Абрамов К. Г.
В Охотской елово-пихтовой тайге, в самых ее глухих уголках, живет очень интересная птица. Ростом она в полтора раза больше обыкновенного серого рябчика. Окраска ее оперения в общем напоминает окраску оперения глухаря. Также самцы дикуши окрашены много темнее своих самочек, также в окраске последних преобладают буро-ржавые тона.
Дикуши ведут очень скрытный образ жизни, но они не пугливы, мало боятся человека. За эту удивительную доверчивость дикуш называют также смирными рябчиками. Эвенки считают их глупыми птицами и называют «караки», что значит — дурак, глупый.
Много лет работая и охотясь в Приамурской тайге, я неоднократно встречался с этой интересной птицей, но всякий раз встречи эти происходили как-то внезапно. И, наоборот, сколько раз я ни пытался намеренно разыскать дикуш, мне это ни разу не удавалось, хотя я буквально истаптывал те участки, где они раньше мне попадались. О нескольких таких встречах я и хочу рассказать в этом очерке.
Однажды я шел лесной тропой, пролегавшей от реки Горина к таежной метеорологической станции. Впереди меня по этой же тропе прошел радист-наблюдатель Виктор. В одном месте я заприметил его надпись на отесанном пне: «Здесь пасется дикуша».
Осматриваясь вокруг, я метрах в четырех от себя увидел самочку, бродившую по моховому покрову и что-то поклевывавшую. Со мной оказался фотоаппарат, которым я и сделал несколько снимков.
Сначала самочка как бы несколько опасалась — она все отходила от меня всякий раз, как только я пытался подойти к ней совсем близко, но потом освоилась и давала себя фотографировать так, как я хотел. Мне удалось заметить, что она пощипывала кончики мха. Что это было именно так, я впоследствии убедился, найдя помет дикуши, состоящий из этого вида мха. Так я и ушел, оставив дикушу на кормежке. Этот случай произошел 19 мая, в довольно позднее ясное утро.
Приходилось мне встречать и токующих дикушек. Таких слетов на тока, как у тетеревов и глухарей, у дикуш не наблюдается. Они, как и обыкновенные рябчики, весной разбиваются на пары, и каждая парочка токует отдельно. Однажды как-то (17 мая) я спускался по водораздельному хребту между двумя мелкими речушками, впадающими в Горин. Со мной не было ни фотоаппарата, ни дробового ружья — за плечами висел нарезной карабин. Вдруг в одном месте из-под ног у меня выпорхнула пара дикушек. Самочка отлетела на северный склон в густой пихтач, а самец сел на глазах у меня на соседнюю елку и спокойно сидел даже тогда, когда я подошел совсем близко. Из ельника и пихтача, где скрылась самочка, неслись нежные призывные крики: куть-куть, куть-куть, куть-куть...
У петушка, спокойно сидевшего в однообразной позе, перья на шее как-то по особенному приподнимались, потом снова ложились; эти движения были похожи на то, что будто бы петушок старался что-то проглотить, но это ему не удавалось. Изредка он издавал тихие щелкающие звуки, напоминающие щелканье глухаря, но только очень слабые. Полюбовавшись на петушка, я опять пошел вниз. Через 15—20 метров снова послышалось хлопанье крыльев, и одинокий петушок сел на сук лиственницы прямо около меня, метрах в двух от земли. Он, так же как и первый, перебирал перьями на шее, пощелкивал потихоньку, но сидел неподвижно, как изваяние. Я лег на мох и решил подольше понаблюдать за петушком. Вдруг он, не стесняясь моим близким соседством, спорхнул на землю и, посидев две-три минуты спокойно, стал прохаживаться взад и вперед, вытянув наклонно шею, на которой перья топорщились и как бы «переливались». Сделав несколько туров взад и вперед, петушок издал краткий тихий звук, напоминающий начало песни косача: уррр... поставил веером хвост и подпрыгнул вверх на 75—80 см. Во время этого прыжка было слышно щелканье. Опустившийся на землю петушок как-то «подобрался», пригладил на себе перья, принял обычную позу, но быстро опять начал производить свои туры, расхаживая взад и вперед, потом он напыжился по-индюшечьи и снова подпрыгнул. Все это происходило метрах в 5—6 от меня, я встал во весь рост, чтобы мне лучше было видно токующую птицу, но она не обращала на меня никакого внимания. Так я наблюдал за петушком около 25—30 минут и ушел, оставив его за тем же занятием.
