Рябцев А.
I. Сорванная охота
Просматривая свои старые записные книжки с содержанием наиболее интересных следственных дел, я невольно задержался на описании одного, которое из десятков и сотен расследованных мною наиболее ярко и полно осталось в моей памяти.
Поскольку это имеет прямое отношение к тому, о чем мне хочется рассказать, то сразу же поясню, что охотником я стал намного раньше, чем работником органов юстиции.
Но и тогда, когда я стал следователем, а затем прокурором, я не изменил своему любимому увлечению.
Охота меня всегда привлекала своей подвижностью, возможностью познания новых мест, встречами с интересными людьми, новизной впечатлений, а самое главное — общением с чудесной природой.
С годами я стал замечать, что мои знания, опыт, привычки, полученные на следственной работе и приобретенные в процессе моих охотничьих скитаний, стали переплетаться самым тесным образом: на охоте я нередко проводил аналогию с каким-нибудь случаем из следственной практики, и, наоборот, ведя уголовное дело, я нередко призывал на помощь свои охотничьи познания.
На охоте, зная повадки зверя, я любил обкладывать свирепого кабана или терпеливо распутывать сложное хитросплетение следов «косого».
Особое спортивное удовлетворение я получал от правильного выбора своего места на охоте на волков с флажками или окладом.
Только хорошее знание местности и повадок этого хитрого серого разбойника позволяло, порою почти безошибочно, разгадывать возможный ход зверя и подставить свою верную двустволку как раз на его пути.
Не меньше, чем охотой, я увлекался расследованием сложных, запутанных уголовных дел. Знание криминалистики, новых научных методов расследования, жизненный и практический опыт, изучение психологии людей из преступного мира, а самое главное — горячее желание во что бы то ни стало напасть на след, настичь, разоблачить преступника помогали мне в успешном расследовании очень сложных дел. Я не хочу этим сказать, что охотничьи навыки всегда были нужны мне в моей следственной практике. Тем более не собираюсь отождествлять зверя и человека, пусть даже из преступного мира. Но смело могу утверждать, что мои охотничьи навыки и знания очень помогали в расследовании такой категории дел, как несчастные случаи на охоте.
Вот об одном из таких дел и напомнила мне записная книжка.
В то время я работал старшим следователем в одном из северо-западных городов. Большая нагрузка, сложность дел, работа, зачастую заставляющая забывать разницу между днем и ночью, нерегулярный отдых требовали нервного напряжения и немалых физических усилий.
Уставали мы очень. Нечего говорить о том, с каким нетерпением я ожидал свой очередной отпуск. Сколько с ним связывалось надежд и желаний! В отличие от большинства своих сослуживцев я не пользовался ни домами отдыха, ни санаториями, предпочитая восстанавливать свои силы на охоте и рыбалке. В тот год, как и в предыдущие, я решил провести отпуск в устье реки Неман, на побережье Курского залива. В 1944 году немецкие войска, поспешно отступая, с целью затруднить продвижение наших войск вдоль побережья Балтийского моря взорвали левобережные дамбы на реке Неман и на канале Гильге. Хлынувшими водами была затоплена территория протяженностью до 100 километров в длину и местами до 35—45 километров в ширину. Советским воинам пришлось не только преследовать отступающего врага, но и спасать немецких граждан, проживающих в населенных пунктах, оказавшихся под водой.
Прошло всего лишь два года, и культурные, хорошо возделанные, обильно удобренные земли буйно покрылись зарослями камыша. Отсутствие жителей, прекрасные кормовые и присадные места превратили этот затопленный район, находящийся к тому же на трассе большого пролета, в настоящее утиное «Эльдорадо». В осенние месяцы тысячные стаи уток всевозможных пород покрывали прибрежные воды залива, находя здесь отдых и обильную пищу. Спокойную гладь залива, точно белоснежные яхты, бороздили большие стаи непуганых лебедей...
В тот год, примерно за месяц до предполагаемого отпуска, я буквально удвоил темпы своей работы, стараясь окончить группу дел.
Работал день и ночь. Желанное время медленно, но все же приближалось. Оставалась неделя до дня отпуска, когда мне пришлось выехать в другой город, где предстояло закончить последнее дело.
С глубоким удовлетворением много и хорошо поработавшего человека я дней через восемь возвратился домой, радостно предвкушая уже почти зримый отпуск.
Утром, придя на работу в прокуратуру, я энергично принялся оформлять последнее дело, окончив которое я мог уже считать себя отпускником. Видя кипучую деятельность и зная, какая сила подгоняла меня, товарищи по работе беззлобно подсмеивались над моей охотничьей страстью, давая всевозможные шутливые советы и пожелания.
Во второй половине дня раздался телефонный звонок, и я был вызван к прокурору. В кабинете, кроме прокурора и начальника следственного отдела, я увидел и работника милиции в звании майора, перед которым на столе лежало следственное дело и большой пакет, завернутый в плотную серую бумагу, перевязанную толстым шпагатом.
Уже по тому, как все трое взглянули на меня, едва я вошел в кабинет, я сразу же оценил обстановку и понял, что над моим отпуском нависла реальная угроза.
Пригласив к столу и обращаясь ко мне, прокурор спросил:
— Владимир Иванович, вы знаете, что на днях на охоте убит директор завода Зимин?
Я был страшно поражен, услышав это, и, широко раскрыв удивленные глаза, уставился на прокурора...
Посмотрев на мое растерянное выражение лица, без слов говорящее, что мне об этом ничего не известно, прокурор продолжал:
— Так вот, в прошлое воскресенье 5 октября на одном из островов озера Лубнова был обнаружен труп Зимина с наличием на нем огнестрельного ранения. Следствием занималось районное отделение милиции. Я их очень торопил всю эту неделю, и вот сейчас прибыл товарищ майор, — прокурор кивнул головой в сторону сидящего работника милиции, — он доложил свои соображения по этому делу. По мнению майора, здесь типичный случай неосторожного самоубийства, который у него сомнений не вызывает, но... — прокурор сделал паузу, а затем продолжал: — Но у меня вот почему-то такой уверенности нет. Верно, нужно при этом сказать, что я довольно поверхностно знаю материалы дела.
Обращаясь ко мне, прокурор закончил:
— Учитывая важность дела и не желая затягивать сроки следствия, я решил поручить вам немедленно тщательно изучить все материалы дела и дать по ним свое заключение, а если дело еще не доследовано, то составьте подробное указание по методике расследования.
Улыбнувшись и обращаясь к присутствующим, явно желая меня подбодрить, прокурор заметил:
— Я поручаю это Владимиру Ивановичу лишь потому, что он не только опытный следователь, но и прекрасный охотник, так что наличие этих двух качеств поможет ему успешнее, чем другому, справиться с поручением.
Спросив меня, знал ли я покойного Зимина, и выслушав мой утвердительный ответ, прокурор отпустил меня, выразив пожелание, чтобы на следующее утро я доложил ему свои соображения по делу.
Взяв у майора дело и пакет с вещественными доказательствами, я отправился в свой кабинет.
Знал ли я Кузьму Ивановича Зимина?.. Ну кто в нашем городе не знал этого человека! Директор большого завода, Кузьма Иванович, несмотря на свою занятость, находил время и для стенда, которым он очень увлекался, и для любимой охоты. Душевный товарищ, весельчак и балагур, умелый рассказчик охотничьих небылиц... С ним не скучно было ехать длинной дорогой или коротать время у ночного костра.
Никто из знавших товарища Зимина как охотника не мог упрекнуть его в излишнем азарте, нарушении правил охоты или охотничьей этики. Всегда спокойный, всегда уравновешенный человек — таким знали мы товарища Зимина. Какая нелепость! Стать жертвой собственной неосторожности...
Немного успокоившись от нахлынувших на меня воспоминаний, я попытался было продолжить прерванную работу, но, убедившись, что лежащее на столе дело о смерти товарища Зимина все время приковывает мое внимание, оставил эту попытку и полностью переключился на изучение полученных материалов.
Прежде всего я осмотрел вещественные доказательства, находившиеся в сером бумажном пакете. Их там было немного: майка и верхняя рубашка покойного Зимина из плотной шерстяной материи. Они были обильно окровавлены и имели разрывы ткани; перочинный ножик; одна стреляная гильза и один снаряженный патрон 16-го калибра.
