Чегодаев Е. И.
I
С вечера разыгралась непогода. Порывистый северо-западный ветер швыряет в лицо пригоршни дождя и мокрого снега, забирается в рукава и за ворот теплой охотничьей куртки. Сыро, холодно.
Медленно, словно нехотя уступает ночной мрак мутному рассвету зимнего утра.
Впереди сквозь белесую, предрассветную мглу смутно обозначаются, наконец, неясные очертания высоких камышей на разливах реки Армянки — конечной цели ночного путешествия.
«Здесь надо разойтись», — останавливается идущий впереди наш вожатый Исмаил-Ага; закурив, он поворачивает влево, и вскоре его высокая, чуть сгорбленная фигура теряется в камышах, охваченных снежною пеленою.
Второй мой спутник, Садых, берет правее. Ветер долго доносит всплески его шагов. Я остаюсь и вскоре устраиваюсь в большом кусте камышей на краю чистого мелкого плеса.
Ветер сердито гудит в камышах, пробегая мелкой рябью по открытым плесам разливов...
И вдруг в стороне разносится отчаянный крик: «Кабан!.. Кабан!..»
Ко мне с непередаваемой скоростью мчится вдоль камышей Садых, размахивая ружьем и испуская дикие крики. Я бросаюсь навстречу, на ходу торопливо перезаряжая ружье пулевыми патронами. Бежать приходится по колена в воде против ветра; холодные брызги бьют в лицо, попадают за голенища сапог.
— Где кабан?.. Где?!! — Засыпаю я Садыха тревожными вопросами, когда мы сталкиваемся с ним на плесе, разделяющем наши засидки.
— Там... в камышах... — выпаливает он одним духом, задыхаясь от быстрого бега...
Видя мое недоумение, он смущенно добавляет:
— Пуль у меня нет, как назло в этот раз не взял... А у тебя пули есть?
— Конечно, есть.
Кабан, по словам Садыха, лежит в небольшом островке камыша; охотник подходил против ветра, и зверь не слыхал его подхода.
Мы осторожно пересекаем гряду высоких камышей, за которыми открывается широкий плес с разбросанными на нем небольшими камышовыми островками. Садых останавливает меня на краю плеса.
— Видишь вон тот куст камыша?.. Ну тот, что рядом с кустарником? Кабан спит там. Заходи против ветра... не торопись...
Еще раз открываю затвор ружья, проверяю патроны. В обоих стволах сильные заряды бездымки с надежными круглыми пулями.
Медленно переставляя ноги в воде, передвигаюсь к кабаньей лежке. Слева от меня из камышей неожиданно возникает Исмаил-Ага. Останавливаюсь, махаю ему рукой, чтобы подошел поближе, шепотом объясняю обстановку.
Выясняется, что Исмаил-Ага услышал по ветру крики Садыха и поспешил на помощь.
— Один не ходите, здесь открытое место, вода... опасно, идем вдвоем, — решительно говорит он.
Договариваемся стрелять только после того, как поднимем кабана с лежки, чтобы бить наверняка, в убойное место.
С каждой секундой расстояние до предполагаемой лежки зверя сокращается. Вот до островка камыша осталось не более двадцати шагов. Скашиваю глаза на Исмаил-Агу, идущего рядом. Поддавшись вперед и гибко согнувшись всем корпусом, он неслышно крадется на носках с ружьем у плеча. Вся его фигура дышит неукротимой охотничьей страстью.
Еще несколько осторожных шагов, и вот сквозь хлопья снега и камыши, бешено мечущиеся в порывах встречного ветра, вырисовывается густая черновато-серая щетина кабаньей туши. «Стрелять?.. Но куда? — мелькает мысль. — Кабан, вероятно, лежит мордой на ветер, стало быть, видна задняя часть зверя. Надо поднять его с лежки».
Прощупав ногами дно плеса и прочно утвердившись на месте, тщательно выверяю положение ружья у плеча, совмещаю мушку с прицельной планкой, навожу ее в черное расплывшееся пятно в середине камышового куста и не помню, что-то кричу.
Мгновение... и впереди на фоне водяной глади вырастает мощный корпус кабана. Вскакивает он задом к нам, с небольшим поворотом головы влево, как бы оглядываясь. В ту же секунду бью по тазу. Кабан делает отчаянный прыжок вперед... гремит выстрел Исмаил-Аги; зверь крупными скачками, разбрасывая водяные брызги, мчится по плесу. Бьем по второму разу, почти сдваивая выстрелы... Зверь грузно оседает на задние ноги и тут же с непостижимой быстротой разворачивается к нам навстречу своим длинным и узким рылом. Кровью налиты глаза, изо рта клочьями летит пена... Дрожащими руками торопливо вкладываю в стволы новые патроны. Теперь не уйдет! Видно, что у него парализована задняя часть тела.
Исмаил-Ага подходит ближе:
— С полем! Идите добивайте!
Кабан ожесточенно клацает клыками, тщетно пытаясь добраться до своего ненавистного врага. Я кружусь вокруг зверя с ружьем наготове, чтобы добить его выстрелом в ухо. Мне удается, наконец, опередить кабана на повороте и, почти приставив ствол ружья к уху, выстрелить в упор. Все кончено... Мы с Исмаил-Агой никак не можем прийти в себя от неожиданной удачи и пережитых ощущений. Снимаем поясные ремни, устраиваем нечто наподобие лямки, тащим кабана волоком по воде, как лодку на берег; разделываем его и прежде всего разглядываем попадания. Одна из круглых пуль, пробив крестец и деформировавшись о кости, прошла вдоль туши, искромсав внутренние органы, и застряла под кожей в грудной клетке; я беру ее на память, и только вторая, сломав спинной хребет, остановила зверя. Мы поражаемся его живучести и горячо, перебивая друг друга, обмениваемся неповторимыми впечатлениями от этой редкостной охоты.
