Москвитин С.
Жил у нас на Подолии старый охотник дед Тарас. Жил бедновато. Все хозяйство вела бабка Гарпина, а сам он «бильше занимайся охотой».— Уродится же такой непутевый, — говорила бабка Гарпина, — все ему охота да охота. Как только продерет очи, и почне носиться с своей рушницей, як тот поп с писаною торбою.
А сколько шкоды понатворил, одна матерь божия знает.Охотился дед Тарас с древней рушницей: хоть и стара, но бье гарно.Рассказ не будет полон, если я не упомяну о любимце бабки Гарпины — ее внуке, сироте, двенадцатилетнем подростке Назарке. Он помогал старикам в их несложном домашнем обиходе.Как-то раз под вечер в конце октября, когда северная утка повалила валом, мы — а нас было пятеро — нагрянули к деду Тарасу.Километрах в трех от села было большое, заросшее у берегов кугою и камышом лесное озеро. На озере три лодки: одна деда, а две — лесника Пафнутия.Дед Тарас встретил нас радушно. После чая заговорили на охотничьи темы.— Ну как, дедушка, — начал мой приятель Куличенко, — богато в этом году уток?— Як гною, и понимаете летит густо, может, с две недели. Особо много на озере у лесника. Такой гвалт там стоит, як у цыганскому табори. Только опасаюсь, хлопцы, трохи не поздновато ли вы приехали?— А вы, дедусь, там давно были? — не без лукавства спросил кто-то из нас.— Да нет, не так что бы... Может, с неделю тому назад. Понимаете, зарядов нет, вот что. А так утка ще будет, не может того быть, чтобы не было. Поехал бы и я с вами, да зарядов нема... Нема зарядов, — печально повторил дед Тарас и окутал себя густым облаком дыма из трубки.Наступила минута тягостного молчания. Кое у кого охотничий пыл начал заметно спадать. Делать было нечего, и я сказал:— Не тужите, дедушка, правда, запасов больших с собой мы не взяли, но по два патрона каждый из нас вам одолжит. В следующий раз мы обязательно привезем вам и пороху и дроби.— Вот это добре, хлопцы, уважили старика, — оживился дед Тарас. — Назарко, Назарко, где ты, бес, запропастился? Беги в сарай, тащи рушницу, — дед забегал по хате, принес самодельный шомпол с медною гильзой на конце и горсть кудели. Все это разложил на столе. — Зараз буду зарязаться, — сказал он.Тем временем возвратился Назарко. Он внес не ружье, а какую-то чудовищно длинную пищаль с треногой у ствола. Дед бережно взял пищаль, погладил и ласково сказал:— Не рушница, а пушка. Як вдарю в табунок уток, так сразу все и полягут... Ни одна не взлетит...И он начал взводить курок! В ружье что-то заскрежетало, зарычало, хрюкнуло и остановилось. Ну, точь-в-точь, как в сундуке прабабушки.Мы весело переглянулись.Тарас же невозмутимо изрек:— Я же вам говорил, что дюже добра рушница. Куда до него вашим пуколкам! Вот завтра увидите...Мы положили по два патрона на стол. Дед их аккуратно разрядил. Порох и дробь разложил отдельно. Все это делал он с какой-то торжественной деловитостью. Потом дед Тарас высыпал порох на ладонь, встряхнул и сказал:— Маловато, треба добавки.Мы дали ему еще десяток зарядов.— Вот теперь в самый раз. Да еще останется сколько-нибудь зарядов на последующую охоту, а то жди, когда вы привезете...Насыпав на ладонь добрых пять зарядов пороха, он придвинул ружье к себе. Аккуратно — боже упаси, чтобы не просыпать — отправил порох в ствол. Затем взял здоровенный пук кудели и, скатав ее в ладонях, стал запыживать. Запыживал надежно, с таканьем, поплевывая на руки.