Последним был бумажный пакетик, в котором оказалось небольшое количество дробин. Эта дробь, как я тут же выяснил, была извлечена из трупа Зимина при его вскрытии. Я несколько удивился тому, что дробь оказалась второй номер. Стрелять утку ранней осенью дробью второй номер, да еще из садочного ружья? Нет, это не походило на Зимина... Я хорошо помнил его стендовое ружье системы «Зауэр». Тяжелое, прикладистое, с широкой спокойной планкой, оно составляло предмет его гордости и зависти стендовиков, понимающих толк в ружьях. Тут только я вспомнил о том, что ружья почему-то при деле не оказалось, а оно должно быть как вещественное доказательство. Связавшись по телефону с районным отделением милиции и выяснив, что ружье находится там, я предложил немедленно доставить его в прокуратуру. В это же время я вспомнил о том, что осмотренные мною гильза и патрон были 16-го калибра, в то время как мне было известно, что у товарища Зимина ружье 12-го калибра. В чем тут дело? Быстро перелистав материалы и найдя протокол осмотра места происшествия, я из него узнал, что у трупа лежало ружье не 12-го калибра, как я предполагал, а 16-го.
Это еще больше меня удивило.
Отложив в сторону осмотренное мною, я углубился в страницы протоколов, допросов свидетелей и других документов, имеющихся в деле.
Изучив все материалы, я установил следующее.
В субботу 4 октября Зимин вместе с группой охотников отправился на озеро Лубное. Из города выехали на грузовой автомашине уже поздно вечером и на охотничью базу прибыли около трех часов ночи. Быстро получив лодки, охотники, не задерживаясь, поспешили встречать утреннюю зорьку, каждый на свое излюбленное место.
Перед охотой условились о том, чтобы на базу всем вернуться к четырем часам дня, с тем чтобы к вечеру быть в городе.
После охоты к назначенному времени собрались все, за исключением Кузьмы Ивановича. Некоторое время его опозданию не придавали значения и, зная его обычную пунктуальность, рассчитывали, что он вот-вот должен подойти. Однако время шло, а его все не было.
Шутки по поводу предполагаемых причин опоздания сменились беспокойством и тревожными предположениями: «Озеро Кузьма Иванович знал хорошо и заблудиться не мог. Опрокинувшись с лодки, утонуть не должен, так как был тренированным пловцом. Здоровье у него было вполне надежное, — думали охотники. — Так что же с ним случилось?..»
Народ в компании Зимина был серьезный, дружный, а поэтому, подождав его около двух часов, единодушно решили возвращаться к озеру, садиться на лодки и отправляться на его розыски. Вместе с охотниками отправились и два егеря — местные жители.
Следуя вдоль камыша, окаймлявшего небольшой лесистый остров, егерь Волков обнаружил у берега лодку, а затем, сойдя на остров, нашел и труп Зимина.
Немедленно по телефону сообщили в райцентр. На место происшествия прибыли следователь, оперативный работник милиции и судебно-медицинский врач. Осмотр места, где лежал труп Зимина, начали с восходом солнца, то есть с восьми часов утра. Согласно составленному на месте протоколу осмотра, труп Зимина лежал на небольшой, заросшей травой полянке на краю острова. Неподалеку от трупа находилось старое кострище с приготовленной охапкой валежника. Тут же рядом стоял котелок, наполненный водой. Труп Зимина лежал на правом боку. Возле его ног, справа, лежало охотничье ружье, бескурковое, 16-го калибра, фирмы «Пипер-Баярд», стволы которого были направлены в сторону головы трупа. В правом стволе находилась стреляная гильза, в левом — заряженный патрон. В непосредственной близости от трупа лежал его рюкзак, в котором, кроме патронов и предметов охотничьего обихода, ничего не было. Тут же рядом с рюкзаком на развернутой газете лежали перочинный нож, кусочки сыра, две сардельки, нарезанная ветчина, а также нарезанные куски белого, серого и черного хлеба.
Как было отражено в протоколе осмотра, полянка, на которой лежал труп Зимина, была покрыта высокой травой с торчащими засохшими пеньками можжевельника. Заряд дроби № 2, попав в левую верхнюю часть живота, повредил жизненно важные органы, от чего, как утверждала экспертиза, смерть наступила очень быстро. Вокруг входного отверстия в верхней рубашке, бывшей на трупе, экспертиза обнаружила следы пороховой копоти и несгоревшие порошинки. Исходя из наличия трупных пятен на теле покойного, смерть наступила в период примерно между десятью и тринадцатью часами дня 5 октября.
Вот кратко все, что я узнал, познакомившись с материалами дела, в котором находился проект постановления о прекращении следствия.
Исходя из того, что выстрел был произведен на близком расстоянии снизу несколько вверх и что в траве было много пеньков кустарника, за которые легко можно было задеть курком случайно, ведущий следствие делал вывод, что Зимин является «жертвой собственной неосторожности».
«Да... — думал я, сидя за столом и машинально перелистывая дело. — Наиболее вероятно, что права экспертиза, прав и ведущий следствие. Видимо, в данном случае типичное самоубийство по неосторожности. Ну кому придет в голову, занявшись завтраком и приготовив все для кипячения чая, вместо этого покончить жизнь самоубийством?
Видимо, прав майор милиции, предлагавший прекратить это дело за отсутствием виновных, — продолжал думать я. — Что поделаешь? Видно, обычный так называемый “несчастный случай” на охоте, которые происходят от неумелого или неосторожного обращения с оружием».
Но, зная хорошо Зимина, его выдержку, опыт, спокойствие, я никак не мог примириться с таким выводом.
«Нет... тут что-то не так!» — думал я. Кроме того, при ознакомлении с делом у меня возник ряд вопросов, на которые я должен был получить исчерпывающие ответы, без этого я не имел права давать какое-либо заключение.
Прежде всего, почему при трупе оказалось ружье 16-го калибра, и его ли оно? Какой дробью были снаряжены остальные патроны, находившиеся в рюкзаке покойного, и патрон, изъятый из ствола ружья? «При выстреле из ружья, — думал я, — помимо дроби, должны вылететь войлочные пыжи и картонные прокладки. Где же они? Бесспорно, что пыжи и прокладки не могли пролететь мимо Зимина, а поэтому они должны находиться или в теле трупа, в одежде его или же около трупа. Но о них в материалах дела не было сказано ни слова. Дробовая картонная прокладка в момент выстрела могла быть разорвана зарядом дроби на мельчайшие кусочки, но с пороховой прокладкой и войлочными пыжами подобного случиться не могло. Они где-то есть... их нужно искать! А поэтому, — решил я, — следствие нужно продолжать».
О том, кто будет вести следствие, у меня двух мнений не возникало. Я прошел в кабинет прокурора и доложил ему, что решил принять дело к своему производству и закончить его.
— А как же отпуск? Как же охота? — с улыбкой спросил меня прокурор.
Невольно вздохнув, я ответил:
— Охота не волк, в лес не убежит...
II. Следствие продолжается
Мне не терпелось прежде всего выяснить, что за ружье оказалось возле трупа Зимина? Признаюсь, что это меня интересовало и как следователя и как охотника. Немедленно я позвонил на квартиру к жене Кузьмы Ивановича и попросил ее подождать моего приезда.
На мой звонок дверь открыла жена покойного, Надежда Владимировна. Выразив ей свое участие по поводу постигшего ее горя и извинившись за возникшую необходимость вести с ней беседу по тяжелому для нее событию, я завел с ней разговор по интересовавшим меня вопросам.
Из беседы с Надеждой Владимировной я узнал следующее: за последнее время Кузьма Иванович часто говорил ей, что для охоты стендовое ружье стало ему тяжеловато. У него имелось другое ружье — 16-го калибра системы «Баярд», которым Кузьма Иванович никогда не пользовался. В субботу 4 октября, придя с работы, Кузьма Иванович сообщил ей о том, что вечером поедет на охоту и вернется в воскресенье к ужину. Собрав в рюкзак продукты, она стала помогать ему заряжать патроны и обратила внимание на то, что он заряжает патроны 16-го калибра. На ее вопрос муж ответил, что решил впервые испробовать легкое ружье 16-го калибра. Всего зарядили 30 патронов дробью № 4.