II
Стояла холодная для наших южных широт зима. Сильные морозы сковывали по ночам ледяным покровом разливы реки Армянки.
Плотный иней, оседавший к утру на камышах и голых стеблях редких кустарников, загорался с восходом солнца мириадами разноцветных искр.
К полудню теплело и на замерзших плесах появлялись проталины. В такой вот морозный, но ясный и солнечный день я стоял однажды в ожидании утиного перелета на берегу протоки, уходившей в глубь залитых водою камышовых зарослей.
Впереди узкое русло, постепенно расширяясь, образовывало небольшой плес, блестящая ледяная поверхность которого казалась опрокинутым зеркалом, вделанным в желтую камышовую оправу.
Я нетерпеливо вглядывался в далекий горизонт, выискивая в нем черточки утиных стаек. В полукилометре от протоки, на берегу сонной Армянки, белел домик Мирза-Гусейна, колхозного чабана, у которого мы обычно останавливались, приезжая на охоту. Далеко-далеко на юго-западе застыли белыми громадами заснеженные предгорья Талыша.
Левее от меня в камышах затаился товарищ по охоте — Борис.
У домика Мирза-Гусейна появилась маленькая фигурка — это его сынишка Керим отправился на очередной сбор топлива для домашнего очага. Распевая какую-то незамысловатую веселую песенку, мальчик собирает и складывает в кучки сухой бурьян, постепенно приближаясь к краю затопленных камышей. И тут внезапно впереди меня на зеркальную поверхность замерзшего плеса из береговых зарослей одним длинным прыжком выскакивает огромный камышовый кот. Мягкими, эластичными, но вместе с тем быстрыми движениями он какой-то серой неуловимой тенью бесшумно скользит по льду, стремясь пересечь протоку и скрыться в камышах на противоположном берегу. Почти не целясь, на вскидку, я бью раз за разом из обоих стволов по мелькающему на льду силуэту зверя, и в ту же секунду он, как приведение, исчезает в зарослях по ту сторону протоки. Треск и энергичное раскачивание камышей указывают направление стремительного бега ловкого хищника.
Скоро этот шум затихает вдали. Я бросаюсь по льду в надежде найти на гладкой ледяной поверхности хоть капельку крови. Но лед девственно чист.
Горькая обида теснит сердце: ушел такой редкий зверь!
Отличаясь исключительной осторожностью и скрытным образом жизни, камышовый кот только случайно попадает под выстрел. Недаром за долголетнюю охоту по западному побережью Каспия, где камышовые коты повсеместно водятся в пойменных камышовых зарослях, мне ни разу еще не удавалось встретить его.
По величине матерый камышовый кот превосходит закавказскую лисицу. Он не боится воды, отлично плавает и беспощадно уничтожает не только водоплавающую птицу, но и фазанов и турачей. За свои хищнические повадки камышовый кот объявлен у нас «вне закона». Охота на него разрешается круглый год; за каждого отстреленного кота государство выплачивает охотнику сторублевую премию.
В самом отвратительном настроении отправляюсь к Борису. Мы закусываем, пьем горячий чай из термосов, и я рассказываю про случай с котом, потом направляюсь к своему месту. Не доходя метров сто до скрадка, замечаю вдали большую стаю уток и затаиваюсь в сухих камышах, но утки проходят стороной.
Поднимаясь с коленей и случайно взглянув в сторону, невольно вздрагиваю от неожиданности. В двух шагах от меня, вытянувшись во всю длину, на левом боку лежит камышовый кот. Осторожно трогаю его концами стволов: мертв. Тогда я смело поднимаю его с земли и любуюсь редкой добычей.
III
По зимнему короток январский день, совсем незаметно опускаются сумерки. Дремотною тишиною охвачены расстилающиеся вокруг необъятные просторы разливов, и только чуть слышно шуршат камыши, едва колеблемые легкими дуновениями предвечернего ветерка. Впереди, на замерзшем плесе, в гуще камышей, высажено на льду несколько убитых за день уток.
Мы давно уже приспособились, чтобы не возиться в дальних поездках с громоздкими чучелами, применять вместо них убитых птиц. Высаженные на воде или на льду в самых разнообразных, но естественных позах, они, особенно издали, создают полную иллюзию утиной стайки, опустившейся на отдых. И это-то и привлекло лисицу. Розовой вороватой тенью бесшумно появилась она из камышей шагах в пятидесяти от меня, на берегу плеса. Я давно уже жду этого визита и ничем не выдаю своего присутствия.
Еще днем я заметил, как на открытом, незатопленном поле, неподалеку от камышей, целый день мышковала кумушка. Видно, голод не тетка, вот она и пожаловала, несмотря на стрельбу, на плес в надежде поживиться легкой добычей.
Припав ко льду, лиса хищно пожирает горящими глазами «спокойно», как ей кажется, сидящих уток и наконец медленно поворачивается, чтобы под прикрытием камышей подкрасться поближе, на верный бросок. Как только она открывает свой левый бок, я мгновенно вскидываю ружье и нажимаю гашетку...
Через минуту я поднимаю за задние ноги и отряхиваю от капелек воды и льдинок убитую наповал чересчур любознательную лисицу.
