Некрасова М. А.
Говорит как-то раз мама маленькой Насте:
— Собирай свои вещи, завтра поедем к бабушке.
Бабушка Настина жила в дальней деревне, за большим озером, и Настя любила к ней ездить на деревенском моторном боте.
Каждое утро у бабушки были сладкие, теплые ватрушки, а вечером любимые Настей сказки.
Их бабушка знала так много и рассказывала так хорошо... Обрадовалась Настя маминым словам и скорей начала собирать в узелок свои вещи. Положила туда, рядом с платьем и ботинками и чем-то еще, что завернула мама, свою заплатанную куклу, у которой глаза превратились в две еле заметные блекло-голубые впадинки, бесхвостую уточку и самую дорогую, любимую игрушку — маленький деревянный конек. Его из обыкновенной чурки вырезал сосед — дед Егор и, раскрасив, подарил Насте.
Конек получился совсем не простой. У него была красная, словно огненная, грива, на круто выгнутой шее упрямо вздернутая голова и густой длинный хвост. Весь он был такой, что Насте казалось, будто вот-вот он вырвется из ее рук и полетит, как летающий конь в бабушкиных сказках.
Насте не захотелось сразу прятать в узелок конька, и она стала с ним играть, а потом и забыла, как вместе с ним уснула.
Утром мама разбудила Настю рано: надо было торопиться на бот в соседнюю деревню. Маленькое оконце небольшой избы было холодно-туманно, и вставать Насте совсем не хотелось. Но тут она заметила, что держит в руке конька. Он так задорно закинул голову, будто говорил: «Сейчас убегу, если не встанешь».
Настя скорей начала одеваться и про себя думает: «Надо конька запрятать в узелок подальше и завязать потуже, а то и правда убежит».
— Ну, Настя, спеши, — сказала мама, входя в избу. — Время осталось немного, а дорога грязная, всю ночь дождь лил.
Она большим платком повязала Настину голову, надела ей сапоги и, выйдя из избы, взяла ее за руку.
Неприветливое, хмурое утро влажной, пахучей прохладой обжигало лицо. Мама держала Настину руку крепко и молча широко шагала. Настя едва поспевала за ней.
Вот они прошли поле за деревней и вступили в лес. Темный и мокрый, он показался Насте страшным. Зубчатые папоротники, длинные травы высоко поднимались по обеим сторонам узкой тропинки и хлестали по ногам, отчего Настины сапоги и подол стали совсем мокрыми. Идти было трудно. Насте думалось, что лес не хочет пустить ее к бабушке, а маме совсем не надо так торопиться. Она вспомнила про свой узелок; мама держала его высоко, чтобы не замочить.
«Моему коньку тепло и хорошо качаться в маминой руке», — улыбнулась Настя и постаралась прибавить шагу. Ей очень хотелось поспеть за мамиными большими ногами.
Вскоре лес начал мельчать — березка да осинка, стало светлее, и тропинка угловато выступающими камнями побежала кверху, на сельгу, — каменистую горку. Здесь трава росла ниже, и белые березки, ласково склоняясь, золотились своими тонкими вершинами в тусклом, ненастном небе.
Теперь Насте было не страшно, и ей уже казалось, что, наконец, она поспевает за мамой.
Миновав сельгу, они спустились вниз. Отсюда было видно широко раскинувшееся потемневшее озеро и деревню на его высоком берегу. Гулкий шум волн становился все сильнее и сильнее по мере того, как Настя и мама приближались к озеру. Вот они пошли по мягкому, сырому песку, в нем вязли у Насти ноги, и она, снова отставая, потянула назад мамину руку.
Отовсюду вслед кричали высыпавшие на берег бабы:
— На бот, чай?.. Торопись, сейчас отойдет!
И, наконец, причал запестрел множеством ярких женских платков. Маму с Настей заметили и стали звать, махая руками.
— Скорей, скорей, — тревожилась Настя. — А если бот уйдет без нас... — ей казалось, что именно теперь надо бежать, а мама вдруг почему-то пошла тише и только сильнее сжала Настину руку, словно хотела ее остановить.
— Успеем, моторист подождет, — спокойно сказала она, твердо, не спеша ступая по рыхлому песку, будто по гладкой земле, отчего казалась еще прямее и выше.
Поравнявшись с мотористом, издали следившим за ее приближением, она поблагодарила его и, почти не останавливаясь, взошла вместе с Настей по трапу на суетящийся, как пчелиный улей, моторный бот.
Здесь было так тесно от вещей и людей, от всей еще не улегшейся предотъездной суеты, что встать совсем было некуда.
Кто-то пропустил Настю к борту.
— Стой там, — сказала мама, оставшись в душно сжатой шумящей толпе, — и возьми свой узелок, — его передал Насте стоявший с ней рядом человек, перевязанный широкими ремнями. «Охотник», — решила Настя, взглянув на его сапоги, ружье и мешок за плечами.
Бот покачивался на волнах, то грузно опускаясь в них, то поднимаясь, постукивая и потрескивая. За ревом мотора не слышно было и шума разыгравшихся волн. Наконец, переваливаясь из стороны в сторону, бот тяжело отвалил от берега. Потом, будто становясь все легче и легче, словно вобрав в себя всю силу ветра, вздымая туго пенящиеся темные валы, устремился в седую даль озера. Его широкий простор, синий и зыбкий, всегда казался Насте морем, таким, как в бабушкиных сказках, — полным неведомых чудес...
