Стельмахович А.
Лет тридцать назад в самой глуши заволжских лесов довелось повстречаться мне с редкостным, необычайно поразившим меня человеком.
В ту пору в числе других москвичей я был направлен в одно из марийских лесничеств на ликвидацию прорыва лесозаготовок. Заканчивая распределение участков, лесничий обратился, наконец, и ко мне: «Ну, а вы давайте на Боровой кордон, к прорабу Шандыбе.
Надо помочь ему!..» При упоминании о Шандыбе служащие лесничества почему-то многозначительно переглянулись, но я тогда не придал этому особого значения и, ознакомившись с картой, забросив за спину рюкзак и ружье, отправился в путь.
С неизъяснимым удовольствием шагал я по прямой заснеженной дороге, любовно рассматривая вычурные узоры следов многочисленных лесных обитателей, то тут, то там пересекавших широкую просеку. В другое время я давно уже свернул бы на первую же попавшуюся заячью «скидку», но нужно было спешить засветло попасть на кордон. До него было около двенадцати километров.
Пролегавшая чернолесьем просека, спускаясь все ниже и ниже, вывела, наконец, меня в долину небольшой лесной речки. Здесь дорога, перескочив через узкий заснеженный мостик, стала круто забирать в гору. Показались первые острова красных высокоствольных сосен. По мере подъема вверх лиственный лес уступал место сосновому бору. Тишина чернолесья сменилась постоянным и мерным шумом хвойных вершин.
Пройдя еще с километр, я увидел, наконец, малоприметный среди частых деревьев, полузанесенный снегом, барак. Ни дороги, ни торной тропы к нему не было. Крыльцо и двери запорошил глубокий снег. Ни людского говора, ни единого звука — в бараке не чувствовалось никакой жизни...В тревоге я оглянулся и вдруг увидел, что к одной из неподалеку расположенных дверей вели какие-то свежие следы. Всмотрелся — следы были какие-то странные: не валенки, не сапоги и не лапти, а скорее медвежьи лапы. В недоумении подошел я к этой двери и тихо потянул ее. Внутри барака что-то заворочалось, послышались тихие, мягкие шаги, дверь открылась и... что такое?! На меня глянуло нечто бурое, рыжее. Темно-рыжие волосы на голове торчали во все стороны, как вымолоченный сноп. Такие же рыжие баки, сливаясь в одно целое с бровями и усами, закрывали лицо до самого носа. Из косых, узких щелок поблескивали маленькие коричневые глазки. Обнаженные грудь и живот были густо покрыты длинными вьющимися волосами, тоже рыжими... Я сделал шаг назад и невольно тронул рукой шейку ружья... Но молча стоявшее странное существо вдруг заговорило: «Пожалуйста, проходите! Я вас давно жду. Утром в старом бараке сказали, что вы сегодня придете».
— Вы — товарищ Шандыба? — спросил я.
— Да, да. Я — Шандыба, — произнес он, запахивая растегнутую рубаху и косолапо перебирая босыми заскорузлыми ногами. — Пожалуйте! — еще раз произнес он, открывая дверь в комнату.
Я шагнул через порог. Почувствовался резкий запах протопленной, недавно сложенной и еще не просохшей кирпичной печи. Кроме стола, лавок у стен и двух табуретов, в комнате ничего не было.
Я подробно расспросил Шандыбу о положении дел на участке по заготовке леса. Когда мы закончили деловую часть, Шандыба, осмотрев мое ружье, сказал:
— Охотой тоже занимаетесь... А у нас дичи... И всякая есть... А больше всего — глухаря...
— Такая редкая дичь... И вы говорите — много? — заинтересовался я. — Значит, весной мы сможем побывать даже на глухарином току?