Я ругал себя за то, что позабыл взять фотоаппарат, жалел об оставленной дома двустволке...
Этот петушок был молодой, окрашенный темно, но с рыжеватым оттенком.
Пройдя еще метров пятьдесят, я снова заметил двух самцов дикуш, которые вместе ходили по земле среди кустов можжевельника. Увидев меня, оба вспорхнули на нижние сучья елей; я подошел к ним на близкое расстояние и смотрел на них, — а они неподвижно сидели в уровень с моим лицом в каких-нибудь полутора метрах. Казалось, можно протянуть руку и схватить смирную птичку. Чтобы не смущать дикуш своей близостью, я отошел от них метров на пять и сел на колоду. Петушки стали перебирать перьями на шее, что-то как будто глотать и тихонечко пощелкивать, потом враз спустились на землю и тихо расхаживали поблизости, то принимая свои обычные позы, то взъерошивая перья и тихо пощелкивая.
Время было уже предвечернее, солнце стало спускаться к горизонту, и его лучи хорошо освещали петушков — это были старые самцы в матово-черном оперении. Они не подпрыгивали, как предыдущий молодой петушок, а, очевидно, уже оттоковали и были покинуты курочками, севшими на яйца.
Полюбовавшись на дикуш еще минут двадцать, я опять стал спускаться по хребту, давши себе обещание завтра же прийти сюда с дробовиком и фотоаппаратом... но, увы, — придя завтра и истоптав здесь и южный и северный склоны, я не обнаружил и признака дикуш. Потом я несколько раз проходил здесь с лайками, но дикушек так больше и не встретил.
Около года тому назад (11 мая) я в этих же местах пытался снять с дерева одного петушка петлей, привязанной на шестик, но так как пихта, на которой сидела птица, нависла над крутым склоном, то мне было неудобно наводить петлю на шею дикуши — шестик был короток и мне приходилось становиться на цыпочки, чтобы достать птицу. Однако дело ладилось плохо — петля всякий раз срывалась, не захлестывая шеи, да и шнурок был не гладкий, что тоже, несомненно, имело значение. Сделав шесть таких попыток, на седьмой раз я потерял равновесие и толкнул петушка шестиком под крыло. Тогда он, до того терпеливо сносивший мою назойливость, вспорхнул и перебрался на полметра повыше, где я его уже не мог достать.
Дикуши, поднятые лайками, «вешаются» от них, тут же садясь вполдерева, и сидят очень «твердо», вытянув палкой шею, как это делает насторожившийся глухарь, однако согнать их с места в этом случае невозможно, если даже начинаешь трясти или стучать по дереву, — они не слетают. Лайки облаивают дикуш так же, как и глухаря. Снять дикушу выстрелом из-под лайки ничего не стоит, надо только отойти подальше, чтобы не разбить птицу кучно летящим снарядом.
Зимой дикуши питаются исключительно хвоей белокорой пихты. У убитой в это время птицы другой пищи в зобах я не находил. Питается пихтовой хвоей дикуша и в весеннее время.
Ночуют они, как и все тетеревиные, в лунках, глубоко зарывшись в снег. Однако выпугивать дикуш из лунок, как рябчиков, тетеревов и глухарей, мне ни разу не приходилось. Их лунки, вернее следы от них, я находил только уже весной, после схода снега. Они отличались от лунок серого рябчика характером переваренной пищи — эти остатки состояли из хвои, в то время как у рябчика они содержат переваренные почки и сережки лиственных пород.
Меня всегда поражало, что на следы лунок я натыкался в тех самых местах, которые вдоль и поперек были испещрены моими лыжнями. Но зимой здесь дикуши не попадались.
Гнездо дикуши я обнаружил только однажды. Оно было расположено под крупной лиственницей и скрыто кустами подбела, находилось оно прямо на мху. Гнездо было прошлогоднее — в нем оказалась скорлупа и большой кусок помета дикуши. Место представляло возвышенную террасу на опушке лиственничной моховой мари с кустами голубицы, подбела и сибирского можжевельника.