Наконец, набрав с пригоршню дроби, с той же аккуратностью стал засыпать и ее. Во всей хате слышно было, как дробь загоркотала по стволу. Ну, вот, кажется, все готово. Ан нет. Старик залез на припечек и извлек откуда-то из-под трубы узелок. Бережно развязал, выбрал самый блестящий капсюль и осмотрел его со всех сторон. Потом снова взял ружье, хряпнул курком и начал надевать капсюль на трубку-затравницу. Мы настороженно покосились в сторону ствола. Я не выдержал, попросил с капсюлем обождать.— ...Можно и обождать. Только ничего тут страшного нет, — спокойно сказал дед.Ночь прошла, как и всегда перед охотой, быстро. Надо было выходить. Вот и озеро, и лодки. Еще рано, но надо торопиться, чтобы занять места до рассвета.— Хлопцы, кто ж со мной? — крикнул дед Тарас. Храбрецов не нашлось. — Коли так, становитесь одной лодкой в заливчике налево, другой — в том уголку, направо. Я стану на Большом плесе.Разъехались. Замаскировались, стали ждать лёта. Над озером начали появляться предвестники утренней зари: большие болотные птицы — кваки. То там, то сям раздавались их крики. Скоро-скоро потянут утки. Вот где-то просвистел и плюхнулся табунок на воду. Наверно, на Большом плесе. Нетерпение охватывало нас все больше и больше: «Спокойствие, спокойствие... еще немного, и пойдет пальба», — думал каждый из нас. Где-то еще что-то просвистело, но где? Вот проснулись и камышовки.Наступил полный рассвет.Тихо. Ни выстрела. Показалось солнце и осветило верхушки камышей, а лёту все нет и нет.И вдруг грохнуло, да так, что соседний лес отозвался гулким эхом. По светлой глади озера прошла волна, качнула наши лодки. С прибрежной отмели с тревожным криком сорвались бекасы.— Вот это грохнул! Перепугал, анафема, до смерти, — подражая деду: «Рушница бье дюже гарно... а качек, качек, что того гною!» — сказал Куличенко.Мы постояли еще немного и около восьми часов утра покинули засидки.На середину озера выплыли почти одновременно все три лодки. Дед Тарас плыл не спеша. Время от времени он свешивался через борт и плескал себе на лицо воду.Вот мы и сплылись, но что это с правой щекой деда? На ней пребольшая дуля. А он как ни в чем не бывало продолжает плескать на лицо воду.— Что с вами, дед Тарас?— Та не обращайте внимание: так, ну... трохи отдало.— Хороши трохи!..— Не обращайте внимания. Я ж говорил вам, что дюже скаженная у меня рушница, хай бис ей под ребра. Вот оно и того.Мы ахнули, увидев массу убитой на воде дичи.— Вот это удача, дед Тарас! Целых тринадцать штук?!— Какая там удача. Пустяк, а не удача. Я брал из этой рушницы с выстрела и много поболе. Бывало, грохну... редко-редко какая целехонькой останется. Только с лодки неудобно палить! Як грохнешь, так лодку метров на пять в камыши отбрасывает.* * *— Ты бы, Тарасе, рассказал товарищам, як ты печку разбухал, — сказала дома бабка Гарпина.— Це можно. Почему не рассказать. Так, слухайте. Заприметил я у стогов соломы заячьи следы. Особенно их много было у стога, что ближе к лесу. Думаю: надо подкараулить.Обошел, значит, скирду, прикидываю, что и как! Пошел за топором. Нарубил осинового хворосту. Раскидал. Знатная получилась привада! Влез на стог. Разворошил солому, сделал гнездо. Выждал пару дней: пусть попривыкнут. Прихожу, смотрю: начисто обглодали. Я опять припас хворосту. Думаю, этой ночью я вас и приласкаю!