Сладков Н. И.
Всякая охота — убийство. Но убийство ради мяса, шкуры для науки понятно и более или менее оправдано. Оно имеет смысл. Это и есть охота.
А вот убийство бессмысленное — отвратительно!
Убивают «для пробы ружья», убивают «для проверки глаза», на спор «кто больше?» (спорт ведь соревнование!). Или убьет «так просто»: «лишние патроны, не везти же их домой».
Убьет и бросит. Убьет не в сезон, у гнезда и оправдывается: «Вредная птица, сам видел, как за голубями гонялась. Вон когтищи-то!»
Птица, которая приносит вред, объявлена вне охотничьего закона. Ее можно стрелять в любое время года. Гнезда ее можно разорять. Выстрел по вредной птице тоже оправдан. Это тоже охота.
Но охота особая. Особая потому, что убивают не ради мяса и не для науки. Убитая птица не дичь и не добыча: ее просто выбрасывают. Стреляют ее не в сезон, у гнезда. Это может привести к полному уничтожению вида. Все это налагает на охотника особую ответственность. Тут уж нельзя ошибаться! А ошибиться-то очень легко! Особенно, когда охотник сам берется «наводить порядок!» Вот как получилось однажды:
Чтобы определить, вредна птица или полезна, нужно знать, что она ест.
«Самое верное, — решил я, — это вскрыть желудок птицы. Тут уж без ошибки».
«Ястреб»
Охотился я в Азербайджане на горлинок. Чем питаются эти голубки, мне было известно, и охотился я за ними не ради исследований, а ради жаркого. Стрельба горлинок не трудна. Но тут, вокруг небольших полей риса, были такие непролазные заросли ежевичника, что всякий подранок и даже убитый голубок, падающий в кусты, пропадал для охотника. Поэтому хоть убивал я и достаточно, но жаркое получалось не всегда. А тут еще вижу: появились у меня конкуренты — большие бурые «ястребы». Стал я под сухими деревьями находить перья ощипанных горлинок. Но чтобы моя охотничья совесть была чиста, я все же решил проверить желудок хищника.
Хищника я сбил без труда. Дробь хлестнула по жесткому перу, и птица, заломив крылья, упала в рис.
Настоящий хищник! Клюв крючком, лапы сильные, когти так и впились в стебли риса — не оторвать! А в желудке — мясо, кости и перья горлинки!
Преступление налицо. Осталось осудить. И я осудил.
Утром, набив патронташ патронами с крупной дробью, я вышел на охоту. Но под первый выстрел попал не ястреб, а горлинка. Она налетела неожиданно, и я, не успев сменить патрон, ахнул по маленькой горлинке «тройкой». Дробь, конечно, облетела голубка, но одна дробина чиркнула по голубиному крылу. Горлинка, загребая подбитым крылом, неловко опустилась в ежевичные кусты.
И сразу же — видно, он следил! — в кусты бросился хищник. С разлету плюхнулся, захлестал крыльями, продрался сквозь гущину — и хвать горлинку! С горлинкой в когтях полетел к сухому дереву. На сухом дереве сидели еще две горлинки.
Хищник сел пониже горлинок и закланялся — стал ощипывать свою добычу. Сидящие горлинки покосились на него сверху и ...стали чистить перышки! Они не боялись хищника! Они-то хорошо знали, что не ястреб это был, а безвредный сарыч! А сколько еще охотников путают сарыча с ястребом.
Все ясно! Сарыч ловил только подранков да подбирал в зарослях убитых и утерянных горлинок. Здоровые горлинки были ему «не по зубам»: где уж этакому увальню скогтить таких ловкачей!
Вот и суди по желудку! Не желудок нужно вскрывать, а внимательно наблюдать. И я стал наблюдать.
Филин
«Филин — волк в перьях», — говорят охотники. Стрелять его можно круглый год. Но, наученный сарычами, я все же решил сам понаблюдать за ним. Филин — ночной охотник. Наблюдать за ним непросто.
Ночуя в горах Армении, я услыхал однажды перекличку двух филинов — заунывные крики и глухое бормотание. Потом над костром будто вздохнул кто-то. Это пролетающий филин взмахнул широким мягким крылом. В темноте закрякала утка. Отчаянно закричал куличок. Филины охотились.
