Архангельский В. В.
Про этот кусок земли узнал я на осенней охоте.
Утро прошло скучно, без выстрела, но возвращаться на базу еще не хотелось. Егерь усадил меня в кустах, на высоком бугре над протокой, а сам улегся спать в шалаше.
Когда-то в этих местах пролегал берег реки Рены, неподалеку стояла людная деревушка.
А теперь здесь был просто край земли, мыс: все вокруг затопило море.
Сердито урча, это Рыбинское море лежало слева от меня. Оттуда дул свежий ветер и гнал мимо бугра волны с барашками. Волны разбивались о лодку, которую я спрятал в небольшой заводинке, и с шумом набегали на плоский берег с той стороны протоки.
Вдоль этой протоки, почти касаясь воды, с попутным ветром быстро вынеслись три утки. Они заметили лодку и стали набирать высоту.
Я выскочил из кустов и выстрелил дублетом: все три утки упали в воду. Но в протоке осталась лишь одна птица, убитая намертво. Другая поднялась, отлетела вправо и нырнула. А третья, хлопая по воде крыльями, кинулась через протоку и вылезла на плоский берег, словно обрезанный по линейке острым ножом.
Егерь высунулся из шалаша, крикнул:
— Гоните за ней на лодке! Только не провалитесь на острове: там ямы в торфе. Да они черные, их хорошо видать!
Остров был узкий и длинный, с закругленными носами, как огурец, рассеченный вдоль. На нем негусто росли сосенки, березы и осинки, землю устилали опавшие листья и пожухлая нетоптанная трава. А на всех полянках алела клюква: сделаешь шаг — и непременно раздавишь почти зрелую ягоду!
Утка недалеко отбежала по островку и залегла без сил возле старого пня, где среди алых ягод стоял синий от холода вялый подосиновик.
Я задержался на острове, прошел по нему вдоль и поперек и набрал полную шапку самых спелых ягод. А когда подошел к лодке, шалаш егеря заметно сдвинулся с места и ушел вверх по бывшей реке.
Я не сразу понял, в чем дело. Егерь надоумил меня:
— Островок-то плавучий: оторвался от земли со всем своим хозяйством и гуляет по морю. Все лето мотался на моем участке: нынче — тут, завтра — там, одним словом, куда ветер дунет! Да, видно, размоют его волны. Нынче по весне деревьев двадцать упало с него в воду. А так — местечко отличное. Поставить бы палатку — и плавай, как на корабле, куда потащит!..
Этот островок мне запомнился. На другой день я снова нашел его, правда в другом месте, и просидел на пеньке от зари до зари. Островок подтащил меня к большой стае уток. И я очень удачно выстрелил по птицам, которые никак не могли догадаться, что вместе с лесом, клюквой и посиневшим грибом к ним подбирается охотник.
Я сделал на острове четыре видных затеса топором на самых высоких соснах и распрощался с ним до лета...
Остров Алой Клюквы перезимовал во льду на приколе. Весной повалило на нем одну затесанную сосну с большим куском торфа. Но я узнал его, когда добирался на катере до избушки егеря, и решил пожить на нем с неделю.
Все было привычным на этом плавучем клочке земли. И даже сохранилась на старом пеньке моя стреляная гильза, почти до краев наполненная дождевой водой. И грибов было много, только клюква еще не румянилась.
Но необычен был шум на острове. Сотни птиц подняли переполох, когда я причалил к берегу. Над моей головой проносились зуйки — с темным галстучком на зобу; плаксиво кричали сизые чайки; в вышине делали круг за кругом шилохвости — с длинной шеей и острым хвостом; метались пестрые бекасы и турухтаны — с красивыми белыми воротничками. Маленькие крикливые кулички-фифи парили надо мной и на все лады тревожно высвистывали: «Фи-фи! Фи-фи!»
Черные крачки — с темной головой и белой подпушинкой под хвостом — тучей налетели на меня. Я невольно зажмурил глаза и схватился за кепку.