Поблагодарив Надежду Владимировну и захватив образцы пороха, дроби, пыжей и прокладок, которыми снаряжались патроны, взятые Зиминым на последнюю охоту, я вернулся в прокуратуру.
Там меня ожидал нарочный из милиции, доставивший мне ружье и рюкзак. В моих руках оказалось чудесное, совершенно новое, легкое и вместе с тем очень прочное бескурковое ружье. Конечно, по сравнению с массивным садочным ружьем, постоянным спутником Кузьмы Ивановича, оно казалось просто игрушкой. Осмотрев стволы, я обнаружил в них следы пороховой копоти. В рюкзаке, помимо котелка, шомпола и прочих охотничьих принадлежностей, было 24 патрона, снаряженных дробью № 4. Рассматривая доставленное, я невольно думал: «Что же получается? Кузьма Иванович взял на охоту 30 штук патронов, снаряженных дробью № 4, а убит он зарядом дроби № 2. Откуда взялся этот роковой патрон?»
Весь вечер ушел на составление подробного плана дальнейших действий. Связавшись по телефону с районной милицией, я выяснил, что заведующему охотничьим хозяйством предложено впредь до особого распоряжения на остров, где обнаружен труп Зимина, никого не пускать.
На следующее утро, пригласив с собой сторожа городского парка, вооруженного большими садовыми ножницами, я отправился на озеро Лубное.
Домик заведующего охотхозяйством находился от берега озера в четырех километрах и служил базой для охоты лишь в зимнее время. Весной, летом и осенью охотники и рыбаки следовали прямо на те охотбазы, куда имели путевки.
Охотбазы — домики егерей — располагались вокруг озера на расстоянии одного или полутора километров от берега.
Заведующим охотхозяйством в то время был Сергей Сергеевич Луконин. Крепкий, дубовидный старик, с густой шапкой седых волос, бритым медно-красным лицом и могучим басом, — это был настоящий лесной хозяин. Любо было глядеть, как зимой, несмотря на свои 70 лет, Сергей Сергеевич, не чувствуя усталости, опережая молодых здоровых егерей, по глубокому снегу пересекает лесные кварталы, обкладывая кабана или зафлаживая волчью стаю.
С большим удовольствием мы слушали его мощный, звучный бас, раздающийся то с одного, то с другого конца леса, подбадривающий усталых собак, преследующих лису или зайца. А какое наслаждение мы испытывали слушая протяжные звуки охотничьего рога, когда в конце охоты Сергей Сергеевич сзывал отбившихся собак или заблудившихся охотников. Большой знаток собак, зверя и боровой дичи, Сергей Сергеевич имел одну причуду — не любил охоту по водоплавающей птице и всех тех из нас, кто совмещал любовь к охоте на кабана с увлечением бекасиной или утиной охотой, считал «несурьезными людьми» и относил это к слабости нашего духа.
Застав Сергея Сергеевича на месте, я попросил его дать распоряжение подготовить моторную лодку для поездки на остров. Минут через двадцать мы уже были на берегу озера, где находилась одна из охотбаз и стояла вместительная моторка. У мотора сел егерь базы Павлов, и мы вчетвером отправились в сторону острова, находившегося ближе к противоположному берегу.
До острова по прямой было не больше двух километров, но озеро, особенно от берегов, было густо покрыто массивами сплошных камышей и небольшими островками, так что приходилось все время менять направление, лавируя между этими препятствиями.
Мерно стучал мотор... Справа и слева от нас проплывали стены камыша, откуда время от времени с кряканьем поднимались утки. Иногда из зарослей камыша выскакивали выводки лысух. Быстро и громко хлопая по воде крыльями, они пересекали нам путь и скрывались в таких же зарослях.
Наконец мы выбрались из камышей. На чистой воде озера отдыхали многочисленные стаи уток. Не подпуская лодку на расстояние выстрела, они с большим шумом снимались с воды и, сделав полукруг, опускались вновь на воду сзади или в стороне от нас. Кажется, впервые в жизни при виде этого обилия дичи меня не захватил охотничий азарт, и я продолжал думать о деле, которое привело меня сегодня на это озеро.
Я знал остров, к которому мы следовали. Он среди охотников бытовал под названием Глухой. Для охоты он никакого интереса не представлял, так как весь зарос лесом и можжевельником покружен почти сплошной стеной камыша. В теплое время изобиловал комарами.
Павлов подвел моторку к тому месту, где была обнаружена лодка Зимина: Высадившись на берег, мы прошли еле заметной тропкой метров восемьдесят и остановились почти на самом краю острова.
— Здесь... — произнес Сергей Сергеевич, давая понять, что мы пришли на место.
Я и сам догадался об этом. Дальше в нескольких шагах песчаная оконечность острова, плавно опускаясь, уходила под воду. Сразу же от мыса острова среди камыша была небольшая заводь длиною метров сто и шириною метров тридцать-сорок.
Откуда бы ни подул ветер, в этой заводи всегда должно быть тихо и спокойно.
«А неплохое местечко! — подумал я, глядя на заводь. — Сюда в ветреную погоду, наверное, любят залетать утки и отсиживаться на тихой воде. Может быть, эта заводь и заманила сюда Кузьму Ивановича?» Но, осмотревшись внимательнее, я сделал заключение, что охотиться здесь можно только при наличии хорошей собаки, которая бы подбирала с воды убитых уток, или же имея при себе небольшую резиновую лодочку.
Полюбовавшись заводью, я стал внимательно знакомиться с местом происшествия. Полянка представляла собой площадку почти круглой формы, диаметром около восьми метров, окруженную низкорослым можжевельником и покрытую густой пожелтевшей травой. В сторону заводи верхушки кустов были срезаны и не превышали одного метра. На противоположном конце поляны росла высокая сосна с гладким толстым стволом. Правее от нее — место для костра, там все еще лежала охапка сухого валежника. В одном месте трава была сильно помята и имела коричневато-ржавый оттенок.
«Здесь была лужа крови»... — подумал я, глядя на это место.
Попросив своих спутников быть осторожными и внимательными и разъяснив им, что мы должны самым тщательным образом обыскать полянку, я вместе с ними приступил к поискам. Сторож, ползая, как и мы, на коленках, выстригал ножницами траву, а мы тщательно перебирали ее и рассматривали обнажавшуюся землю. Наши поиски увенчались успехом. Там, где трава была смешана с остатками крови, хвои и земли, я нашел два войлочных пыжа и одну картонную прокладку, но... 12-го калибра!
Это была яркая двухцветная прокладка: одна сторона имела синее, а другая зеленое поле с золотистыми линиями.
Я знал, что слабо спрессованные войлочные пыжи 12-го калибра можно вставить в гильзу 16-го калибра, но с картонной прокладкой, не нарушая ее целости, этого проделать невозможно. К тому же найденная прокладка не только по калибру, но и по своей расцветке не имела ничего общего с одноцветными желтыми прокладками, находившимися в патронах Зимина.
«Значит не то», — подумал я, вновь принимаясь за поиски. Через некоторое время были найдены еще два пыжа и одна картонная прокладка. Беглого взгляда было достаточно для того, чтобы убедиться в том, что найденное точно соответствует тому, чем снаряжались патроны Зимина: тот же калибр, та же расцветка. Мы выстригли траву на всей полянке, по-пластунски исползали и обшарили ее и, лишь убедившись, что все возможное нами сделано, прекратили поиски.
Узнав, что мы задержимся на острове еще некоторое время, Сергей Сергеевич с егерем Павловым на моторке отправились к ближнему берегу, где находилась избушка егеря Волкова. Уснул под сосной сторож, утомленный ползаньем и выстригиванием жесткой травы. Через час вернулся Сергей Сергеевич с Павловым и Волковым, которые сразу же приступили к приготовлению ухи из привезенной ими рыбы, а я все сидел на краю поляны и упорно пытался разобраться в том, что я имел в материалах дела, и в том, что я нашел на полянке.