Пришел до дому и взялся заряжать рушницу. Зарядил. Жду вечера. Стало темнеть, а я уже на скирде. Замаскировался и вожу себе стволом туда-сюда. Кажется, все ладно. Жду. А на дворе тихо. Ветра никакого. Вот уже и луна вылупилась из-за леса. Светло как днем. В такую ночь, как говорят шкодливые вдовицы, и с полюбовником от людской молвы негде сховаться! Сижу я в скирде, тепленько, знаете ли. Вот уже и тень от скирды перекинулась на другую сторону. Чую, стал мороз лютеть. От каждого треска сучка на дереве вздрагиваю, напрягаю зрение. А тут еще мыши взыгрались в соломе и попискивают себе. Пропели на селе петухи. А я все жду. Чего? Может, понапрасну сижу, как тот кот над дыркой?Пропели вторые петухи, и тут я заметил, что от леса какая-то тень замелькала и остановилась.Сердце у меня так забилось, что не иначе, думаю, услышит заяц.Взял ружье в руки, жду. Подкатил заяц совсем близехонько, встал на дыбки... слухае. Постоял, постоял — и к хворосту.«Ну, — думаю, — стрелять по одному расчета нет: заряд дороже стоит, подождем еще». И дождался. Невесть откуда появились еще три и давай гоняться друг за другом, кататься по снегу. Чисто малые дети!Долго ли, коротко ли играли, только уселись кучкой и почали ветки глодать. «Ну, — думаю, — Тарасе, впору тебе и отличиться». Приложил ружье к плечу, выцелил не торопясь и клац... Что такое? Ружье не выстрелило. Зайцев что ветром сдуло!Почесал я потылицу и геть со скирды до дому. Как зашел в хату, жинка и не слышала. Поставил ружье в угол, разделся и лег спать. Однако не спится. «Почему не выстрелило? Видно, капсюль негодный попался!» Не вытерпел, встал, засветил каганец — и к ружью. Взял ружье, взвел курок. Снял с потрубка капсюль, осмотрел. Ну так и есть, совершенно негодный. И как я дал такую промашку? Для верности решил его еще раз испробовать. Поставил капсюль на место, впер ружье в живот, ствол направил в печь и клацнул. Оно як грохнуло... В хате дым, смрад... Кирпичи сыплются... Стекла из окна повышибло. Бабка с печи свалилась, внук худым голосом кричит. Да и я сижу весь трясусь... Перепугались все дюже!!!Стара поднялась да как закричит: «Ты что это, бандит, делаешь, на старости с глудзу съихав чи що». Ухватила за бороду. Кулачищем под носом сучит! Сучила, сучила и ткнула-таки разок-другой. Я молчу. Заслужил, конечно. Хорошо еще, что скалки под рукой не оказалось. Потом успокоилась. Подошла к внуку, пригорнула его до себя, гладит по голове, а на меня шипит. Не так, чтобы дюже зло, но шипит!Я пообождал немного и говорю:— Стара, я конечно, виноват... и бишкету (непорядка, беды) много натворил.В хате стало холодно. Надо чем-нибудь заткнуть окно. Не идти же к соседям ночевать?— А насчет печи, — говорю, — не беспокойся. Я ее скорехонько починю.Развел глину. Разобрал кирпичи и приступил к работе. К рассвету печь была готова. По этой части я первый мастер. Затопили. Стара довольна: печь тянет лучше, чем раньше.Позавтракали. Пошел я в сарай и принес стекло. Вставил вышебленные шибки. Стало светло в хате, точно на празднике.Только теперь я понял, что всякое ружье требует, во-первых, уважительного с собою обращения, а во-вторых, оно проклятое, с изъяном: разбивало капсюль после повторного клацания. Клацаю теперь незаряженным ружьем и не в хати, боже упаси, а на дворе. Ну, конечно, те зайцы не дают мне покою. Я снова принялся их приваживать.Приваживал, приваживал да и засел как-то под воскресенье в той же скирде.На этот раз все обошлось благополучно. Взял с выстрела зараз трех... Стара рада. Нашпиговала салом, луком, чесноком зайчатину. Славно себе мы с нею попировали, да и замирились на том.
