Скорин И. Д.
В прошлое воскресенье, в последний день весенней охоты, отправляясь в лес, мы с Сашкой страстно мечтали закоптить стволы своих ижевок и привезти домой хотя бы по одному вальдшнепу. Однако ни единого выстрела сделать нам не удалось.
Охота, как говорится, не состоялась. Впрочем, это не совсем так: охота состоялась, но была необычной и уж, конечно, не той, о которой мы мечтали.
Расскажу обо всем по порядку. На нашем заводе охотничья секция организовалась еще раньше рыболовной. И нам с Сашкой удалось записаться одним из первых. Было это года четыре назад, и теперь мы уже считались старинными охотниками. Нашу секцию организовал мастер спорта по стендовой стрельбе Володя Мочалов. Он и из нас хотел сделать стендовиков, но из этого ничего не получилось. Сказали, что у Сашки замедленная реакция. Мне же думается, что Мочалов был не прав. Не мог Сашка с замедленной реакцией везде успевать: на работе давать 200 % нормы, вечером учиться в десятом классе, а с охоты всегда возвращаться с дичью.
Что же касается меня, то через пять занятий мне сказали, что я стреляю руками, корпусом не работаю и мои успехи дальше третьего разряда не пойдут.
Однако, сдается мне, дело было не в этом. Просто не понравился Мочалову наш затрапезный вид и потрепанные еще довоенные тулки.
Вот Костю Рябцева Мочалов оставил и по сей день носится с ним на стенде как с писаной торбой. И все потому, что Костя инженер, живет у родных, зарплату им не отдает и купил себе садочный меркель, пять с лишним тысяч убухал, а патронов расстрелял — две коровы купить можно. Стреляет Рябцев, по-моему, хуже Сашки, хотя у него реакция быстрая. В прошлом году, на открытии охоты, Сашка в два раза больше Кости настрелял. У нас в секции говорят — только не знаю, правда или нет, — что был такой случай с Костей. Когда поехал он в отпуск к родичам в деревню и там узнали, что он стендовик, пригласили его на волчью облаву: как же — москвич, инженер и опять же меркель за пять с лишним тысяч. Поставили Костю на самый наилучший номер, и выскочила на него матерая волчица. Он дублет, а та повернулась и, как у Остапа Вишни, крикнула: «Это тебе не на стенде по тарелочкам», — и убежала...
Опять в сторону уклонился от вальдшнепиной охоты.
Хотели мы поехать на тягу с Сашкой в прошлое воскресенье. Ну, собрались, все как полагается, а начальник нашей комсомольской дружины не пустил — заставил участвовать в рейде по борьбе с хулиганами. Мы подумали отказаться, да неудобно как-то: ведь в дружину с Сашкой мы записаны в первом десятке и вдруг общественное дело на личное меняем. Хотели охотиться за вальдшнепами, подышать весенним лесом, от уголька прикурить, да не пришлось. Послали нас в Дом культуры общественный порядок поддерживать и отдых других охранять.
Неделя промелькнула быстро. В субботу нас все общежитие в дорогу собирало. Тетя Нюша, уборщица наша, соленых огурцов принесла и очень просила привезти ей хоть одного длинноносика. Как узнала, что вальдшнеп царской дичью считается, тут же заявила, что желает отведать этой птички.
Сложили мы в чехлы свои ижевки — стоят наши ружья, оба почти в половину меньше Костиного меркеля, а на охоте этому меркелю против наших не устоять.
Прошлый год идем мы с Сашкой и Костей по берегу Старицы, поднялся из ивняка чирок, Костя ударил раз-другой — чирок полетел дальше, но Сашка его из левого шагов за шестьдесят достал. Стукнул — и трескунок тряпкой в воду, даже не шелохнулся. Костя говорит, что у него была дробь не та: мелкая — восьмерка, со стенда. А я думаю, что дело тут не в дроби. Мы своим ижевкам цену знаем. Переглянулись с Сашкой и решили, что спорить не стоит, и так все ясно.
Так вот сели мы днем в субботу в электричку и через час вышли на платформе шестьдесят первого километра. Идем через поселок, а навстречу нам лейтенант милиции лихо козырнул и прикурить просит. Сашка и говорит:
— Подари начальнику коробку спичек, у меня в рюкзаке запас имеется.
Расстегнул я телогрейку, достаю спички, а под телогрейкой на спортивной куртке значок поблескивает. Лейтенант, вижу, сразу его заметил, достал папиросы, закурить предлагает. Саша нервничать начал, идти нам еще километров шесть, а солнце уже за лес прячется; понял я: опоздать боится. Поблагодарил вежливо лейтенанта и стороной обойти хотел. Лейтенант разговоры начинает.