«Предположим, — думал я, — что Зимин, сидя на траве и случайно задев спусковым крючком за корни можжевельника (которых в траве действительно было много), произвел в себя выстрел. Но в таком случае, — возражал я сам себе, — в теле Зимина должен находиться заряд дроби не второго, а четвертого номера, а около него должны находиться пыжи и прокладка 16-го калибра, а не 12-го, которые мы нашли там. Каким образом, — задавал я себе другой вопрос, — пыжи и прокладка 16-го калибра, безусловно принадлежащие Зимину, оказались почти в пяти метрах от тела Зимина? При выстреле в Зимина, — продолжал думать я, — они не могли, отскочив от него, отлететь так далеко. Но и при бесцельном выстреле вверх или в сторону должны были обязательно вылететь за пределы этой маленькой полянки. Почему же они оказались под сосной? Да только потому, — сделал я вдруг неожиданный вывод, — что они отскочили не от тела Зимина, а от сосны, в которую был сделан выстрел».
Еще не веря в это, я поднялся с травы и, подойдя к сосне, стал внимательно осматривать ее ствол.
— Что, Владимир Иванович, детство вспомнил, на дерево залезть хочешь? — улыбнувшись, спросил меня Сергей Сергеевич, заметив, с каким пристальным вниманием я всматриваюсь в гладкий толстый ствол сосны.
— Угадали, — в тон ему ответил я. — Только вот без вашей помощи не сумею.
Я уже заметил, что на расстоянии примерно трех метров от земли кора дерева имеет повреждение.
Принесенные из лодки два весла, положенные на плечи егерей, образовали достаточный по высоте, но шаткий помост. Разувшись, я взобрался на него и, отчаянно балансируя и ежесекундно рискуя приземлиться, занялся обследованием заинтересовавшего меня места.
Да, это была кучная осыпь дробового заряда. Без особого труда при помощи перочинного ножа я извлек из толщи коры около двух десятков дробинок. Прикинув на взгляд, я определил, что это дробь № 4. Картина от этой находки прояснилась, но многое еще оставалось не ясным.
На острове уже делать было нечего. Наскоро закусив приготовленной ухой, мы покинули остров. Возвращаясь обратно с острова, я поинтересовался у Сергея Сергеевича, какой сейчас порядок охоты на озере, на котором я не был уже почти два года. На поставленные мною вопросы Сергей Сергеевич пояснил, что посещение озера производится исключительно по путевкам добровольного спортивного общества. Охотники, имея на руках путевки, являются к егерю той охотбазы, на которую выдана путевка, и получают у него лодку. Всего вокруг озера имеется четыре базы, располагающие 80 лодками.
В иные дни по путевкам приезжают до 120 человек. Охотники, имеющие путевки без обслуживания, нанимают лодки у местных рыбаков. Некоторые охотники промышляют вдоль берега, по сухому, а имеются и такие, которые приезжают со своими портативными резиновыми лодками. Охотники из местных жителей путевками не пользуются.
Вернувшись с острова, я взял у Сергея Сергеевича все путевки за 5 октября, и мы, не теряя времени, выехали в город.
Поблагодарив сторожа-садовника, оказавшего мне большую помощь, я заехал домой, переоделся и вскоре вернулся в прокуратуру, рассчитывая в спокойной обстановке заново разобраться в материалах дела.
III. Задача со многими неизвестными
Поздним вечером, сидя за рабочим столом и невольно прислушиваясь к шуму деревьев за окном, раскачиваемых сильными порывами ветра, я безуспешно пытался остановиться на одной из нескольких версий, могущих объяснить обстоятельства смерти Кузьмы Ивановича Зимина. «Что мне известно по этому событию? — думал я. — Лишь то, что смерть Кузьмы Ивановича насильственная и наступила она от огнестрельного ранения дробью № 2. Убил ли его кто или сам себя застрелил Зимин, мне пока не известно».
Ведущий до меня следствие майор милиции, отстаивая точку зрения о наличии факта неосторожного самоубийства, объяснял это примерно так: сидя на полянке в ожидании уток, Кузьма Иванович небрежно положил заряженное ружье на траву. В спешке схватив ружье за стволы и потянув к себе, он зацепил спусковым крючком за корни можжевельника. Произошел выстрел, и заряд угодил прямо в него. Но сторонник этой версии не смог бы ответить сейчас на такие вопросы: у Кузьмы Ивановича ружье 16-го калибра. Каким образом попали в лужу крови пыжи и цветная прокладка 12-го калибра? Патроны у Кузьмы Ивановича были снаряжены дробью № 4. Почему же в его теле оказался заряд дроби № 2?
«Пока все наоборот, — думал я, — и не ясно, из какого ружья, 16-го или 12-го калибра, был убит Кузьма Иванович?»
Но прежде, чем ответить на этот вопрос, мне предстояло решить уравнение со многими неизвестными, где иксами, игреками и зетами были: пороха, пыжи, прокладки, дробь и т. п.
Была уже глубокая ночь, когда я закончил составление плана дальнейших действий.
На следующий день я отправил все необходимое в криминалистическую лабораторию для экспертизы, поставив перед экспертами такие вопросы: 1) одинаков ли состав пороховой копоти в стволах ружья, в стреляной гильзе и на рубашке покойного? 2) одинаковы ли по составу материала и способу обработки пыжи и прокладки 16-го калибра, найденные у сосны, с пыжами и прокладками, изъятыми из патронов Зимина? 3) могли ли быть вставлены в гильзу 16-го калибра пыжи и цветная прокладка 12-го калибра, найденные на месте нахождения трупа Зимина?
Для меня, как охотника, было ясно, что картонную прокладку 12-го калибра невозможно вставить в папковую гильзу 16-го калибра, не нарушая ее целости. Но следователь не может быть одновременно и экспертом, а поэтому объективности ради пришлось ставить и этот вопрос. И наконец меня интересовало, не одним ли инструментом были изготовлены пыжи и прокладка 12-го калибра?
Этот вопрос едва ли догадался бы поставить следователь, не будучи сам охотником. Меня же на этот вопрос натолкнуло то, что еще там, на полянке, найдя эти пыжи и прокладку, я не как следователь, а как охотник усомнился в их фабричном происхождении.
В экспертизе мне было обещано, что исследование представленного и заключение будут сделаны в течение двух-трех дней.
«Ничего не поделаешь, — думал я, — придется ждать...» Пока производилась экспертиза, я решил выявить всех охотников, бывших на озере в день убийства Зимина. С этой целью я дал задание районному отделению милиции и Луконину выявить всех лиц из числа местных охотников, бывших на озере в тот день. Зайдя в охотсекцию местного спортивного общества, я сличил корешки путевок, выданных на 5 октября, с путевками, взятыми мною у Луконина. Как оказалось, всего была выдана 101 путевка. У меня же на руках оказалось только 98 путевок.
— Вполне возможно, — пояснил мне заведующий секцией. — Трое могли не поехать на охоту или не сумели сдать путевки егерю.
Проверка этих трех охотников ничего существенного не дала.
Прошло два, а затем и три дня, а экспертиза все еще не была произведена. Причиной, как мне объяснили, была загрузка более важными делами. Каждому следователю «более важным» кажется его дело!
Поэтому у меня оставался один путь: заинтересовать этим делом самого главного эксперта.
В то время главным судебно-медицинским экспертом был добрейший человек — Арсений Владимирович Гурко. Среди врачей, работников юстиции и охотников он всегда был своим человеком. Арсений Владимирович считался крупным специалистом, проработавшим в этой области свыше тридцати лет. Мне неоднократно приходилось наблюдать за работой Арсения Владимировича, видя его то в качестве судебного анатома, четкими и скупыми движениями вскрывающего труп человека, то в качестве химика или криминалиста, оперирующего сложной технической аппаратурой.
Арсений Владимирович почти с детства увлекался охотой, но за последнее время слабое состояние здоровья, а особенно сильная близорукость не позволяли ему по-прежнему увлекаться ею. Однако он время от времени появлялся в нашем охотничьем коллективе.
Арсений Владимирович представлял собою тип охотника, все реже и реже встречающегося в наше время. В среде охотников его шутливо называли «лирик» или «идеалист-вегетарианец». Любил он очень охотиться весной на вальдшнепа и на тетерева из шалаша. Но в основном его охота состояла в том, что, сев на пенек и положив ружье на колени, он сквозь сильные линзы очков рассматривал набухшие почки березы, любовался красками вечернего заката и слушал постепенно затихающий весенний хор птичьих голосов. Как правило, он с опозданием замечал плавный полет лесного красавца и слышал лишь удаляющийся звук его хорканья.
