Головин Н.
Журавлиные пляски
Редко найдешь человека, который так же нетерпеливо ждет наступления весны, как мы, охотники.
Встретишь друга, а он еще издали кричит:— «Слыхал? Утка пошла туча-тучей!» Конечно, «туча-тучей» — это плод досужей фантазии, но что настала пора весеннего перелета уток, гусей и других болотных и водоплавающих птиц, — бесспорно.
Весну я обычно провожу на охоте. Любимое мое место — излучина реки Каргата в огромном Аткульском займище. Место здесь глухое, от железной дороги далеко. Шумные ватаги городских охотников редко посещают его, а местных любителей бродить по болоту почти нет. Птица тут мало пугана, а потому без добычи никогда не остаешься.
В один из погожих вечеров с солидной связкой селезней я еле плелся в деревню, потеряв всякую надежду засветло дойти до приветливой избы Романыча. Уж так повелось: кто бы ни приезжал из охотников, обязательно у него останавливался. Романыч знал все повадки птицы и все лучшие места для охоты; секрета из этого он никогда не делал, за что и пользовался большим уважением.
В полном изнеможении я опустился на случайно попавшийся ворох прошлогоднего сена. Мысль о ночевке невольно пришла в голову. Да и делать больше ничего не оставалось: сумерки сгустились, тропы в камышах не найти, а идти вдоль реки, следуя всем ее извилинам, — огромный крюк.
Я собрал сено в кучу, приготовил себе нечто вроде норы и принялся стаскивать сапоги. Попытка оказалась безуспешной. Делать было нечего, пришлось отказаться от этой затеи.
Протерев кое-как ружье, я зарядил его на всякий случай крупной дробью, залез в свою нору и почти тотчас заснул.
Во сне вновь пережил богатый впечатлениями день: стрелял селезней, лазал по камышам, и везде меня преследовали журавли и кричали, кричали без конца. От этого надоедливого крика я и проснулся. Каково же было мое удивление, когда и наяву, совсем близко около себя, я услышал журавлей. Сомнения быть не могло, птицы находились где-то рядом.
Я осторожно разгреб сено и огляделся. Рассвело, но солнце еще не показалось. Горизонт на востоке окрасился в лимонно-желтый цвет с багровой полосой у самой земли. Выше голубело небо с бледными утренними звездами. Из камышей легкими волнами поднимался туман. Такой же туман, но более густой, стелился по реке.
На берегу, метрах в восьмидесяти от меня, гуляли журавли. Их было больше двух десятков. Они, словно по команде, выделывали своими длинными неуклюжими ногами какие-то замысловатые колена, взмахивая при этом крыльями и крича во все горло. Меня это заинтересовало. Вглядевшись внимательнее, я с удивлением обнаружил, что журавли образовали почти правильный круг, в центре которого находилась одна пара. Эта пара, как мне показалось, состязалась в прыжках. Обе птицы сильно отталкивались от земли ногами и, распустив крылья, старались, по-видимому, как можно выше подскочить кверху. Сделав на месте семь-восемь прыжков, они смешно раскланивались, подгибая при этом сначала одну ногу, потом другую, вытягивали шеи, почти касаясь земли, хлопали крыльями и становились в круг. Из круга выходила новая пара и, подбадриваемая громкими криками всей стаи, проделывала то же самое. Зрелище было настолько необычным, что я даже забыл о ружье.
Позже, от более опытных охотников, я узнал, что журавли весной, время от времени, устраивают брачные игры с «танцами». Одну из таких игр и посчастливилось наблюдать мне.
Чудесный сундучок
С Иваном Кузьмичом мы встретились, как и договорились, на вокзале. Несмотря на то, что до отхода поезда оставалось не меньше часа, охотников, кроме нас, было немало. Судя по объемистым рюкзакам, корзинам и до отказа набитым патронташам, многие собрались надолго. Был канун открытия охоты.
Иван Кузьмич явился в защитного цвета плаще и в высоких резиновых сапогах. Голову его прикрывала старенькая фуражка. Очки в железной оправе, как всегда, были сдвинуты на лоб. Я никогда не видел, чтобы он ими пользовался; тем не менее, Иван Кузьмич с очками не расставался.
Кроме рюкзака со всевозможными охотничьими припасами, он захватил небольшой ящичек, сделанный из кровельного железа. По форме ящичек напоминал те сундучки, которыми обычно пользуются машинисты на паровозах, храня в них инструменты, концы для обтирки рук и другие нужные вещи.
