Дубровин В.
Первый выстрел
Когда мне исполнилось пятнадцать лет, отец подарил ружье. В тот же день я сбегал к деду Юхиму и, выпросив у него пять патронов и три чирковых чучела, отправился на Долгое озеро.
Я гордо шагал по улице, стараясь держать вид взрослого человека, озабоченного важным делом. Семидесятилетняя бабка Груша, ковыляя наперерез с пустым ведром, приостановилась, давая мне пройти, и, улыбаясь, прошамкала:
— По охоту, значит? Ну, ну! Ни пуха ни пера, значит!
Мое радостное настроение испортил Шарик дядьки Петра. Как всегда, эта лохматая черная собачонка с остервенелым лаем вылетела из-под ворот и кинулась под ноги. Я поднимал с дороги камешки и комья земли и швырял их в Шарика. Тот бросался за камнем, хватал его зубами и вновь нападал на меня, захлебываясь от злобы. Он прыгал вокруг, как футбольный мяч. Приходилось, понемногу отступая, вести активную оборону.
И тут, как назло, мимо проходил Ванька — здоровенный парняга, насмешник и зубоскал, мой давнишний враг.
— Эй, охотник! Держи штанишки! Не то Шарик стащит! Он сопляков не любит! Вот я пройду — и ничего. А тебя он съест. Не посмотрит и на ружье! Да и какой из такого шкалика охотник? За который конец ружье держать-то — знаешь?
И, хохоча, Ванька закричал:
— Дядько Петро! Убери свою тигру, она охотника грызет!
Сжимая кулаки, с пылающим лицом, я поспешил уйти подальше от насмешника. А Ванька не унимался:
— Сейчас схожу к председателю, договорюсь насчет трехтонки! Сам-то, небось, уток не допрешь?..
Свернув в переулок, я облегченно вздохнул. А когда выбрался за деревню, скоро забыл о своей обиде...
В синеве неба звонко стучали сотнями молоточков жаворонки. Шныряли туда-сюда шумные скворцы. Вдалеке дымились жирные пашни, зеленела озимь. Два пруда-близнеца, возле которых я проходил, уже сняли свои ледяные очки и глядели на меня голубыми глазами, где вместо зрачков было яркое апрельское солнце, а вместо ресниц — прибрежные камыши. Это были глаза весны. Легкий ветерок, перемешавший запахи зимы с весенними запахами, будоражил душу, ласкал лицо и, держа меня за руки, бежал рядом, ведя в свое вольное безграничное царство.
Сердце распирала радость. Наконец осуществилась моя мечта — я на охоте!
К Долгому озеру, что находилось километров за пять от деревни, я подошел, когда солнце перевалило за полдень. Раздвигая густой камыш, пробрался к воде. На озере было пусто. «Ничего, сейчас прилетят!» Расставив чучела, примостился на берегу. Приготовил ружье. Левая ладонь приятно ощущала холодок ствола. До боли в глазах глядел на озеро, на чучела, на камыши, ожидая, что вот-вот покажутся откуда-нибудь утки.
Сыроватый воздух попахивал гнилью. В кустах ивняка попискивали маленькие птички-камышницы, похожие на бобовый стручок. Над озером парил большой коршун. Чучела сидели неподвижно и вместе со своими отражениями напоминали щипцы с толстыми плотно сжатыми ручками. Прошел час, другой, третий. Солнце коснулось зарослей ивняка на противоположном берегу. Потянуло сырым холодом. Левую ногу начало покалывать. Я тяжело вздохнул и поднялся, растирая ладонями онемевшее место. И тут увидел, что с востока надвигалась огромная туча. «Дождь будет! Что делать? Домой не успеть!» Поискал глазами укрытие. Ага! Вон, на берегу стог чернеет.
Резвый, косматый и рябой дождь плясал передо мою до полной темноты. В сухом стоге было тепло, и я незаметно уснул. Проснулся, прислушался — тишина. Обессиленные тучи уползли. Идти в деревню при такой темени, к тому же с пустыми руками, что-то не хотелось. Я решил остаться на утреннюю зарю. Может, все-таки посчастливится.