Если ему на охоте удавалось полюбоваться видом дерущихся косачей, увидеть перебегавшего просеку зайца, то, и не сделав ни одного выстрела, Арсений Владимирович считал себя вознагражденным и был вполне доволен своей поездкой на охоту.
Для своей кандидатской диссертации Арсений Владимирович избрал тему, близкую ему, как охотнику: «Выстрел охотничьего дробового ружья». С большим интересом знакомился я с материалом, собранным им для своей работы: разорванные стволы, самодельные пули из стальных шарикоподшипников, осколки жаканов, фотоснимки жертв несчастных случаев, микроисследования порохов и т. п.
Собрано было так много, что хватило бы на десяток диссертаций, но Арсений Владимирович, увлеченный мечтой создать из своей работы хорошее пособие для криминалистов, все собирал и накапливал новые и новые материалы.
Включившись сам в производство экспертизы, Арсений Владимирович намного ускорил ее окончание и вселил в меня большую уверенность в ее доброкачественности.
Экспертиза подтвердила мои предположения. Ответы были таковы: 1) пороховая копоть в гильзе и в стволах ружья отлична от пороховой копоти, имеющейся на рубашке покойного; 2) все пыжи и прокладки 16-го калибра, предъявленные для экспертизы, одинаковы как по составу материала, так и по способу изготовления; 3) цветная прокладка 12-го калибра не могла быть вставлена в гильзу 16-го калибра; 4) представленная на экспертизу дробь № 4 одинакова по своему составу. И, наконец, на пятый вопрос я получил утвердительный ответ, т. е. что и пыжи и цветная прокладка 12-го калибра были изготовлены одним и тем же высекающим инструментом.
Итак, многие неизвестные в моей задаче были раскрыты. Оставался только один «икс» — владелец пыжей и цветной прокладки домашнего изготовления.
Кто это и где он сейчас?
Если его искать только среди учтенных охотников, бывших на озере 5 октября, той тогда это представляло бы большую трудность, а если учесть и тех, кто был на озере без путевок, тогда задача станет еще сложнее.
Даже выявив всех, кто был на озере в день убийства, я не имел права в открытую искать среди них убийцу путем обысков на квартирах и поисков нужного. Это было бы недопустимо и тактически ошибочно. Из тех же тактических соображений я не мог обратиться к помощи самих охотников: как только убийца узнал бы, что следствие интересуется картонной цветной прокладкой 12-го калибра, он немедленно избавился бы от этих улик и они могли бы исчезнуть для меня безвозвратно. Приходилось действовать другими путями, более медленными и к тому же не сулящими особых надежд.
IV. Снова к протоколу осмотра
Шел уже шестой день, как я принял дело к производству.
Мне было ясно, что время работает не на меня, и вместе с тем нужно было вести следствие таким методом, который требовал скрупулезной работы и уйму времени. С такой пассивностью я никак примириться не мог и выискивал все новые пути и методы, могущие помочь мне в поисках убийцы.
Намечая те или другие следственные действия, я все время возвращался к показаниям свидетелей или заключению экспертиз. В тот памятный вечер, просмотрев учебники криминалистики и различные методические разработки по разделам убийства и убедившись, что в данном случае они мне не помогут, я решил закончить работу и отправляться домой.
Уже убирая со стола дело, я случайно раскрыл его в том месте, где был вшит протокол осмотра места происшествия и, точно в первый раз, прочитал: «...в ногах трупа справа, на расстоянии 80 сантиметров от ступни правой ноги, лежит газета, на которой находятся... нож перочинный... нарезанные куски белого, черного и серого хлеба».
Я еще раз внимательно прочел это место протокола, и меня точно осенило: что за газета? где она? и почему три сорта хлеба? что за необходимость или прихоть заставила Кузьму Ивановича набрать с собой такой ассортимент хлеба?
Перечитав внимательно протокол осмотра места происшествия, я убедился в том, что ни газета, ни продукты в качестве вещественных доказательств к делу не приобщались. Это очень большая оплошность ведущего следствие... «Ну, хлеб и остальные продукты могли выбросить, но не могли же выбросить газету! — думал я, поспешно, в который уже раз листая дело в надежде найти в нем хотя бы намек на эту газету. — А может быть, это та газета, которая находится внутри свертка с вещественными доказательствами и которую я неоднократно разворачивал, пересматривая лежащие в ней предметы?» Поспешно я развернул сверток и вынул из него скомканную порванную газету. Это была «Учительская газета» за 2 октября. Расправив на столе, я стал внимательно ее разглядывать. Прежде всего мне бросилась в глаза заметка под названием «Ложный стыд», текст которой в нескольких местах был густо подчеркнут синим карандашом. На последней странице таким же карандашом было подчеркнуто объявление издательства о выходе в свет новых книг по педагогике. Значит это не случайно купленная для завертки газета? Но кому она принадлежит?.. Несмотря на поздний час, я позвонил по телефону на квартиру Надежды Владимировны и, извинившись за беспокойство, спросил ее, не помнит ли она, какой хлеб взял на охоту Кузьма Иванович и не брал ли он с собой «Учительскую газету»? Я знал, как тяжело сейчас ей ворошить в памяти и вновь переживать те минуты, когда она собирала на охоту и провожала мужа, еще не ведая, что видит его в последний раз! Но что поделаешь? Интересы следствия вынуждают нас порою касаться самых сокровенных, сугубо личных и интимных сторон жизни.
Немного подумав, Надежда Владимировна ответила, что, как обычно, Кузьма Иванович взял с собой белый и черный хлеб. На мой вопрос, не клала ли она ему серый хлеб, Надежда Владимировна ответила, что Кузьма Иванович терпеть не мог серого хлеба и она его никогда не покупала. Что же касается «Учительской газеты», то ни он, ни она никогда эту газету не читали, и поэтому в рюкзаке у мужа такой газеты быть не могло.
Пожелав Надежде Владимировне спокойной ночи, я повесил трубку и, охваченный радостным волнением, быстро заходил по комнате.
«Значит, — думал я — в моих руках еще две улики: серый хлеб (верно, его нет, но это неважно!) и газета, причем довольно редкая по сравнению с другими, и она поможет мне найти ее владельца, который, может быть, и есть убийца! Но об этой ли газете, которую я сейчас держу в руках, говорится в протоколе осмотра места происшествия?..» Прошло не меньше двух часов, пока я дозвонился до района и, разбудив майора милиции, попросил его вспомнить, что за газета лежала у трупа, на которой находились продукты питания, и где она сейчас находится. Долго собирался с мыслями и припоминал майор, но наконец убедительно ответил, что это была «Учительская газета» и что в нее завернули мелкие вещи и продукты, взятые с места происшествия. Продукты позже были выброшены, но газета должна остаться. Тут же майор откровенно сказал, что допустил оплошность, не приобщив газету в качестве доказательства. Не только журить его за эту оплошность... в ту минуту я готов был благодарить майора за полученные от него сведения.
Сколько экземпляров «Учительской газеты» приходит в наш город? Сколько продается через киоски и сколько доставляется подписчикам? Я этого еще не знал, но твердо был уверен, что в моих руках уже крепкая нить, которая обязательно приведет к цели. Мне нужно было собраться с мыслями и наметить план дальнейших действий.
Открыв окно в сад, я сквозь поредевшие листья деревьев видел край гранитной набережной и черную воду реки, в которой, дрожа и расплываясь, отражались огни уличных и мостовых фонарей... Была уже глубокая ночь, когда я шел домой. Медленно шагая вдоль городского канала и всей грудью вдыхая свежий воздух старинного парка, смешанный с запахом осенних цветов, я все время думал и никак не мог отвлечься от дела, в которое буквально врос всем своим существом. «Интересно, — думал я, — вот я сейчас иду домой. Уже очень поздно. Мне нужно отдохнуть, хотя спать совершенно не хочется. А что сейчас делает убийца? Спит ли он сном праведника или, потеряв покой и сон, лежит в темноте с открытыми глазами и тщетно пытается прогнать навязчивую мысль, воскрешающую картину совершенного им убийства?.. На газете вместе с кусками белого и черного хлеба лежали куски и серого хлеба. Значит убийца сидел вместе с Кузьмой Ивановичем. Они, наверное, вместе закусывали, а потом он убил свою жертву. Зачем? Для чего он это сделал?»