— Значит, товарищ дружинник, на охоту, за утками.
Я ему в ответ:
— Весной уток стрелять нельзя.
Лейтенант улыбнулся и говорит:
— Тогда за тетеревами.
Сашка не вытерпел, злится и резко так отвечает, что уж работники милиции должны знать, что в Подмосковье охота на тетеревов весной разрешается только по приписным угодьям. Лейтенант кивнул на Сашку и меня спрашивает:
— Этот товарищ с вами? Комсомолец, наверное?
Я отвечаю, что не только комсомолец, но и член штаба нашей дружины. Только к чему этот допрос посреди дороги устраивается? Тогда лейтенант как-то просветлел, видно, обрадовался и говорит:
— Вот что, товарищи, просьба к вам есть. Вы в Москве порядок поддерживаете, помогите и мне на участке в лесу и на водоеме порядок навести. Мне многие помогают, и от вашей помощи не откажусь. Сначала я вас за плохих людей принял, а теперь вижу, что ошибся. Повадились в наши охотничьи угодья ездить люди почище хулиганов. Вы, наверное, в Костяевом овраге на вальдшнепов стоять хотите, за оврагом залив есть, знаете? Тот, что с каналом соединяется!
Залив этот мы, верно, знали. В позапрошлом году возле него полдюжины бекасов взяли. Еще Сашка дублетом двух срезал.
— Так вот, — продолжал лейтенант, — думаю, там браконьеры могут появиться... В другие места мы своих товарищей разослали, а там вы посмотрите, — и рассказал нам, что в прошлое воскресенье в соседнем районе городские охотники убили восемь штук уток. Наткнулся на них охотничий сторож, хотел задержать их, а они бросились бежать; когда же сторож за ними погнался, эти мерзавцы влепили ему в бок заряд дроби. Попало в сторожа несколько дробинок, вреда они особого не причинили, но тяжкое преступление налицо. Как никак, а покушение на убийство.
По мнению лейтенанта, вряд ли преступники появятся в этом районе, но все-таки посмотреть надо, кто в лесу ходит. Запомнилось мне, что один был рыжий и высокий — таких наши ребята почему-то фитилями зовут, другой пониже и в длинных резиновых сапогах какого-то необычного цвета.
Пока велась эта беседа да Сашка приметы преступников записывал, солнце совсем опустилось. На тягу мы явно опаздывали. Оказалось, что у лейтенанта в переулке М-72 с коляской стоял, и он нас любезно на полдороги до шоссе подкинул.
Зашли в лес. Идем. Тихо, воздух чистый и свежий. Лопающиеся почки на деревьях, прелая листва, земля, впитавшая весеннее солнце, — создали особый, приятный охотничьему сердцу аромат.
Не дошли мы до заветного оврага: опоздать могли. Расположились на небольшой вырубке. Затаились, ждем. Зяблики, дрозды и прочая птичья мелочь такой концерт закатили, что хоть на магнитофон записывай.
На душе радостно. Усталость за рабочую неделю как рукой сняло. Обидно, что эту прелесть могут слушать и те, кто в сторожей пальнуть решается.
Вальдшнеп показался, когда уже почти стемнело. Летел он молча, прямо на Сашку. Мой товарищ вскинул ружье, повел стволами. Я представил, как блеснет пламя, разорвет тишину выстрел и сноп дроби оборвет плавный полет. Но Сашка опустил ружье. Вальдшнеп сделал круг, отыскивая подругу, и, хоркая, скрылся за лесом. Моя ижевка, видимо, достала бы длинноносого, но я понял, почему не стрелял Сашка, и подумал: «Не стоит обрывать брачную песню единственного кулика в таком большом лесу». Через минуту или две в той стороне, куда скрылся вальдшнеп, треснул выстрел. Мы долго размышляли, какая участь постигла кулика, сделавшего над нами круг почета.
В утреннюю зорю тоже бывает тяга, и мы решили ночевать в лесу. Ведь тетя Нюша ждет дичь, придется стрелять.
Углубившись в лес, мы разложили костер и устроились на ночлег. Добрый ужин, крепкий чай из помятого в охотничьих походах котелка — это то, ради чего сотни городских жителей отправляются в лес, меняют мягкую постель в уютной комнате на подстилку из еловых лап.
Если вы опытный охотник, то в своем рюкзаке носите толстый, из грубой шерсти, свитер. Лишнего веса восемьсот-девятьсот граммов, зато утренняя свежесть, потянувшая с водоема, вам не страшна.
