Никишин А.
До самого декабря лили осенние дожди. Проселочная дорога до деревушки, куда давно уже собирался я съездить за зайцами-русаками, настолько раскисла, что добраться туда долго не было никакой возможности. Но вот резко повернуло на зиму — ударил сильный мороз. Сковало льдом залитые дождевой водой окрестные луга и болота.
Стал и Днепр. И я поехал на охоту.
...Ранним морозным утром, выйдя за русаками, я с удивлением проводил взглядом пролетавшую над деревней кряковую утку. Что такое? На дворе — зима, откуда же кряква? И тут вспомнилось мне, что на многих наших реках, там, где имеются незамерзающие места, кряковые утки частенько остаются на зимовку. По утренним и вечерним зорям можно тогда видеть их у самой полыньи, а днем они забираются в ближайшие леса или под снежные навесы береговых сугробов.
Вспомнив все это, я решил, что и сейчас еще не поздно поискать ценных, хвативших ледку, крякв. Одна пролетела — значит, где-то должны быть и другие! И, закинув за плечи ружье, отправился в приднепровскую пойму.
Невдалеке протекал довольно большой ручей. Огибая деревню, он направлялся к Днепру, теряясь где-то в его плавнях. От обоих берегов выступали к середине тонкие пластины льда, образовавшиеся после первых морозов. Сейчас, когда уровень воды понизился, ледяные закраины ручья повисли в воздухе. Пройдя немного вдоль его берега, я увидел, как из-под льдины вдруг показалась утка... Стреляю... Сквозь дым вижу, как кряква поднимается с ручья и улетает. «Не взяло! — с досадой опустил я ружье. — Слишком далеко...»
Приблизившись к месту, куда ударил заряд, я стал рассматривать следы дроби на льдинах и тут же увидел торчавшие из-подо льда перья! «Неужели моя, стреляная?!» — едва поверил я своим глазам. Поднявшаяся в воздух кряква, оказывается, была другой! Она сидела тут же, под льдиной, и не была замечена мною раньше. Удачный выстрел на далекое расстояние порадовал меня, и убитая крякуша была с удовольствием опущена в сетку.
Но вот ручей пропал, ушел под лед болота, — дальнейший путь мой лежал теперь по вмерзшим в лед траве и тростнику. И только хотел я опустить курки, как вдруг из заиндевевшей тресты, взметнув снежную пыль, поднялся селезень. Он стремился как можно скорее уйти... но следует выстрел, и красиво оперенная птица со звоном ударяется об лед...
Пробираюсь дальше, сквозь кусты и тростник, к Днепру. Вот, наконец, и сам он, неоднократно воспетый в народных песнях и былинах! Смотрю на открывшийся передо мною простор. Но «не ревет и не стонет Днепр широкий!» Зима наступает!..
Куда же идти дальше? Направо — голый отлогий берег, переходящий в овраги, налево — плавни. Тростники там куда выше человеческого роста и такие густые, что мне, пожалуй, и не пробраться сквозь них! В нерешительности я остановился. Большая темная стая каких-то птиц то поднималась, то опускалась вдали над поймой. Вот, как черная туча, она заволакивает небо и, сделав большой круг, вновь опускается вниз. «Это, верно, грачи собрались к отлету на юг и свершают свои последние тренировки, — подумал я. — Но почему же кружат они над самым руслом реки? Уж не утки ли это?!» И как ни напрягал я зрение, установить, что это за птицы, мне никак не удавалось. Но вот от стаи отделилось несколько птиц. Чем ближе, тем ясней по характеру полета, что это — утки. Да, кряковые утки. Но тогда сколько же их в той стае?!
С величайшим трудом пробрался через плавни к невысокой иве на берегу Днепра, туда, где, по моему предположению, опустилась вся стая. Сняв шапку и сумку, пополз... Десять метров до кромки берега... Приподняв голову, вижу противоположную сторону Днепра. На льду в разных местах какие-то черные кучки. Утки ли это? Ползу еще метров пять. Вновь приподнимаюсь — теперь видна уже середина реки и полынья. На большом расстоянии вверх и вниз весь лед был усеян утками! Особенно густо была покрыта ими полынья. Но стрелять еще далеко. Да и толку мало — все равно оттуда их не достанешь. Перевожу дух... Как бы только не заметили меня утки, сидящие на той стороне! Они первые могут всполошиться, и тогда все пропало — стая сорвется преждевременно. Прижимаясь к заснеженной траве, ползу последние пять метров. Добравшись до кромки, подтягиваю к плечу ружье. Осторожно выглядываю и вижу вторую полынью — она тоже вся облеплена кряквами. Близко, не более тридцати метров! Никогда еще не приходилось мне видеть такого количества уток! Вот она, счастливая минута охотника! Навожу стволы ружья на наиболее темное место у полыньи и раз за разом стреляю... Черным пологом закрыли лед поднявшиеся утки. Воздух заколебался, и легкий ветерок, повеяв в лицо, заколыхал прибрежные тростники. Стая поднималась тяжело и не вдруг. Сначала взмыл вверх передний ее край. За ним нарастающей волной вздымались остальные. Что-то стройное и закономерное было в этом мощном и постепенном подъеме. В то время, когда половина стаи была уже в воздухе, вторая, отдаленная ее часть, все еще сидела на льду, пока волна взлета не докатилась и до нее... В полете стая извивалась, как огромный удав... Я видел, как голова ее шла уже назад, а хвост все еще двигался в прежнем направлении, до определенной точки поворота.
После моих выстрелов на месте осталось семь крякуш. Пять из них находились на льду, по эту сторону полыньи, а две качались в ее черной воде. Вскоре одна, увлекаемая быстрым течением, приблизилась к кромке и, слегка качнувшись, ушла под лед. «Что же делать? Нужно как-то достать добычу», — и я спустился к реке.
До полыньи было метров двадцать. Я попробовал лед у края — как будто держит. Пошел осторожно дальше. Трещит. Поспешно возвращаюсь назад. Вот так раз! Видит око, да зуб неймет! Наконец неподалеку от берега нашел длинную жердь и с этим несложным инструментом снова отправился на лед. Положив жердь перед собою, лег на нее грудью и медленно, в положении распластанной лягушки, стал продвигаться к чернеющей впереди полынье. Осторожно ползу метр за метром. До утки остается совсем немного, но лед стал тонок, как яичная скорлупа, — прогибается и непрерывно потрескивает... Теперь отчетливо видно, как под ним быстро струится черная вода и бегут в разные стороны лучистые трещины и белые воздушные пузырьки... «Как бы вся моя опорная система не ухнула под лед! — подумал я. — Тогда уж пузыри пойдут покрупнее!..» Но до цели остается всего лишь два метра — подаюсь еще немного вперед и палкой загребаю битых уток; они легко скользят по зеркалу льда. В этот момент от неосторожного моего движения раздался громкий угрожающий треск! По спине пробежал легкий холодок — и я невольно взглянул вниз, в черную бурлящую глубину, отделенную от меня только прозрачной и ненадежной пленкой... Не дыша, медленно подаюсь назад, не забыв прихватить с собой и трофеи. Вот и берег — значит, выбрался благополучно! Облегченно вздохнув, поднялся, взглянул туда, где черным и страшным пятном крутилась моя полынья, — и только сейчас оценил тот риск, с каким добыты были утки!..
На горизонте, где в морозной дали давно уже скрылась утиная стая, начинало по-вечернему розоветь холодное небо. Это был последний ледовый пролет кряквы в пойме Днепра.