Не было еще десяти часов утра, а я, получив из Центральной экспедиции Главпочтамта список и адреса подписчиков «Учительской газеты», уже сидел в помещении охотсекции и просматривал список городских охотников, пытаясь найти совпадение фамилий подписчиков и охотников. Я не был уверен в том, что найду того, кого ищу: газета могла быть куплена через киоск или выписываться на другую фамилию. Но вот фамилия Яркин оказалась повторенной дважды: в списке газетной экспедиции значился Яркин Василий Тимофеевич, и он же значился и в списке охотников. Совпадал и домашний адрес. Секция вела регистрацию ружей, поэтому узнать, какое ружье значилось за Яркиным, было делом пяти минут. Мне выдали справку в том, что Яркиным регистрировано ружье 12-го калибра.
Но тут же я, к своему удивлению, узнал, что он никакого отношения к педагогике не имеет, а работает на картонажной фабрике мастером. Но что меня особенно подбодрило, так это то, что Яркин 4 октября брал путевку и выезжал на охоту на озеро Лубное.
V. Как ведет себя «убийца»
Начальник отдела кадров, дав распоряжение позвать к нему мастера Яркина, любезно предоставил в мое распоряжение свой кабинет.
Прикрыв газетой материалы следствия, я сидел за столом и мысленно представлял, как Яркин будет держать себя на допросе.
Дверь отворилась, и в комнату молча вошел среднего роста мужчина в песочного цвета халате и синем берете на густых светлых волосах. На вид ему было лет 45. Вошедший прикрыл за собой дверь, прошел несколько шагов в мою сторону и, не доходя до стола, остановился в нерешительности.
— Вы Яркин? — спросил я вошедшего.
Он ответил утвердительно и в свою очередь спросил:
— А где начальник отдела кадров? Меня вызвали к нему.
Узнав, что его вызвал не известный ему человек, Яркин ничуть этому не удивился, но мое предложение садиться на заранее приготовленный стул, выполнил с явной неохотой. Окно находилось за моей спиной, свет падал на Яркина, и мне удобно было наблюдать за его лицом и руками, неподвижно лежавшими на коленях. Несколько секунд длилось молчание. Я внимательно всматривался в лицо Яркина, на котором по-прежнему не выражалось ни волнения, ни малейшего любопытства.
«Что это, — думал я, — действительно ли он не догадывается о цели вызова или же это результат его умения владеть собой и внешне не показывать своего внутреннего состояния? В этом случае работа с ним предстоит трудная...»
Задав несколько вопросов относительно работы фабрики и его специальности, я, пристально глядя в глаза Яркину, спросил:
— Что вам лично известно по поводу убийства Зимина? — «Попал в цель», — подумал я, видя, как туловище Яркина, точно под порывом ветра, качнулось назад.
Удивленно расширив глаза и глядя на меня, Яркин слегка изменившимся голосом ответил:
— Я об этом знаю только со слов других.
— Вы его лично знали? Были с ним знакомы?
— Знать знал, но знаком не был.
Передо мною снова сидел с виду совершенно спокойный человек.
Но я обратил внимание, что кисти рук его, по-прежнему лежавших на коленях, стали мелко-мелко дрожать. Я продолжал допрос.
— Видели вы Зимина на озере Лубное 5 октября?
— Нет, не видел.
— Знаете вы остров Глухой на этом озере?
— Да, знаю.
— Были вы на нем 5 октября?
— Ни 5 октября, никогда раньше я на этом острове не был, — отвечал Яркин.
Стало заметно, что Яркин уже не может сдерживать своего волнения. Он снял берет и вытер им вспотевшие руки. Лицо его покрылось красными пятнами.
— Вы что, не думаете ли обвинить меня в этом убийстве? — сильно изменившимся голосом спросил Яркин.
— Вопросы буду задавать я, не опережайте события, гражданин Яркин. Вы выписываете «Учительскую газету»?
— Да... выписываем... — недоуменно ответил Яркин.
Я вынул из папки «Учительскую газету» и, показывая ее Яркину, спросил:
— Это не ваша газета?
Яркин вместо ответа пожал плечами.
— Вот эти подчеркивания синим карандашом вам знакомы? — спросил я, показывая Яркину заметки в газете. — Кто их подчеркивал? Вы или ваша жена?
— Нет... ни я, ни жена эту газету почти не читаем, если подчеркнуто, то это могла сделать лишь дочь.
Яркин рассказал, что он выписывает эту газету для своей дочери, студентки последнего курса пединститута.
Показывая Яркину двухцветную картонную прокладку 12-го калибра, я спросил его:
— Не узнаете? Это не ваша прокладка?
Внимательно всмотревшись в маленький кружочек, Яркин ответил, что не уверен в том, его ли эта прокладка, но что такие же прокладки у него есть дома.
...У ворот дома нас уже ждали понятые — работники охотничьей секции, приглашенные мною по телефону. Войдя в квартиру Яркина, я предложил ему предъявить нам патроны, бывшие с ним на охоте 5 октября, высечку для производства пыжей и прокладок, а также все карандаши, находящиеся в его квартире. Через несколько минут я рассматривал на столе все, что предъявил Яркий. Тут были металлическая высечка под 12-й калибр, несколько карандашей, в том числе один синего цвета, и около двух десятков патронов 12-го калибра.
Мы были удивлены тем, что, вместо картонной прокладки, на дроби лежали целлулоидные. Сквозь прозрачный целлулоид было видно, что патроны заряжены дробью № 2. Разрядив несколько патронов, мы убедились в том, что на порох были положены картонные прокладки точно такой же расцветки, как и имеющаяся у меня в деле.
...Вновь возникла необходимость в производстве криминалистической экспертизы. Арсений Владимирович, видя все мои старания и будучи сам заинтересован этим делом, пошел даже на то, что нарушил график работ, и новое заключение по моему делу было сделано опять вне очереди.
Экспертиза подтвердила, что пыжи и прокладки, изъятые на квартире Яркина, одинаковы с пыжами и цветной прокладкой, найденной на поляне, и изготовлены высечкой, принадлежащей Яркину; что копоть на рубашке Зимина образована от сгорания пороха, подобного пороху из патронов, изъятых у Яркина; что дробь № 2 в патронах Яркина по своему составу одинакова с дробью, извлеченной из трупа Зимина. Положительно ответила экспертиза и на вопрос о синем карандаше, дав заключение, что подчеркивание в «Учительской газете» могло быть сделано этим карандашом.
Я полагал, что под давлением таких улик Яркин перестанет упорствовать и вынужден будет признаться в совершенном убийстве.
Но Яркин не признавался.
Ни на йоту не пытаясь оспаривать выводы экспертиз, не опровергая ни одной из улик, он упорно отрицал свою вину и давал одни и те же показания, что на озеро Лубное он прибыл попутной автомашиной... Не заходя на базу к егерю Волкову, прошел до Старой пристани, где сидел на берегу, отдыхал, закусывал... Примерно часа в три ночи, приготовив бывшую с ним резиновую лодку, поплыл к середине озера, где пробыл до трех часов дня. Возвратившись на берег, сходил к избушке егеря и, так как его там не было, оставил свою путевку и отправился к шоссе... Примерно часов в шесть вечера ему удалось сесть на попутную машину, а в 11 часов вечера он был уже дома. В тот день Зимина на озере не встречал... На острове Глухом никогда не был.
«Ну что же, — думал я, — признание обвиняемого при бесспорности доказательств момент лишь желательный, но отнюдь не обязательный и для предъявления. Яркину обвинения материалов вполне достаточно».
Никаких оснований для обвинения Яркина в умышленном убийстве не было, и поэтому я принял решение предъявить ему обвинение в убийстве по неосторожности.
Дело близилось к концу. Я уже приблизительно высчитал, что 30 октября Яркин предстанет перед судом.