В утреннюю зорю тяги не было. Слышалось издалека веселое бормотание тетеревов, да сквозь предрассветную пелену доносился посвист утиных крыльев. Мы решили выходить на дорогу и кружным путем мимо залива возвращаться на станцию. Вязко идти в заболоченном лесу. Тяжелее становится рюкзак, когда нет в нем трофеев. Нам и нужно-то было всего пару вальдшнепов. Ведь никто не подумает, что два кулика двести граммов весом нас интересовали с точки зрения возмещения затрат, связанных с поездкой. И все же ни я, ни Сашка не жалели о том, что не стреляли накануне вечером.
К заливу мы подошли утром, часов в девять. Широкая водная гладь, игравшая солнечными отблесками, окаймлялась зелеными елями. Наша тропинка вилась почти у самого берега, то отступая в лес, то приближаясь к воде. Мы шли молча. К двум охотникам, расположившимся у костра на небольшой лужайке, подошли внезапно, как бы вынырнули из-за зеленого забора. Один из них рыжий и длинный, поперхнувшись и расплескав кружку чая, потянулся к прислоненному к дереву дорогому заграничному ружью.
Второй, сидевший на корточках, не меняя позы, чуть-чуть подвинулся к рюкзаку, из кармана которого виднелась наборная ручка большого ножа. Парня я не рассмотрел. В глаза бросились резиновые сапоги желто-коричневого цвета. Такие сапоги были на американской выставке. Молнией мелькнула мысль, что лесные тропинки свели нас с браконьерами, которых так хотел видеть давешний лейтенант. Мое ружье как бы само слетело с плеча и удобно улеглось цевьем на полусогнутой левой руке; именно из этого положения всегда удается мгновенная вскидка. Я подумал, что нужно выстрелить один раз вверх, скомандовать не шевелиться, обезоружить, связать и доставить преступников в милицию. Но Сашку наш вид не смутил. Он спокойно поздоровался, снял свое ружье и повесил его на обломанный сук ближайшей ели. Напряжение разрядилось. На полянке как бы сразу потеплело. Пока я стоял истуканом с ружьем наизготовку, Сашка попросил разрешения присесть к костру и вместе позавтракать. Видимо, он не понял, с кем мы встретились.
Саша развязал рюкзак, достал еду, флягу с водкой; передавая мне котелок, он начальническим тоном велел отправиться за водой. Когда я вернулся, у костра уже шел оживленный разговор. Сашка угощал неизвестных парней водкой. Вчера он не дал мне вторую стопку, а сегодня первым встречным и наверняка преступникам налил по второй; мне подумалось, что он струсил — боится за свою шкуру. Столько лет верил в товарища, а при маломальской проверке с фальшивой душонкой оказался. К преступникам подлизывается.
В дружине Сашка твердил: мы обязаны навести страх на хулиганов, наш долг — схватить их за руку; встретившись же лицом к лицу с преступниками, пренебрег общественным делом. От этих дум на душе у меня стало очень нехорошо.
Мне обидно, а Сашка смеется; потом подошел ко мне — я в стороне стоял, — хлопнул по плечу и завтракать зовет. Встретились наши взгляды, и смотрю: у Сашки в глазах нет трусости, а злость, да такая, что на пяток браконьеров хватит. А он так ехидно заявляет:
— Что же вы, уважаемый, к столу не идете? Кушать подано. Вас ждут.
А сам меня в бок и потихоньку шепчет:
— Упустим их из-за твоей дури, тогда узнаю, где у тебя комсомольский билет лежит.
Мне сразу и радостно и стыдно стало: зря про товарища плохое подумал. Подвел он меня к костру и представляет, а сам балагурит — ну просто рубаха парень... Видать, нашим знакомым мое поведение сомнительным показалось, так Сашка придумал какую-то историю, вроде того, что меня в детстве из-за угла сильно мешком припугнули, поэтому я со странностями: не обращайте, мол, на него внимания.
Мы познакомились. Длинного звали Роман. Он был старше нас с Сашей года на три-четыре. Ему было лет 25 или чуть побольше; работал товароведом в каком-то торге. Несмотря на ладно сшитый охотничий костюм, дорогой кожаный патронташ и другие охотничьи доспехи, походил он на «стилягу».
Такие иногда появлялись и в нашем клубе. Длинная прическа, видневшаяся из-под суконной шапки-финки, продолговатое бледное лицо с тоненькой ниточкой крашеных усов, белесые глаза... Все это никак не подходило к лесной поляне. Казалось, что парень заблудился и, вместо ресторана, попал в лес. А руки! Руки у Романа были особенные, холеные, с длинными пальцами; они сохранили свою белизну и здесь, у костра, и как бы подчеркивали полное безразличие Романа к окружающему. Такие руки могли бы принадлежать музыканту, но мне подумалось, что этими руками, наверное, передергивают карты. Роман пил водку не по-нашему, мелкими глотками, с остановками, со смаком.