Зачем понадобился Ивану Кузьмичу такой ящичек, я не знал. А спросить стеснялся, боясь, что он будет смеяться над моей недогадливостью.
В вагоне было тесно и душно; мы кое-как разместили свои пожитки на верхних полках и вышли в тамбур.
Поезд мчался на запад. Огни города остались далеко позади, а вскоре и совсем исчезли.
Мы разговорились. Я высказал опасение, что в такую жару, пожалуй, не сумеем сохранить дичь, даже если будем ее подсаливать. В ответ Иван Кузьмич только усмехнулся:
— Дичь надо сперва добыть.
К станции Убинская поезд подошел на рассвете. На счастье, попутную подводу пришлось искать недолго. Через час мы ехали к старым излюбленным местам в Аткуль. Дорога была тяжелой. Недавно прошедший дождь окончательно ее испортил. После долгих мытарств, вытаскивания из липкой и загустевшей грязи телеги, распрягания и запрягания лошади мы, наконец, добрались до деревни.
Наша лодка, оставшаяся здесь еще с прошлого года на попечении старого рыбака Романыча, была в полном порядке — большего мы и не желали. Погрузить в нее свой немудрый багаж было минутным делом, и... прощай, Аткуль.
Речка Каргат делает здесь столько петель, что порой думаешь, невесть куда уехал, а оглянешься — деревня рядом. Берега речки высокие и на первый взгляд песчаные. А поди-ка, встань на такой «песочек» — ноги не выдернешь — засосет.
Стало уже вечереть, когда за одним из бесчисленных поворотов показался наш прошлогодний шалаш. Мы обрадовались ему, как старому знакомому. В один миг лодка была привязана к кусту тальника, и мы были на берегу.
Ночь пролетела быстро. Уставшие за день, мы спали очень крепко, но на зорю не опоздали. Чуть посерело небо, и, словно сквозь кисею, стали различаться еще расплывчатые очертания кустов. Иван Кузьмич разбудил меня, и мы пошли к озеру. Мокрые от росы метелки хлестали по лицу, плечам, по чему попало. Очень скоро наши плащи намокли и шуршали, как жестяные. Раза два мы сбивались с направления, но все же к озеру вышли вовремя, сделали в камышах небольшие шалашики и притаились. В августе еще не обозначаются постоянные перелеты уток, но нам, по опыту прошлых лет, было известно, что на этом глухом озерке птицы располагаются на дневку. И, правда, скоро утки стали сновать над нашими головами, а некоторые, не замечая опасности, садились на воду. Мы, конечно, не зевали и до восхода солнца настреляли их порядочно.
Стал вопрос — как достать дичь? Выручил Иван Кузьмич. Он вынул из кармана длинный шнурок, привязал к нему срезанную тут же тальниковую палку и, размахнувшись, забросил снасть в озерко. Палка упала чуть дальше одной из подстреленных уток. С помощью шнура теперь легко было подтянуть птицу к берегу. Точно так же извлекли из воды и остальных.
— Ловко! И собаки не надо! — восторгался я. — Ну, Иван Кузьмич, и хитер же ты!
К шалашу подошли, когда солнце поднялось довольно высоко. Было душно. Хотелось залезть в воду и не выходить из реки весь день. Но Иван Кузьмич поторапливал:
— А ну, живо, давай за дело — возьми-ка, отереби вот этого селезенька, а я возьмусь за другого.
Когда все утки были ощипаны и выпотрошены, Иван Кузьмич собрал их в ведро, густо посолил и накрыл фанеркой, а мне сказал:
— Пусть немного подсолятся, а потом мы их закоптим.
«Вот оно что, — догадался я, — так вот зачем Иван Кузьмич захватил железный сундучок! Оказывается, это коптилка, а я-то ломал голову».
На другой день Иван Кузьмич велел мне развести костер, а сам вынул из рюкзака мешочек березовых опилок, тонкий слой их насыпал на дно железного ящика, затем настругал таловых палочек, сделал из них решетку и на проволочных крючках опустил внутрь коптилки. Потом разложил просолившихся уток на решетку, плотно закрыл крышку и подвесил все нехитрое приспособление над костром. Минут через 20 все было готово. Утки закоптились великолепно.