Но ни 30 октября, ни в другое время суд над Яркиным не состоялся. Не судили Яркина лишь только потому, что его место на скамье подсудимых... занял совершенно другой человек, на которого у меня не только не было никаких подозрений, но о существовании которого я даже не знал.
Как только стало известно, что в убийстве Зимина изобличен Яркин и что он должен скоро предстать перед судом, наша городская охотничья общественность стала проявлять вполне законный интерес к предстоящему процессу.
Было выражено пожелание, чтобы суд над убийцей состоялся в охотничьем клубе. Я уже заканчивал писать обвинительное заключение, как дверь в кабинет открылась, и ко мне вошел неизвестный человек. Вид его был необычен: бледное лицо, широко раскрытые глаза, перекошенный рот... Видно было, что человек находится в сильном волнении. Заметив на столике графин с водой, неизвестный быстро подошел к нему и, не спрашивая разрешения, расплескивая воду на стол, налил в стакан и лишь после этого, повернув ко мне голову, хрипло спросил:
— Можно?..
Я молча кивнул головой. Мне было видно, как жадно пил он воду, закрыв при этом глаза. Поставив стакан на место, незнакомец тяжело опустился на стул и, глядя немигающими глазами в угол комнаты, проговорил:
— Товарищ следователь, моя фамилия Лизняков. Арестуйте меня, это я убил Зимина...
Охваченный волнением, я чуть было не повторил того же, что проделал за минуту до этого вошедший. Но вовремя отдернул свою руку, уже протянувшуюся к графину с водой. Быстро овладев собой, я как можно спокойнее вышел из-за стола, налил в стакан воды и, ставя его перед сидящим, сказал:
— Успокойтесь...
Несколько минут длилось тягостное молчание. Назвавшийся Лизняковым сидел все в той же позе, а я, делая вид, что продолжаю прерванное его приходом занятие, наблюдал за ним.
Наконец, тяжело вздохнув и отпив несколько глотков из стакана, он начал свой рассказ. Первое время он очень волновался, но затем справился с собой и, лишь время от времени прерывая себя тяжелыми вздохами, поведал мне следующее.
VI. Исповедь убийцы
«В пятницу 3 октября я получил путевку для поездки на охоту на озеро Лубное. По складу характера я нелюдим и предпочитаю охотиться в одиночку. В субботу после обеда я отправился на вокзал, где сел в почтовый поезд, и доехал до станции Рушня, от которой до озера было около пяти километров. Минуя егерский домик, вышел прямо к Старой пристани. Время было около четырех часов утра. На берегу присел отдохнуть, немного перекусил и стал готовить свою резиновую лодку. Тут я обнаружил, что лодка где-то пропускает воздух. У меня была с собою аптечка, но в темноте найти и заклеить поврежденное место было невозможно. Пришлось ждать рассвета. Уже было совсем светло, когда я починил лодку.
Перед тем как спустить ее на воду, я заметил на земле совсем свежую, аккуратно сложенную газету, а рядом два патрона 12-го калибра. Я никогда до этого не видел такого способа закрутки: вместо картонной прокладки была вставлена прозрачная целлулоидная, сквозь которую было видно, что патроны снаряжены дробью № 2. Газету на всякий случай я положил в рюкзак, а патроны — в карман телогрейки.
Охота в то утро была неудачной. Когда на безоблачном небе показалось яркое солнце, я решил плыть к острову Глухому, рассчитывая там отдохнуть и одновременно поохотиться с берега.
Этот остров мне был хорошо знаком. Я неоднократно бывал на нем, не встречая там ни одного человека. Случайному охотнику трудно было попасть на него, потому что он окружен почти сплошными широкими зарослями камыша. Нужно хорошо знать сложные, запутанные проходы в нем, чтобы пристать к его берегу.
Выбравшись на берег, я захватил с собой лодку и пошел в конец острова, к ранее облюбованному мною месту. Еще в августе я выбрал это местечко на острове, прельстившись тихой заводью в камышах. Тогда же для удобства я срезал ножом несколько кустов можжевельника. Получилась удобная полянка, сидя на которой можно было видеть всю заводь и стрелять по подсаживающимся уткам.
Плохо было лишь то, что от самого берега метров на пятьдесят заводь была покрыта лопухами и лишь дальше начиналась открытая вода, на которую обычно подсаживались утки. Стрелять по ним приходилось с далекого расстояния.
Расставив в заводи резиновые чучела и вернувшись на берег, я предался блаженному отдыху. Ярко светило солнце, было тепло и тихо. В разных концах озера время от времени слышались одиночные выстрелы. У меня было веселее: утки довольно часто подсаживались в мою заводь, и часа за полтора я сделал восемь дублетов. Хотя я стрелял третьим номером дроби, из-за дальности расстояния мои выстрелы были малоэффективны — взял всего лишь двух уток, а три, подраненные, ушли в камыши.
Примерно часов в одиннадцать лёт уток прекратился.
...Над островом кружился коршун. Он, наверное, сверху видел моих подраненных уток.
Перезарядив ружье патронами, найденными утром на берегу, я стал поджидать, когда коршун немного снизится. Но он точно разгадал мой замысел, отвалил в сторону и скрылся из глаз.
Расстелив газету и достав продукты, я стал завтракать, не сводя глаз с заводи, куда в любой момент могли подсесть утки.
Мой завтрак уже подходил к концу, когда я услышал неподалеку стук шеста по борту лодки, звучное бульканье воды и, наконец, громкое охотничье гоп!.. гоп!..
Кто-то пробирался к острову.
Не желая никакой компании, я решил не откликаться, надеясь на то, что неизвестный на лодке, не найдя проходов в камыше, не сумеет высадиться на острове.
Однако моя надежда не оправдалась. Прошло минут десять, и у меня за спиной послышались шаги, и на мою полянку вышел охотник. Весело улыбаясь, он спросил меня:
— Что же вы не откликались?
На это я не совсем приветливо ответил, что не слышал.
Не обратив особого внимания на мой ответ и не совсем любезный тон, охотник положил свой рюкзак на траву, снял с плеча ружье и, разрядив, поставил его в куст можжевельника. Лишь после этого он присел рядом со мною. Разговорились... Пришедший назвал себя Зиминым. В ответ я назвал себя. Тут только я вспомнил, что видел Зимина где-то и раньше, но где? Так и не вспомнил. Зимин, развязывая свой рюкзак, доставая продукты и укладывая их на край моей газеты, весело рассказывал о своей охоте. Из его слов я понял, что он еще по темноте устроился в камышах, недалеко от острова, но утки не баловали его “своими визитами”, как он выразился. Слыша мою частую стрельбу, позавидовал и, когда она стихла, решил сплавать на остров отдохнуть, а заодно посмотреть на “счастливца, который, наверное, наколотил уже мешок уток”. Поинтересовавшись моими результатами, Зимин, посмотрев в сторону заводи и прикинув на глаз, выразил сомнение в возможности стрелять уток на такое большое расстояние.
Узнав, что я стреляю крупной дробью, Зимин отнесся к этому неодобрительно и заявил, что это не спортивная стрельба, так как она дает много подранков.
Порывшись в рюкзаке, Зимин достал маленький котелок, сходил зачерпнул в него воды и стал собирать хворост. Перспектива разведения костра и длительного чаепития не входила в планы моей охоты на острове, но я не посчитал удобным сказать об этом Зимину. Быстро собрав хворост и положив его у кострища, Зимин, сказав, что чай скипятит несколько позднее, присел на траву и стал приготовлять завтрак. Не желая мешать, я немного отодвинулся в сторону и по-прежнему внимательно смотрел на заводь, не теряя надежды на прилет уток.
Нужно откровенно признаться в том, что на охоте я любил только процесс охоты — добычи птицы или зверя, не отвлекаясь ничем другим. Только трофеи могли доставить мне удовольствие и вызвать, хорошее настроение.
Поглядывая на улыбающегося Зимина, я про себя думал: “Чему человек радуется? В рюкзаке ни одной утки, а по его лицу можно подумать, что полный рюкзак наколотил!”
Окончив нарезать продукты, Зимин пригласил меня закусить вместе с ним. Я отказался, сказав, что уже завтракал.