Почти всю ночь провел под небом, усыпанным яркими озорными веснушками. Перед рассветом вновь задремал. Когда очнулся, долго не хотел выбираться наружу, чувствуя, что там холодина. Наконец вылез и... увидел везде плотный туман. Сразу стало тоскливо. «Поохотился! Жди теперь, рассеется он сегодня или нет!» Я возвратился в свое убежище, оставив открытой входную дыру. В соломе шуршали шустрые мыши. Недалеко приглушенно гудели тракторы. В голове теснились невеселые мысли. Достал из кармана завернутые в газету пирожки, перекусил.
Между тем, серело все больше. И вот показалось без обычной зари солнце — белое и неяркое, будто луна. Поднимаясь, оно постепенно растопляло муть. Вот вокруг него появилось бледно-розовое кольцо. Оно с каждой минутой становилось все ярче и расходилось дальше и дальше. Солнце набирало силы и было похоже на огромный распускающийся цветок.
Я с интересом начал наблюдать за ним. Не каждый день такое увидишь!
Солнце волновалось: то тускнело, то светлело. И вдруг, словно разорвав, наконец, сетку тумана, оно разом вспыхнуло и совсем растворилось в своем ослепительном свете.
В то же мгновение туман окрасился в нежно-розовый цвет, затем в малиновый, в бледно-синий, опять в розовый.
Солнце заиграло! Оно вертелось и бесновалось в своем круге — чашке, расплескивая на озеро яркие лучи. Становилось все теплее и теплее. Я выбрался из стога, любуясь красотою утра.
Солнечные лучи вонзались в туман, прижимали его к воде, рвали на части. Остатки тумана, лениво ворочаясь, уползали в камыши. Они развешивали там свои седые космы на стрельчатых листьях и на шелковистых метелках и превращались в светленькие частые росинки, под тяжестью которых стебли камыша склонялись к глади озера.
Выскочивший откуда-то ветер налетел на заросли камыша, росинки вспыхнули под солнцем, заискрились, и тут же каждый листок, каждая метелка начали бросать в озеро пригоршни серебряных звезд, которые разом гасли в темноватой воде. Над озером полилась звонкая утренняя мелодия.
В голубом небе, забрызганном солнцем, эту мелодию подхватил жаворонок, запела ее и моя юная душа. Ко мне вернулось то настроение, с которым я шел вчера на охоту.
И, будто продолжая веселую мелодию, над головой неожиданно раздались трубные звуки. От них радостно защемило сердце. Четко выделяясь на фоне голубой пропасти, высоко-высоко, большим клином, плавно летели белоснежные лебеди.
Захлебываясь от прихлынувших чувств, я вскинул ружье и, никуда не целясь, спустил курок. Хлесткий гул пронесся над озером. Это был мой первый выстрел. Вернее, не выстрел, а салют.
Салют весне, солнцу, необыкновенной красоте родной природы, лебедям и рождению нового охотника.
Необычный погонщик
В конце сентября я охотился за дрофами. Взрослые птицы вместе с молодняком начали сбиваться в стаи и близко к себе не подпускали. Много раз я пытался подкрасться к дрофам, но они вовремя замечали меня и улетали или быстро отходили. Но однажды мне повезло. Случилось так.
На охоту я отправился рано утром. Миновал редкие березовые колки и вышел в степь. Перейдя через широкую, изуродованную колесами машин и подвод дорогу, на которой кое-где синели лужицы, застекленные тонким ледком, остановился передохнуть. И тут на серебристо-зеленом одеяле озимого поля заметил больших серых птиц, напоминающих валуны. Дрофы! Мигом пригнулся и побежал в ложбину. Степные великаны находились от меня километра за два. Но как подкрасться? Впереди ровное место. Ползти? Много времени пройдет, и птицы могут улететь, «Хорошо бы подобраться к той скирде на краю озимого поля», — подумал я и решил попытать счастья. От скирды до дроф совсем недалеко.