Крепко держа в руках свой узелок, Настя смотрела на трепетно бьющуюся о борт волну.
Волна то вскидывалась так высоко, что доставала до Настиных рук, обдавая их влажной прохладой, то перекатывалась тугими валами и, блистая серебрящейся пеной, убегала в глубину озера и вновь оттуда вздымалась.
Пристально следила Настя за волной и думала: «Холодно она живет, дома у нее нет, и треплет, все треплет ее злой ветер». И вдруг Насте показалось, что волна у нее узелок просит.
Вот она поднялась, круто перегнулась кольцом и подбежала к самому борту. Посмотрела прямо Насте в лицо своим хрустальным, прозрачным глазом и тут же откатилась, засмеявшись сыпучими светлыми брызгами. «И над чем она смеется, что ей надо?» — спрашивает себя Настя.
А волна опять набегает: блеснет своим белопенным гребнем и снова спрячется в глубину озера. Но вдруг волна зашумела сильнее, поднялась выше и, уже не смеясь, а зло, как показалось Насте, плеснула ей в лицо. «За что она сердится, верно, и правда ей нужен мой узелок, плохо ей перекатываться из края в край холодного озера». И Насте стало жаль волну, и тут она, сама не помня как, выпустила узелок из рук.
Он тяжело шлепнулся в воду и ярко закраснел в ее белой пене. Волна его подхватила, закачала и радостно понесла. То ныряя, то всплывая, он быстро исчезал на глазах у Насти.
— Что это? — раздались голоса вокруг.
— Подумать только, девчонка узел бросила.
— Куда бросила? Что бросила?— наперебой загалдели бабы.
Мама, проталкиваясь к Насте и грустно смотря на нее, так, как Настя больше всего не любила, потому что ей становилось тогда жаль и себя и маму и от этого всегда хотелось плакать, горько сказала:
— Ах, Настя, что ты наделала, с чем теперь к бабушке приедешь? Там ведь и ботинки и платье были новые.
Тут охотник, стоявший рядом, быстро сбросил ружье, сумку, сапоги и, как был, прыгнул в озеро. Моторист стал медленно подводить к нему бот. Все притихли. Еще мгновение — и Настя видит, как охотник поймал узелок и вот уже, держась рукой за корму, влезает на бот и идет прямо к Насте. Все тут зашумели, заговорили, закричали. А Настя взяла узелок и от слез сказать ничего не может, только ниже опустила голову.
— Спасибо скажи. Вот какая! Молчит еще, — зашикали на Настю бабы.
А Настя глаза подняла на охотника, потом взглянула на свой узелок, ставший как будто меньше, и еще горше заплакала: «Нет, не нужен волне мой узелок, ей и так хорошо гулять по озеру, играть с солнцем, ветром и тучами», — думалось ей. Кто-то тут закричал:
— Смотрите, смотрите, что плывет!
Все прижались к борту и стали смотреть куда-то... Настя тоже туда посмотрела. И сквозь слезы увидела, что там, сверкая красной гривой, задрав упрямую голову, плывет ее, Настин, красный конек. Он то горделиво поднимался на волне, то нырял под нее, опять поднимался и уплывал все дальше и дальше.
— Мой конек, мой конек!.. — закричала Настя.
— Ишь, и впрямь конь, — сказала старушка.
— Плывет, словно радуется, — добавил кто-то.
— Не видать тебе, девочка, больше твоего коня. Будет теперь он жить в озере и носиться по его волнам, — грустно сказал охотник.
Насте стало так обидно и жалко, что она готова была снова расплакаться, но не заплакала, потому что не могла оторвать глаз от своего деревянного конька, превратившегося уже в далекую, мерцающую на волнах точку. Охотник, так же как и Настя, смотрел вслед уносящемуся красному коньку. Взяв Настину руку, он тихо сказал:
— Не плачь, девочка. У каждого в детстве конек убегает или улетает красноперая птица. Потом немногие и по-разному находят их в жизни. Вот я, охотник, брожу давно по лесам и болотам и там ищу свою красную птицу.
Из-за темных, тяжело нависших туч вдруг выглянуло солнце и так засеребрило воду, ослепив Настю, что она потеряла из вида своего конька. Настя недовольно посмотрела на небо и там, в вышине, увидела огромного золотого коня с такой же крутой шеей и упрямо вздернутой головой, как у ее конька...
«Мой конь улетел на небо», — хотела закричать Настя, но тут же заметила, что конь стал быстро исчезать, расплываться. Сначала исчезли его быстрые ноги, потом поникла голова, пропал густой длинный хвост. Конь растаял, словно снег. И Настя догадалась, что это было просто облако, какое она часто видела над своим домом.
Бот сильно качнуло, он врезался в берег. Моторист крикнул:
— Готовьтесь к выходу.
Мама взяла Настину руку, а в другую еще мокрый, потускневший Настин узелок и вслед за шумящей толпой медленно сошла по доске, заменяющей трап. Впереди шел охотник, он шел в лес искать свою заповедную птицу... Настя, глядя на тень, далеко бегущую от него, думала: «Если конь на небе — облако, то это не мой конь. Но где же тогда мой конь и как его найти?»