Днем я увидел, что охотиться тут было за кем! У скал, в которых жили филины, было тростниковое озерко. В тростниках гнездились утки, болотные курочки. А под самыми скалами, в россыпях камней; гнездились розовые скворцы. В каждой щели — скворчиное гнездо. Сотни гнезд! Стрекотанье, мелькание розовых грудок и черных головок, шум крыльев — настоящий птичий базар!
Лакомое местечко выбрали себе ночные разбойники! Ну это вам даром не пройдет!
Я покарабкался по скалам, заглядывая в каждую щель и в каждый выдув. На пещерку филина я наткнулся неожиданно. Филин выскочил из черной дыры, глазастый, похожий на взъерошенную рассерженную кошку. Взлетев, он мазнул меня крылом по лицу. Одной рукой я вскинул ружье, свесился, держась другой. Выстрел — и филин, распахнув крылья, мягко упал на траву склона.
Я заглянул в пещеру. Стены пещеры из красного песчаника. В щели пробились лучики солнца. Они падают прямо на большой красный камень, лежащий посредине. На этом камне спал днем филин. Вокруг камня много погадок, — филин давно жил в этой пещере.
Я обрадовался погадкам: они подтвердят мои наблюдения. Все до одной я собрал погадки в шапку. Рядом нашел я пещеру и второго филина. В ней тоже было много погадок.
Около сотни погадок разобрал я в этот день. И ни в одной — ни в одной! — не нашел я ни единой косточки, ни единого перышка утки, кулика или розового скворца! Во всех погадках были кости, черепа и шерсть полевых мышей и хомяков — вредителей полей. А желудок филина был пуст.
Из этого филина я сделал чучело и отдал в школьный музей. Сидит он, вцепившись когтищами в камень и вытаращив невидящие стеклянные глаза. Жаль мне филина. Ведь я его видел живым в красных скалах среди шумных розовых скворцов которых он не трогал.
Скалистый поползень
После случаев с сарычем и филином решил я, что самое верное — не птичий желудок, не общие наблюдения, а погадки и остатки пищи у птичьего гнезда. Остатки скапливаются, на долгое время, и по ним хорошо видно основное, главное в пище.
Живет в Грузии малая птичка — скалистый поползень. Он очень похож на нашего лесного поползня, только живет он не в лесу, а в скалах. С утра до вечера лазает он по скалам, сует клюв во все щели. Клюв у него такой крепкий, что он им разбивает косточки абрикоса. А голосок звонкий, будто железкой по камню бьет. Веселая и мирная птичка. Гнездо лепит из глины на скале. Вот у такого глиняного гнезда, похожего на кувшинчик, пришлепнутый донышком к скале, я и решил узнать, чем выкармливает поползень своих птенцов.
Оказалось: поползень совсем не мирная птичка, а страшный хищник! У скалы под его гнездом лежали кости и черепа летучих мышей, ящериц, мелких птиц, даже перышки горной куропатки — кеклика!
Я спрятался за обломок скалы. Скоро к гнезду прилетел поползень. В клюве у него был серый комок: мышь, птичка?
Поползень прицепился к выступу, сунул комок в щель и стал долбить его своим железным клювом.
— Шфить! — свистнул я и выскочил из-за камня.
Поползень метнулся за скалу, комочек остался. Я подошел. В щели камня была не птичка, не мышь и не ящерица. Там была... погадка. Погадка сычика! Из комочка мягкой свалявшейся шерстки торчали косточки летучих мышей, перья птичек.
Вот оно! Принесет поползень к гнезду погадку сычика, кобчика или пустельги, растреплет крепким клювом и мягкую шерстку в гнездо на подстилку, а колючие косточки вниз, под гнездо.
И совсем он не хищник, этот маленький весельчак с крепким клювом и звонким голосом!
Самое большее — утащит из сада косточку абрикоса. Да разве ее кому жалко?
Не все, что с большими острыми когтями, — ястреб, а с крючковатым клювом — сокол-сапсан. Не обязательно хищник тот, кто гоняется за другими птицами.
Не ошибись, охотник, поднимая ружье! Семь раз примерь! Не принести бы вместо пользы вред.