— До весны еще далековато, — ухмыльнулся Шандыба. Он вдруг как-то необычайно подобрался, вскочил на стоявшую вдоль стены лавку и уселся какой-то нелепой птицей... Подбирая под себя босые ноги и прижав к туловищу вытянутые назад, под темный пиджак, руки, он, к моему величайшему изумлению... затоковал глухарем! Сначала чокнул раз:— Чок!... — и прислушался... Потом второй раз: — Чок!.. — и, слегка повернув голову набок, опять сделал вид, что слушает. После небольшой паузы он чокнул несколько раз подряд: — Чок, чок, чок! — И снова: — Чок, чок, чок! — перейдя на глухариную дробь, он стал вперевалку, по-куриному, передвигаться по лавке. Грубые, мозолистые пальцы босых ног обнимали края лавки, совсем как лапы глухаря обнимают сук дерева. Черный распахнутый пиджак удивительно передавал общий фон глухариного оперения. Моментами прижатые к туловищу борта пиджака спускались с помощью локтей вниз — свисающие, трепещущие крылья. На вытянутой шее, под закинутой назад головой, тряслась у челюстей рыжая, как у токующего мошника, бородка. Закончив первую трель, он напряженно задрожал, завертелся на месте и перешел к «точению». Характерный, с легким металлическим оттенком, скрежет челюстей заполнил комнату. Поднялись сзади, над белой полоской рубахи, черные полы пиджака — вертится круглый, с белым зеркальцем, хвост... Токует, точит... Трясется палевая бородка, и все кружит и кружит по току необыкновенный глухарь...
Все это произошло так неожиданно, что я не сразу мог понять: что же это за существо — человек или в самом деле птица? Ошеломленный, стоял я среди полутемного барака, напрасно пытаясь вернуться воображением к тому моменту, когда разговаривал тут с Шандыбой-человеком. Мне казалось уже, что говорил я здесь с кем-то другим...
Между тем «глухарь» разошелся не на шутку. Яростно начиная одну песню за другой, чередуя звонкое, отрывистое чоканье со сверлящим скрежетом точения, он медленно двигался по краю лавки, трепеща опущенными «крыльями» и далеко запрокинув вздыбленную, взъерошенную голову...
Тут, прямо скажу, стало мне как-то не по себе. Я попятился назад, к двери, где стояло в углу мое ружье. В тот же момент «глухарь», резко взмахнув «крыльями», слетел на пол и, вытянув шею, с змеиным шипением ринулся прямо на меня. Мне и сейчас как-то неловко вспоминать об этом, но тогда, не помня себя, я выскочил в сени, крепко захлопнул за собой дверь и, еле переводя дух, прислушался. Громкий хохот раздался за дверью, она распахнулась, и передо мной, теперь уже в человеческом образе, предстал ухмыляющийся во весь рот Шандыба. Он был, видимо, доволен эффектом своего поистине артистического действа. С лукавой улыбкой, утирая волосатой ладонью выступивший на лбу и груди пот, он как ни в чем не бывало спросил меня — чего это я так испугался?
Постепенно приходя в себя, смущенно отдал я дань восхищения его необыкновенному таланту и спросил — откуда у него этот дар перевоплощения?
— Поди лет двадцать, — рассказывал Шандыба, — был я егерем при царской охоте в Беловежской пуще. Там и превзошел я свое искусство. Всякого зверя и птицы мне повадки известны. Вот, бывало, наедут разные князья да графья, а много ли из них настоящих охотников было? Все больше насчет зеленого змия соображали — питухи и закидоны были, что и говорить, знатные! Ну, сыграешь им вот так-то, по-глухариному — глядишь, который полтинник, а какой потароватей — и красненькую выкинет! Им что — деньги у них нетрудовые были... А по правде — обижали они больше нашего брата, поди и за человека не считали, хоть и превзошел я во всем охоту... Много, брат, с той поры время прошло. Теперь вот обратно по лесному делу работаю, потому — люблю лес. Вот нет-нет да и вспомнишь лесную-то песню... Однако пойдемте-ка в барак к лесорубам, потолкуем о деле, — перевел разговор Шандыба и, как был, босой и без шапки, направился к двери. Полагая, что его одежда в сенях, я отправился вслед за ним, но, к моему удивлению, он так и вышел вон и неторопливо зашагал по снегу куда-то в глубину леса!
— Вы что это! Разве так можно! — крикнул я вслед. — Простудитесь!
— Ничего, тут недалеко. Идемте! — ответил он, и его красные от мороза ступни замелькали между сосен.
В нерешительности я последовал за ним, но тут вспомнил, что забыл в бараке рюкзак. Вернувшись вскоре на тропу, я уже не застал на ней Шандыбы — он скрылся за поворотом. Пройдя с километр, обеспокоенный, я прибавил шагу, надеясь застать его уже в бараке лесорубов, у печки. Но Шандыба сидел на бревне возле барака и, поставив, как ни в чем небывало, ноги на снег, чертил по нему прутиком и время от времени поглядывал в мою сторону. Я поспешил пригласить его в барак. В бараке на его более чем легкий костюм никто не обратил ни малейшего внимания. Позднее я узнал, что Шандыба часто так ходит, а по утрам натирается снегом — и здоров как дуб...