Мне уже показалось, что зря я назвал это место островом Алой Клюквы. Это был остров черных крачек! Вся их обширная колония встретила меня таким визгом, плачем, трескотней, что я ничего не слышал, кроме надрывного «тере-тете». И это «тере-тете» раздавалось над самой головой: смелые крачки так и норовили долбануть меня по макушке!
Не раз слыхал я от охотников, как дружны эти маленькие смелые птицы. Но только теперь я убедился, как они могут атаковать врага. Они никогда не подпускают к своим гнездовьям ястребов и других хищников. А под защитой крачек спокойно сидят на гнездах и утки, и кулички, и чайки.
У всех птиц уже вывелись малыши. И на той полянке, где осенью было красно от клюквы, всюду шныряли, таились и перепархивали серые и коричневые пестрые птенцы.
Я не стал беспокоить крачек и перебрался на другой конец островка, где гнезд не было. Там поставил палатку, навесил над костром чайник, наладил удочку и зажил отшельником.
Два дня остров стоял на месте, и мне удалось прикормить, подманить стаю лещей. Пять рыбин, натертые солью, вялились на солнце. А когда подул ветерок и остров вышел в море, я стал довольствоваться окунями.
Как-то утром я увидел чомгу: она сидела на плавучем гнезде. Эта большая птица — с длинной шеей, белой грудкой, с острым клювом, с двумя черными хохлами на затылке и с ярко-рыжим пушистым воротником — была такой необычной среди всех пернатых, что пролетали над островом!
Чомга тоже вывела птенцов и иногда играла с ними в широком заливе. Бурые птенцы — с белой головой и черными полосками на спине — плавали отлично, а нырять почти не умели. И когда мать скрывалась под водой, тревожно тинькали. А увидев ее возле гнезда, бросались к ней, забирались на ее плоскую спину. И старая птица плавала, как кораблик, на котором полным-полно маленьких пассажиров.
Оставив птенцов в гнезде, чомга ныряла — легко, бесшумно. Она что-то приносила детям, а потом ложилась на бок и старательно чистила лапкой белоснежное брюшко.
А ветерок дул и дул, и скоро эта редкая птица, которая недавно поселилась на Рыбинском море, скрылась из глаз вместе со своим плавучим гнездом...
Я чудесно прожил на островке десять дней. Захотелось мне погостить здесь и будущим летом. И чтобы остров не затерялся, я распялил на высокой стройной осинке старую клетчатую ковбойку. И это чучело было видно, когда я добирался в лодке до избушки егеря, а затем ехал на катере в Рыбинск...
В конце лета бушевал на море шторм — три дня и три ночи. Сильный ветер дул с севера, и много плавучих островов пригнало в бывшее устье реки Шексны, где расположена Рыбинская гидроэлектростанция.
Острова — большие и малые, похожие на глыбы, круги и узкие полоски, — сгрудились перед створом плотины. Размытые водой их куски стало затягивать в турбины. Надо было разрушить эти пласты плавучей земли, а деревья — выловить и свезти на берег.
Думали, как лучше сделать, и решили: разбомбить острова с вертолета.
Я приехал к плотине, когда вертолет, как большая жужжащая стрекоза, вышел на курс, повис над островами и сбросил первую фугаску — тяжелую стальную грушу.
Груша засвистела и упала в цель. Задрожала дамба, глухо и хрипло ухнуло в заливе. И вместе с водой и грязью полетели в воздух деревья. Послышался второй удар, третий. И вдруг что-то шевельнулось у меня в груди и защемило: ввысь неслась стройная осинка с какой-то клетчатой тряпкой. И я сейчас же вспомнил шумных крачек, молчаливую чомгу, затесы на высоких соснах и посиневший от холода гриб под старым пеньком.
Погиб мой остров Алой Клюквы! Он помешал людям, он мог нанести вред электрической станции.
Но не хочу горевать о нем: в море много еще плавучих островов, где живут птицы и зреют сочные ягоды!..