Приходилось находить и пуховые и уже летние выводки дикуш. Они никогда не были многочисленными, а только по 4—5 штук.
От маленьких птенцов матка слетает с тревожным криком, звучащим, как клохтанье, но с каким-то циркающим оттенком. Отлетев с этим криком от выводка, матка вешается на дерево и непрерывно издает этот же крик, отвлекая на себя внимание собаки и человека; это появление самок с выводками бывает в последней декаде июня.
Пища дикуши летом более разнообразна, нежели зимой. В зобах молодых я находил жесткокрылых, муравьев, двукрылых, кузнечиков, ягоды брусники, голубицы и листья этих же кустарничков; у старых птиц встречались зобы, набитые одними зелеными листьями узколистной осоки, произрастающей на марях.
Годовой цикл жизни дикуш примерно такой: зимой они держатся в елово-пихтовых участках тайги с мягким и глубоким снежным покровом, питание — исключительно хвоя пихты. В апреле — к концу месяца — разбиваются на пары, у петушков вздуваются и ярко краснеют брови, у самочек они тоже принимают яркий цвет.
Разгар тока приходится на начало мая. Период ярого токования продолжается до 10—15 мая, после чего почти все самочки садятся на яйца, а одинокие петушки собираются по 2—3 штуки вместе и продолжают токовать, но все с меньшим азартом.
Самочки с выводками появляются в конце июня — 24—25 числа; в это же время вблизи выводка иногда попадаются и линяющие петушки. Выводки держатся на освещенных полянах смешанного леса и по марям, на ягодниках.
К августу размеры молодых достигают уже половины взрослых птиц. Всю осень дикуши держатся в тех же местах, где и летом, а на зиму забиваются в пихтачи.
Несмотря на то, что в охотской тайге дикуши всегда обеспечены пищей, количество их не велико — оно как-то остается неизменным, в то время как количество серого рябчика подвержено здесь сильным изменениям. Вероятно, последнее происходит от того, что кладки дикуш мало страдают от весенних заморозков, без которых здесь не проходит ни одна весна, в то время как кладки рябчика погибают.
По мнению саматров (нанайцы, живущие по реке Горин), дикуши реже делаются добычей соболя, нежели обыкновенный рябчик. Наши наблюдения подтверждают это мнение охотников, так как и мне за ряд многолетних странствий по охотской тайге пришлось как-то всего один раз обнаружить остатки дикуши на следах соболя.
Перья дикуш, схваченных пернатым хищником — тетеревятником, нам иногда попадались главным образом в раннее летнее время. В тех участках, где водились дикуши, мы иногда наблюдали ястребов-тетеревятников, сидящих на сухих высоких лиственницах, прижавшись к их стволу.
Область распространения дикуши совпадает с областью распространения охотской темнохвойной тайги — на юг она заходит по Сихотэ-Алиню до вершин реки Имана, на север — почти до Аяна, а на запад — до Станового хребта. Ближайшие родственники дикуши живут в тайге Северной Америки.
Промыслового значения дикуша не имеет, добывается случайно; мясо этого рябчика обычно довольно сухо и твердо и имеет специфический привкус и запах пихтовой хвои. Но благодаря своей доверчивости эта птица может спасти от голодной смерти человека, попавшего в бедственное положение.
Бывают случаи аварий при путешествии по горным речкам, когда может погибнуть оружие, припасы и все имущество и человек остается «голым». В таких случаях, выбираясь из тайги и зная повадки дикуш, погибающий человек может утолить свой голод, поймавши дикушу петлей, привязанной на шестик.
Мы стоим за то, чтобы включить эту интересную птичку в число запретных для охоты, потому что ее очень легко выбить дочиста там, где она держится поблизости от населенных человеком и посещаемых охотниками мест. В то же время она украшает и оживляет нашу тайгу, область же ее распространения ограничена, и при дальнейшем освоении тайги это истребление дикуши может окончиться ее полным исчезновением.
Только в крайнем, критическом случае, о котором мы упоминали, для спасения жизни человека, дикуша может добываться, но это не может оказать на ее численность какого-либо влияния.