Второго звали Джон. Подмывало спросить, почему русского, курносого парня родители назвали заморским именем. Он был на голову ниже Романа, пониже меня и Сашки и, видимо, наш ровесник. В тон американским сапогам на нем была куртка канадских лесорубов, застегивающаяся не на пуговицы, а на палочки. Он тоже казался белой вороной. На дереве, рядом с Сашиной ижевкой, висело ружье Джона — немецкий Отто Райх с обильно инкрустированным ложем.
Оба приятеля, хлебнув нашей водки и закусив тети Нюшиными огурцами, относились к нам свысока, с пренебрежением.
Рем — так Джон называл Романа — рассказывал, что приехали они вчера на служебной машине предка Джона (предками стиляги родных называют), стояли на тяге недалеко от шоссе, видели и добыли всего одного вальдшнепа. Джон стал рассказывать подробности, а мне не хотелось слушать и все думалось, что убили они того самого вальдшнепа, по которому не стрелял Саша.
Джон разоткровенничался и сообщил, что, главное, они рассчитывали на утреннюю охоту на тетеревов, но не нашли тока. Пришли на водоем, здесь им тоже не повезло.
Интересные отношения сложились у нас с новыми знакомыми. Они считали нас простофилями, а мы знали, что это не охотники, а преступники, и из кожи лезли, желая показать им, что восхищены знакомством, любуемся их снаряжением и ружьями. Мне было только неясно, зачем Сашка затеял всю эту волынку: нужно было действовать силой, а он дипломатию разводит.
После завтрака Рем предложил вместе отправиться в сторону шоссе и идти охотой. Разойтись цепочкой, прочесать лес и стрелять все, что вылетит или выскочит. Я попробовал заикнуться насчет того, что это незаконно, а Джон перебил и сказал, что стрелять нужно не на основании закона, а на основании линии прицела. Хотел я ему в ухо съездить, да Сашка на меня зло посмотрел. Пришлось смириться.
Лес, через который мы прошли, казался мертвым. Видимо, много бродит по Подмосковью Ремов и Джонов, истребляющих дичь, а может быть, птицы и зверье научились различать браконьеров и прячутся от них.
Часа через три мы оказались у шоссе. До станции оставалось еще два-три километра. В лесу мы с Сашкой сумели переброситься несколькими словами и договорились обезоружить и задержать наших спутников на станции.
На шоссе Джон предложил остановить попутную машину и ехать в Москву. Сашка высказался за электричку и пообещал поставить в чайной две бутылки водки в честь состоявшегося знакомства. Возможность выпивки за чужой счет решила вопрос в пользу железной дороги.
У станционного поселка мы остановились, решив сложить ружья в чехлы. Первым убрал ружье Саша, затем Джон с Ремом. Не хотелось мне разбирать ижевку, но пришлось упрятать ее в чехол.
В поселке на улицах было людно. По праздничной одежде, медленной походке, веселым лицам гуляющих была видна радость весне. Многие из прохожих с нами заговаривали, справляясь об удаче, шутили.
На небольшой станционной площади плясали под аккордеон парни и девушки. Поравнявшись с двумя ребятами, Сашка спросил, где найти участкового уполномоченного милиции. Джон и Рем, не поинтересовавшись, зачем Сашке вдруг понадобилась милиция, направились вперед.
Тут уж мне распоряжений никаких не потребовалось... Я прихватил обоих друзей под руки — силенкой я не обижен, — попридержал их, а когда они начали шуметь, от танцующих отделилась пара — парень и девушка с повязками дружинников на рукавах — и помогла нам умерить их пыл. Лейтенант, по-моему, очень обрадовался, когда Рем и Джон предстали перед ним, только виду не подавал. Он записал наши фамилии, выслушал, как все было, и вскоре мы были дома.
Еще в электричке Саша доказал мне, что глупо было задерживать преступников в лесу силой, когда нужно было немного хитрости, чтобы без всяких осложнений задержать их на людях и возле самой милиции. Я извинился перед Сашкой за плохие мысли о нем, и мы договорились об этой истории никому не рассказывать. О ней бы никто и не узнал, если бы не заводская многотиражка, где участковый расписал нашу охоту.
Начальник милиции Московской области за задержание преступников наградил нас именными часами.
Сашка их, конечно, заслужил, а вот я едва ли: еще неизвестно, к чему привела бы моя горячность там, в лесу, у костра.
