Иванов Г.
Всю ночь шел снег, мягкий и обильный. И хотя сквозь стенки шалаша нельзя было расслышать шороха мягко падающих снежинок, тем не менее тихий обильный снегопад был явственно ощутим во всем теле, и это действовало убаюкивающе, нагоняя крепкий-крепкий сон...
На рассвете снег перестал.
Я осторожно выбрался из спального мешка и, стараясь не производить лишнего шума, принялся за недолгие приготовления к предстоящей охоте.
Мне еще не представлялось хорошо, что ожидает меня там, за тонкими стенками шалаша, но предчувствия чего-то необычайного, сказочного, хорошего уже заполнили меня всего и слегка волновали душу.
Я в последний раз поглядел на часы, погасил фонарик и, осторожно разобрав заставленный еловыми лапами вход, выбрался из шалаша.
На небе застыли негустые лохматые облака — остатки гигантской снеговой тучи, а в промежутках между ними на бесформенных полосах чистого лазурного неба еле заметно мигали последние редкие звезды.
Нет, я не берусь передать словами тех чувств и ощущений, которые вдруг нахлынули на меня со всех сторон, — они непередаваемы. Я могу только коротко рассказать о том, что я увидел, выбравшись из темного ночного убежища. И первым делом это — снег, снег, снег...
Лес стал совершенно неузнаваем. Старые сосны и ели нахлобучили на свои вершины громаднейшие снежные шапки, богато обтянулись искристыми, зимними кружевами. А молодые елочки и сосенки, только вчера такие пышные и зеленые, превратились в замысловатые фигурки, просто и живо вылепленные из мягкого пушистого снега.
Каждая лапка, веточка, каждый сучок, даже самый крохотный и хрупкий, держали на себе множество снега. Лес напоминал какое-то подобие гор, только горы эти были белыми, искристыми, воздушными, а вместо таинственных входов в пещеры во множестве зияли не менее таинственные бесформенные дыры, обложенные и обвешанные большими ворохами и гроздьями чистейшего снега.
Нельзя было не залюбоваться этим величественным, одетым в полный наряд зимы лесом, приобревшим тот неотступно манящий уют и сдержанное спокойствие, которые принес с собой тихий обильный снегопад. И ко всему этому — безмолвие и тишина, редкостная, особенно чуткая тишина, не нарушаемая ни единым звуком, ни единым шорохом...
Я долго стоял на одном месте, не в силах оторвать глаз от преобразившегося леса. И, как обычно в подобных случаях, в душе назревало и с каждой минутой увеличивалось почти нестерпимое желание идти туда, в глубину леса, идти просто так, не ставя перед собой никакой цели.
Я готов был уже выполнить это свое желание, как вдруг на соседнем ореховом кусте заметил рябчика. Серенький петушок сидел, поджав под себя лапки и по-куриному спрятав головку под крыло. Он, видимо, еще спал, убаюканный тишиной раннего утра.
Во мне одновременно пробудились и охотник и натуралист; охотник осторожно сиял с плеча ружье и беззвучно взвел курки, а натуралист, тихо ступая по снегу, стал медленно подходить к рябчику, сокращая и без того короткое расстояние для выстрела охотника.
Рябчик неожиданно встрепенулся. Красивая головка с небольшим хохолком высвободилась из-под крыла, и два темных блестящих глаза с удивлением и любопытством уставились на меня.
Я не двигался.
На белоснежном фоне недвижимо сидящий петушок походил на изваяние. Мне хорошо было видно каждое его перышко, каждая черточка расцветки оперения, выражение глаз. И, казалось, он во многом дополнял то, что так изумительно сотворила за ночь зима. Он, не отрываясь, с величайшим любопытством и удивлением глядел на меня и, казалось, спрашивал сам себя, что, дескать, за пень такой вырос здесь за ночь. Не мог он только знать, что «пень» этот уже давно борется с желанием положить его, серенького лесного петушка, в свой бездонный рюкзак и что желание это вскоре победило — я стал медленно поднимать ружье...
Но тут мне вдруг показалось, что если я сейчас грохну из него, то все вокруг разрушится, исчезнет и останется нечто совсем обычное: деревья и снег. Я невольно перевел взгляд на лес. Он по-прежнему жил тишиной и уютом — даже обычно неугомонного дятла не было слышно.
Тогда я резко опустил ружье и махнул свободной рукой.
— Кыш, ты!..
Рябчик вмиг исчез в густом ельнике, огласив тишину громким фурканьем крыльев. Но этот звук совершенно не был лишним в лесу — он был неотъемлемой его частью.
Я постоял какое-то время на одном месте, а потом, закинув за плечи ружье, направился в глубь заснеженных лесных зарослей.