Я перебрался через неглубокий овражек, поросший мелким кустарником, и, используя каждый бугорок, каждый пучок травы, начал медленно скрадывать птиц. Но вот нужно ползти. Уже через несколько метров телогрейка и брюки, подшитые на коленях брезентом, насквозь промокли от изморози, серебристое полотнище которой морозец разостлал на пожухлой траве. Спустя полчаса я был возле скирды, но, взглянув из-за нее, увидел, что до дроф еще метров триста. Ползти дальше бессмысленно — буду сразу замечен. «А может, птицы приблизятся к моему укрытию?» Стал ожидать, примостившись сбоку скирды.
Прошло часа полтора. Дрофы не приближались. Они величаво бродили по озими и кормились. И только одна птица, настороженно подняв голову, поглядывала по сторонам. Она охраняла стаю. Я уже начал отчаиваться и досадовать на себя, что зря трачу время. Лучше бы сразу на уток пойти! Конечно, утка не то, что дрофа. Но, как говорится, пусть перепел в сумке, чем журавль в небе.
Хотел было двинуться напрямик через озимь на Дубовое озеро, как птицы неожиданно заволновались и... направились в мою сторону. Все ближе, ближе. Крепко сжав ружье, замер. Бешено колотилось сердце. Уже хорошо видно красивое оперение идущего впереди усатого дрофича. На его рыжевато-желтой рубашке нарисованы черные поперечники — черточки.
Пожалуй, можно и стрелять. Я навел ружье на дрофича и спустил оба курка. После выстрела дрофич высоко подпрыгнул и забился на земле. Остальные птицы, разбежавшись, тяжело поднялись.
В ту же минуту с того места, где сперва были дрофы, метнулась лиса и помчалась по полю...
Мечта о весне
Шли последние дни августа. В лесу уже вспыхивали малиновым огнем осины. Они развевали свои горящие факелы среди еще зеленых нарядов берез, лиственниц и сосен и грозили зажечь великий осенний пожар.
Остывший за ночь ветер почти до полудня резал холодком лицо. Небо, до синевы омытое дождями, поднималось все выше. Птицы пока не покидали родные края, но осень все настойчивее заявляла о себе. И, вероятно, затем она выслала вперед паучков-связистов, которые суетливо натягивали в полях и лесах тоненькие серебристые провода. Солнце, едва повиснув над горизонтом, нисколько не грело.
В такую пору дома усидеть невозможно. Особенно нашему брату — охотнику. Проснулся я пораньше, накинул на плечо куртку, прихватил ружье и отправился через лес к реке — может, там утку вспугну. Над лесом поднялось солнце, и листья деревьев, обильно забрызганные росой, заблестели. Кругом все было наполнено шорохами падающих капель, запахом мокрого леса и свежестью утра. Осторожно отводя руками холодные влажные ветки, я пробрался к реке. Выбрал подходящее место и присел передохнуть. От реки поднимался, дрожа, еле заметный белесый парок. В кустах порхали, тихо пересвистываясь, невидимые птички. Рядом со мной на берегу стояла осинка. Одна ветка ее склонилась над самой водой. С ее листьев дружно падали крупные капли. Они звонко булькали в воде, на которой расходились, сталкиваясь и поглощая друг друга, круги-улыбки. Солнечное тепло скоро высушило верхние листья ветки, но с нижних продолжали скатываться капли. И вот на листочке, который почти касался воды, осталась последняя светленькая росинка. Набирая откуда-то силы, она сползла на кончик яркого малинового листочка; он сразу согнулся и едва заметно задрожал. Я ожидал увидеть что-то необычное. Почему? Сам не могу сказать. Только чувствовал это всем своим существом. И оно свершилось, но самое простое и неизбежное...
Поднявшееся солнце охватило всю осину. Капелька вспыхнула и заискрилась, как крошечный осколок светила. Вот она немного вытянулась, оторвалась и погасла в темной глади реки. А листочек легонько качнулся, вдруг отделился от ветки и распластался на воде, напоминая расплывшуюся крупную каплю крови.
Я удивился. Неужели росинка оказалась для него тяжелой? Или, может, этот лист был одним из первых, что попали под ноги осени? И тут увидел на месте листа маленькую тугую коричневую почку.
Да, новое всегда рождается с трудом и болью... Это начинала расчищать для себя место, оставляя после себя кровавую дорогу, весна.
