ночь Куня все съедает.
Однажды, забыв о своей обязанности и вспомнив о ней только утром на другой день, отрезаю кусок вареной зайчатины и несу его Куне. Дойдя до открытой двери сарая, вижу в нем Куню, сидящую у задней стены на земле. Увидев меня, Куня заметалась и, растерянно растопырив лапки, замерла с выпученными глазками, готовая каждую секунду скрыться.
Ласково окликая Куню, бросаю зайчатину ближе к двери, чтобы не испугать ее. Куня все же испугалась и тут же вспрыгнула на стенку, готовая удрать в отверстие между стеной и крышей. Не спеша отступаю назад. Отойдя метров на десять, начинаю наблюдать. Через минуту — я даже не заметил, как она подошла, — Куня уже рвет мясо, взмахивая хвостиком. С этого дня кормлю Куню по утрам.
Недели две Куня дожидалась своего завтрака в сарае; впоследствии, стоило мне скрипнуть дверью сторожки, она уже спешит навстречу. Только получив свою порцию, скрывается с ней в свою столовую — сарай.
...Чувствуется приближение весны: морозные, лунные ночи приобрели какую-то особую мягкость. Люблю я такие ночи. Затапливаю печь, железные трубы раскаляются докрасна, и маленькая сторожка превращается в пекло. Открыв дверь, усаживаюсь на пороге и слушаю, как далеко в лесу по-весеннему кричит филин. Недалеко от меня бегает, мелькая в лунном свете своей светлой манишкой, Куня, ожидая подачки.
Кидая очень маленькие кусочки, заставляю Куню подходить все ближе и ближе; все же сократить расстояние короче двух метров Куня не решается. Лишь только я ухожу в сторожку, она вскакивает на порог и с любопытством осматривает мое жилье.
Как-то, желая угостить Куню, я поставил на порог блюдце с молоком. Недоумевая, что это за предмет появился на пороге, она несколько раз перескочила через него и случайно провела по молоку концом своего хвоста.
Почувствовав, что хвост мокрый, она садится и начинает приводить свой туалет в порядок. Долго лижет свой хвостик, — видно, ей понравилось молоко, но хвост уже сух.
Куня осторожно приближается к блюдцу и начинает лизать край.
Потом язык ее соприкасается с молоком и работает настолько быстро, что заметно только подрагивание усиков.
Через несколько минут блюдечко пусто.
Утром заехал к сторожке трелевщик леса Афанасий Шарагин и положил возле двери, в уголок сторожки, маленькую корзиночку с запасом продовольствия на обед. Выйдя из сторожки, мы поехали на лесосеку, а так как солнце пригревало по-весеннему, то дверь за собой не прикрыли. Когда же пришли обедать, у Афанасия в корзиночке остался только хлеб. Куска вареного мяса и трех яиц не оказалось. Куня уже пообедала.
Пришлось поделиться с Афанасием своим обедом, но Куню я не выдал, свалив вину на мифического кота, якобы прижившегося у меня.
Сошел снег. Зайчатины нет, и Куня начинает голодать. Приходится покупать молоко для нее. Стоит только теперь мне крикнуть: «Куня!» — и она тут как тут,
Теперь она пьет молоко, когда я держу блюдечко в руке. Видно, голод сильнее страха.
В один теплый вечер выхожу из сторожки с ружьем и сажусь невдалеке на пенек, ожидая тяги. Куня, как обычно, возле меня.
Послышалось приближающееся хорканье вальдшнепа. Он идет на меня. Выстрел — и вальдшнеп звучно шлепается у моих ног.
Куня, испугавшись выстрела, скрылась в старой траве за кустами. Только после моего неоднократного зова: «Куня! Куня!» — из-за кустика выглянула ее остренькая мордочка.
Я потряс вальдшнепом, показывая его Куне.
Стрелой бросилась Куня к вальдшнепу и впилась в него острыми зубенками. Отпускаю вальдшнепа, и Куня, наступая лапками на волочащиеся крылья, несет его в сарай.
Так охотились мы около двух недель. Куня уже не скрывается при выстреле и, подбирая дичь, как свою собственность уносит в «столовую».
Но и тяге пришел конец. По-видимому, Куня разучилась добывать пищу; все время вертелась возле сторожки, ожидая подачки. Только насытившись, она уходила спать в скворечник.
Если днем мне хочется повидать Куню, я стреляю, и она вылезает из скворечника. Чтобы не обманывать ее доверия, всегда даю ей что-нибудь.
Приобретенная Куней реакция на выстрел и послужила причиной ее гибели. Перед вечером осенью сидел я как-то возле сторожки и читал книгу. Близ меня бегала Куня, но угостить ее мне было нечем.
Неожиданно в полукилометре от нас прозвучал выстрел, Куня подпрыгнула, замерла в позе ожидания, изогнув спинку.
Раздался второй выстрел, и Куня скачками понеслась в ту сторону. На мой зов, полный тревоги, она не обратила никакого внимания. Прошло около пяти минут, послышался еще, на этот раз дуплетный, выстрел...
Весь вечер звал я свою Куню, несколько раз стрелял, но Куня не вернулась...
