Рождественский В. В.
— Вот Соломонида сказывала, што на Верхнем сей год Федор Егорович видел матерущую щуку, кабыть (как будто) с лодку, — говорит наша хозяйка Ульяна Ефимовна, вытаскивая картофельные шаньги (ватрушки с картофелем, крупой, творогом, ягодами) из печи, нам в дорогу на «Верхнее озеро».
Туда не попадешь кроме как водой.
И мы укладываем в карбас продовольствие, парус, веревки, топор, удочки и все принадлежности для живописи.
Оттолкнувшись от плота, поплыли по речке вдоль деревни Нижм-озеро, где жили это лето. Наташа сидит на веслах, я — на корме, правлю рулевым веслом.
Проплываем под деревянным мостом, мимо больших, потемневших от времени рубленых домов. Они отражаются в тихой Нижме, покрытой в заводях белыми водяными лилиями. Глядя на северные дома, я всегда думаю: как умело помор владеет топором. Какой народ, кроме русских, мог бы так основательно освоить суровый север и создать замечательное деревянное зодчество...
Плывем мимо маленьких бань, поставленных у каждого дома, мимо плотов, на которых по утрам сосредоточена женская жизнь. На плотах «жонки» моют белье, чистят самовары простоквашей, переговариваясь между собой, иногда через речку. Северный певучий образный говор разносится по воде.
Вот уже и устье Нижмы, а дальше — Кяндское озеро с трактом на Онегу по правой его стороне, и тайга, бесконечная тайга, уходящая на тысячи километров.
Направляю лодку к средине озера. Здесь ставлю парус. Попутный ветер надувает его, и карбас, рассекая воду с легким журчанием, держит путь на Верхнее. Какое наслаждение плыть так среди тайги, в полной тишине, не нарушаемой суетливыми всплесками весел! Сидя спокойно в лодке, рассматриваю заросший смешанным лесом холмистый берег; даже близость деревни не уничтожила его природного величия и красоты. Ранние утренники уже золотят тайгу, алеет рябина, и северное бирюзовое небо сияет холодным блеском приближающейся осени. Линия границы неба и леса с озера кажется неровной, так как на заболоченных местах — «радах»— старые ели и пихты переросли соседние группы деревьев, стоящих на сухой почве.
Наконец тайга отступает в сторону, уходя в синеющие беспредельные дали, и мы вплываем в небольшую заболоченную речку.
Свертываем парус; я сажусь на весла, плывем среди лугов и болот. Ближе к Верхнему стали попадаться огромные замшелые ели.
За поворотом блеснула зеркальная поверхность воды; выплываем из устья реки и оказываемся в Захарьихе — заливе Верхнего озера.
По указаниям нижмозерских охотников нашли избушку — среди елей у маленького озерка, куда перетащили карбас волоком по мелкому проливу. Здесь мы будем жить, пока я наберу этюдный материал для картины «Беломорская тайга». Избушку срубил нижмозерец по прозвищу «Мостовик». Он с удовольствием рекомендовал нам свое охотничье жилище, как вполне исправное.
Я подробно остановлюсь на описании промысловой избушки. Это характерная деталь северного быта: без нее была бы невозможна жизнь охотника в тайге; кроме того, в этой, на первый взгляд примитивной, постройке заложено так много изобретательности и сметки русского человека, что об этом стоит рассказать.
Промышленник может поставить такое жилище с одним топором, не употребляя ни пилы, ни долота. Оно рубится в лапу из среднего леса. Потолок, односкатная крыша и дверь делаются из обтесанных бревен (плашек).
Избушка на Верхнем была маленькая, высота ее ниже человеческого роста: стоя, мне приходилось несколько наклоняться. В углу из диких камней сводом без трубы сложена печь-каменка; в другом углу, вверху, — отдушина четверти в полторы. Чтобы не уходило низом тепло, небольшая дверь вырублена довольно высоко и влезать в избушку приходилось как бы ныряя сверху вниз. Это неудобство объяснялось еще и тем, что при топке печи «по-черному» дым выходил через дверь над головой сидящего внутри человека.
В каменке горело сушье. Иногда огонь поднимался до потолка. Но за многие годы прокопченная дымом избушка оставалась неуязвимой для искр: бревна ее внутренних стен были черные, точно отлакированные; они, к нашему удивлению, даже не мазались.
Мы затопили печь. Когда камни раскалились, топить перестали. Дым вышел, и с ним исчезли комары.
Наступила ночь. Настелив еловые душистые ветви на пол, закрыли дверь, заткнули травой верхнюю отдушину и остались в теплом, с прекрасным воздухом помещении.
Тайга жила своей ночной таинственной жизнью, и мы невольно прислушивались к ее голосам и звукам. Где-то вдали прорыдала гагара, и вновь все затихло... Всплеснулась в озере большая рыба... Протрепетал в листьях осины тревожный осенний ветер, и опять все как будто заснуло в ночной тайге. Вдруг раздался густой, отрывистый звериный рев, несколько напоминающий лай большой собаки. Но ведь в это время охотников в тайге не бывает. А рыбаки не берут собак на рыбную ловлю. Конечно, это медведь.
Наше предположение о медведе подтвердил потом охотник Григорий Андреевич, когда, вернувшись в Нижм-озеро, я рассказал ему про ночевку в Захарьихе. Проревел зверь несколько раз и замолк: может быть, наше присутствие обеспокоило его, и он по-звериному выразил свое неудовольствие.
Завязав изнутри покрепче дверь веревкой, улеглись спать. От нагретых камней шло приятное тепло, и, намаявшись за день, мы крепко заснули.
Свежее солнечное утро. Все вокруг ярко, ясно и радостно! Пока я разжигаю костер и пристраиваю чайник, Наташа у избушки набрала полную тарелку голубики. Превращаю снятую дверь в стол. На него ставим сковородку с рыбой, хлеб, ягоды — и вкусный завтрак готов.
Обжитая нами избушка настолько мила, что я начинаю ее писать, стараясь все передать так детально, точно пишу портрет близкого человека. В то время как работаю, Наташа здесь же с лодки ловит окуней, — к обеду будет уха.
По окончании портрета нашего жилища пишу акварелью этюды, делаю рисунки леса.
На Верхнем озере тайга выражена очень сильно. Благодаря обилию влаги ели достигают здесь огромных размеров. Отсюда не сплавляли лес, так как реки, впадающие в Белое море, узки и мелки. Деревья глушат друг друга, сохнут, падают; трупы великанов, покрытые мхом, делают лес труднопроходимым. В тайге всегда сумерки; только там, куда скупо упадут лучи солнца, зацветет иногда иван-да-марья, зардеет к осени алая брусника. Певчих птиц мало, и под мрачными сводами елей, где растет груздь, обитает глухарь-мошник.
По ночам в этой глуши раздается рев медведя и золотая куница прячется в дуплах.
Нет конца Беломорской тайге! Без «матки» (компаса) и не думай ходить в такой «забудущий» лес.
За работой, путешествиями по тайге, рыбной ловле незаметно проходит лето. Стоят ясные дни; утренники золотят приозерные березы, падая серебряной изморозью на землю. Тайга одевается в свой роскошный наряд, прощаясь с летом.
Когда я закончил работу по живописи, мы вычистили от копоти костров посуду, расстались с милой избушкой и поплыли с парусом в Нижм-озеро.