Я сидел на траве полуобернувшись влево и сквозь кусты можжевельника смотрел туда, где стояли мои чучела. Зимин сидел несколько сзади меня с правой стороны. Расстояние между нами было не более метра. Внезапно я увидел стайку кряковых уток, летевшую в сторону острова. Поравнявшись с заводью, утки сделали крутой вираж и шумно опустились на чистую воду.
В этот момент меня охватил азарт. В голове промелькнула мысль: как бы Зимин не опередил меня. Не спуская глаз с подсевших уток, я быстро схватил правой рукой ружье за стволы и потянул к себе...
В этот момент раздался страшный грохот. Что-то похожее на ураган с силой вырвало из моих пальцев почему-то вдруг потеплевшие стволы ружья... И сразу наступила звенящая тишина.
Какое-то время я находился точно в столбняке. Все мои мускулы были как бы парализованы. Вот так бывает во сне, когда перед лицом грозящей опасности ты не в состоянии сделать ни шагу, не можешь двинуть рукой или позвать на помощь.
Понемногу я стал приходить в себя... В голове как молнии возникали вопросы: что случилось? что я наделал? неужели это правда? Но подсознательно я на что-то надеялся. “Нет!.. Этого не может быть! Это мне все приснилось! — думал я. — Вот стоит только открыть глаза, как исчезнет этот кошмар, это наваждение!..” Но глаза мои были широко открыты и неотрывно смотрели в стволы лежащего ружья, из которых на миг показался и растаял клочок дыма.
Не знаю, сколько времени я просидел в застывшем состоянии, не отрывая глаз от ружья и не смея оглянуться назад...
Оглянуться назад, туда, где слышались какие-то непонятные булькающие звуки, я не имел ни сил ни желания. Шея и затылок были точно схвачены стальными когтями. В голове стоял тупой звон, а от нестерпимой боли она как будто раскалывалась на куски.
Понемногу я пришел в себя. Еще не видя, я уже знал, что произошло. Медленно, медленно, громадным усилием воли я стал поворачивать свою голову назад. Мысленно я уже представил себе весь ужас картины, которую я должен был увидеть... Но то, что я увидел, превзошло все мои ожидания: как только я оглянулся, мои глаза встретились с широко открытыми глазами лежащего на земле Зимина. Они точно с укором и недоумением, не мигая, смотрели прямо на меня. Я невольно закрыл свои глаза и, лишь с трудом открыв их, смог рассмотреть все остальное: Зимин лежал на правом боку, правая рука его была вытянута в мою сторону, колени полусогнуты. Только тогда я рассмотрел большую лужу крови, которая, булькая и пенясь, увеличивалась у меня на глазах.
Мне чуть не сделалось дурно. С большим трудом я преодолел сильную тошноту и слабость, овладевшую всеми моими членами.
Раздавшийся на озере глухой звук выстрела помог мне немного прийти в себя. По-прежнему ярко сияло солнце. Слегка шумели камыши.
А Зимин был мертв.
Время шло, но мною овладела тупая апатия и безразличие. Я по-прежнему сидел на траве в ногах у мертвого Зимина, не предпринимая никаких действий.
Я чего-то ждал, чутко прислушиваясь ко всем звукам, доносившимся на остров. Мысль работала вяло. “Скоро на остров должны съехаться все охотники, со всего озера, — думал я, — заберут тело Зимина, а меня арестуют”.
Дальше этого мое травмированное мышление не шло, и я вновь возвращался к исходному: ждать... ждать... Лишь позже я понял, что ждать мне нечего и некого. Едва ли кто обратил внимание на одиночный выстрел, который лишь для меня был подобен грому. Нужно что-то предпринимать самому.
Переменив позу, я встал на колени и тут обратил внимание на левую руку Зимина, на которой были часы. Они шли и показывали пятнадцать минут первого. Большая золотистая секундная стрелка стремительно бегала по кругу циферблата.
...Я принял решение начать стрельбу из ружья, надеясь этим обратить внимание охотников и привлечь их на остров. Потом, забраковав это средство, как ненадежное, решил садиться в лодку Зимина и ехать самому к охотникам. Но тут же у меня появилась сперва робкая, затем более властная и, наконец, всего меня охватившая мысль: “А что если никуда не плыть? Никого не звать? Что если убежать с этого острова, от этого страха?..”
Это была трусливая, подлая мысль. Я первое время пытался отогнать ее прочь. Но гнусное чувство самозащиты начало рисовать в моем воображении картины возмездия за мое преступление... и я сдался.
Мысль работала как бы скачками, подсказывая нужные действия: первым делом съездить и собрать чучела, захватить ружье и лодку и бегом к месту, куда приставал сегодня утром и где сейчас должна стоять лодка Зимина. На все это у меня ушло не больше пятнадцати минут.
Когда я спускал лодку на воду, мне в голову пришла новая мысль: «А что если попытаться создать такую обстановку на месте происшествия, которая говорила бы не за убийство, а за самоубийство? Ведь задел же я неосторожно, случайно, курком ружья за остатки можжевельника и произвел выстрел. Только чистая случайность, что заряд дроби вместо меня попал в Зимина».
Я быстро вернулся на место, взял из рюкзака Зимина два патрона, зарядил его ружье и, направив ствол в одинокую сосну, произвел один выстрел. После этого я положил ружье рядом с правой рукой Зимина, стволами к голове, и бегом вернулся к своей лодке, сел в нее и поплыл к берегу.
По пути я разрядил свое ружье, достал из рюкзака оставшиеся патроны и гильзы и все это выбросил в озеро. Причалив к берегу, я сбегал к избушке егеря, просунул в щель двери свою путевку и лишь после этого отправился на станцию. Домой вернулся около десяти часов вечера».
...Лизняков так же подробно рассказывал о своих дальнейших переживаниях, о муках совести за содеянное, а особенно за свое подлое малодушие. Если верить ему, то он несколько раз был на грани того, чтобы пойти в прокуратуру и заявить, но... не хватало решимости.
К тому же, как говорил Лизняков, он успокаивал себя тем, что Зимина уже не вернуть к жизни. Он знал, что по факту смерти Зимина будет вестись следствие, но о том, что может быть заподозрен другой человек, он «не допускал даже мысли». И о том, что это случилось и в смерти Зимина обвинен ни в чем неповинный человек, которому грозит наказание, Лизняков якобы узнал только накануне.
Лизняков, уже не скрывая своих слез, поведал мне о минувшей бессонной ночи, в течение которой в нем, наконец, победило чувство справедливости, и он принял решение чистосердечно признаться в совершенном им преступлении.
— Мой азарт на охоте, — говорил Лизняков, — моя преступная неосторожность стоила жизни хорошего человека. За это преступление я готов нести любое наказание. Оно не страшит меня. Больше всего меня страшит презрение родных и знакомых за мое подлое, трусливое поведение, которое чуть не привело еще к одной жертве — к осуждению невиновного человека... — так закончил свою исповедь Лизняков.
Показания Лизнякова точно совпадали с материалами дела. ...Судебный процесс над Лизняковым проходил в переполненном клубе городских охотников.
Яркую, запоминающуюся речь произнес общественный обвинитель.
В этой роли выступил известный и уважаемый в городе художник Наумов, несмотря на свои семьдесят лет все еще увлекающийся охотой и рыбалкой. В своей речи Юрий Дмитриевич метко обрисовал неприглядный облик Лизнякова, показав его как алчного мещанина, хапугу, признающего в охоте лишь материальную выгоду.
Юрий Дмитриевич гневно задел в своей речи и других, видящих в охоте лишь пустое времяпрепровождение, легкую забаву и предлог для выпивки. Крепко досталось и тем, кто легкомысленно обращается с оружием и нарушает на охоте элементарные правила поведения. Показав, к чему это приводит, Юрий Дмитриевич от имени широкой охотничьей общественности призвал очистить от подобных людей наши охотничьи организации.
Приговор суда, вынесенный Лизнякову, был встречен с большим одобрением.
В заключение нужно сознаться в том, что, увлекаясь «бесспорными», на мой взгляд, уликами, заслонившими от меня живого человека, я оказался в плену этих формальных доказательств и чуть было не совершил тяжкую ошибку, пытаясь предать суду человека, который в силу стечения роковых обстоятельств был лишен возможности доказать свою невиновность. Это был мне урок на всю жизнь!
