Борис Иванов
Охотник
Он был искуснейшим стрелком
И поохотился немало.
Чего с ним только ни бывало?
А степь ему — как отчий дом.
Осенней хмурою порой —
Кусок брезента вместо крова,
Клок сена на земле сырой —
Удел охотника суровый.
А зори, зори! Красота!
В каких палитрах сыщут люди
Такие дивные цвета?!
Кто видел, век их не забудет.
Летит ли гусь издалека,
Чирок ли резвый пронесется,
Не дрогнет на цевье рука,
Никто от дроби не спасется.
Но вдруг случится, в октябре
Пойдут дожди, снега, туманы —
Зверь зябко спрячется в норе,
А птица — в вымокшем бурьяне...
Стреляй, вали, хватай ее!
В плаще не страшны снег и ветер.
Но нет, он ни за что на свете
Сейчас не поднял бы ружье...
Он побывал с ружьем везде
И поохотился немало,
Но никогда с ним не бывало,
Чтоб рад он был чужой беде...
Андрей Мястковский
* * *
Дробовик и телогрейка
На гвозде — как и вчера...
Снова сказка-чародейка
Тихо молвит мне: — Пора.
Снег всю ночь летел, дымился
И мороз сковал реку.
Вон лисицы след повился
Вдаль по чистому снежку.
Так бери свою берданку,
На день — хлеба, тютюну, —
И найдешь ты спозаранку
Стежку зверя не одну...
Что ж, пойду, топча порошу,
И за речкою в гаю
Клены выстрелом встревожу,
Но лисицы не убью.
Застрелить возможно ль сказку? —
Пусть живет, как век жила...
За окном снежинок пляска,
Ночь все тропки замела.
Перевел с украинского Петр Усачев
В. Сахаров
«Семенов день»
В сентябре по тайге идет рев, —
Собирает сохатый коров,
Он комолых скликает лосих,
В лютой ярости сам голосит.
Как кремневый топор, — рога,
Свилевата, как вяз, нога,
По ноздрям его воздух бьет —
Чует: грозный пришел черед.
Жизнь и смерть — на одно лицо,
Жизнь и смерть — как одно кольцо.
Выбегает второй на угор
И вступает в решительный спор.
Выжав мышц тугие узды,
Они бьются сперва, как козлы, —
С задних ног они бьют, свысока,
Отводя от ударов бока.
После сходятся напрямки
Разъяренные кровью быки.
И шматками летит из-под ног
В цвет брусники окрашенный мох.
Ударяют рога о рога, —
Только полнится сапом тайга...
И вдруг рушатся оба они,
Не распутав рогов пятерни.
Так им в дружбе жестокой костнеть
В логе узком на каменном дне.
Третий трубно в чащобе ревет, —
Он продлить вызывается род!
Вот таков, он, «Семенов день»,
Когда громко лютует олень,
И медвежья идет гульба,
И вершится в упор судьба.
А Семен сам гуляет в святых,
С ружьецом на угорьях крутых,
Он на ошкуре носит нож,
По приметам он старец хорош!
Он и с виду быть должен кряжист,
Молодецкий у старого свист,
И тайгу знает всю наизусть,
И в святых погуляет он пусть.
А, возможно, такой здесь подвох, —
И медведь так сподобиться мог.
Вот и ходит в святых Семен,
Сам не зная — откуда звон.
Вас. Журавлев-Печорский
Живая вода
Не сразу скажешь, как случилось это...
Все было в жизни ладно до поры,
Пока за городом не отшумело лето
И не сломали крылья комары.
Я сгреб в охапку письма и бумаги —
Все в чемодан и, радость не тая.
На всю получку взял в универмаге
Фуфайку, сеть, припасы для ружья.
Привет, друзья! Душа простора просит.
Я пойман им, как нельма на блесну...
Запахла хвоей лиственницы осень.
Косач поднялся — и огонь блеснул.
Нет, не промазал. Я еще умею
На мушку брать и нажимать курок...
Огонь костра мои ладони греет,
Вновь раздувает пламя ветерок.
Шумит река. Прогукал филин в чаще.
С усталости бросает в пот и дрожь.
Где б ни жил ты и как бы ни был счастлив —
В какой-то день на родину придешь.
А. Овчинников
Зимние ночи
I
Тетерев спит в распушенном снегу,
Звезды бессонные ходят над лесом.
Филин кричит за болотом: «Угу!»
В сумраке лунном, туманно-белесом.
Льдинки мороз надевает, звеня,
Словно сережки, косматым березам.
Вот на тропинке, как нитка, лыжня —
Верно проложена старым морозом.
Дуб на поляне, огромный, седой,
Тенью на снег опирается синей.
Лось с побелевшей, как лунь, бородой
Лижет с ветвей серебрящийся иней.
Ах, до чего ты, зима, хороша!
Кажешься старым, неслыханным сказом!
Хвоей застывшей на елке шурша,
Белка глядит черной бусинкой-глазом...
II
Сквозь туманно-лунную завесу
Чуть видны, все в инее, кусты.
В дар Морозко преподносит лесу
Тонких льдинок хрупкие цветы.
Надевает елочкам зеленым
Шапки снеговые набекрень.
Под луной на снег бросают клены
Голубую тающую тень.
В небольшом заснеженном распадке,
У кустов, застывших на бегу,
Белые, большие куропатки
Спят под елкой, спрятавшись в снегу...
Лес не спит... полночный час — тревожный.
Бродят волки, лапы сжав в комок...
И стоит сохатый осторожный
На развилке скрещенных дорог.
А природа русская, простая,
Нарядилась, выйдя на простор, —
Драгоценным мехом горностая
Опушила синий шелк озер,
И на встречу с стариком Морозом,
Вся в румянце, в ледяной пыли,
Низко-низко кланяясь березам —
Сестрам русской сказочной земли,
По лужайкам, по застывшим борам,
Где снега блистают холодны,
Белая зима идет дозором,
И везде следы ее видны.
Николай Банников
Плоты
На плотах смоленых, на байдарках,
Под удар бессонного весла,
С Золотого Озера подарки
Бия в Бийск зеленый принесла.
Вот она, шаманья радость, панты,
Злой венец оленьей красоты.
И в очках босые экскурсанты
Обступили грузные плоты.
Покупают с шутками и смехом
У алтайского плотовщика
Кедровые жирные орехи
Цвета соболиного брюшка.
Плотовщик, алтаец узкоглазый,
Курит, ломаную речь ведет,
А потом вытаскивает разом
Горных хайрюзов и дикий мед.
Он берет за грязную манишку
Главную забаву на борту —
Бурого двухмесячного мишку,
В плен захваченного сироту.
Долго не затихнет шум и гомон
Вкруг плотов, медведя и гребцов.
Я кричу, чтоб приходил с альбомом
Местный живописец Кузнецов.
Валерий Замесов
* * *
Милые,
Восторженные годы,
Зябкие, росистые утра.
И веселый,
Незаметный отдых
В стоге сена или у костра;
Меткие слова
И прибаутки;
И неясный полуночный плес...
Рядом,
Настороженно и чутко,
Спит, слегка подрагивая пес.
В небе месяц,
Медленный и сонный,
И смолистый запах сосняка... —
Вспомнил я,
Когда листочек клена,
Золотом осенним засверкал,
В шорохах
На каждом повороте,
В запахах
Обкошенных полей
Слышится мне песня об охоте,
Чудятся мне крики журавлей...
Валентин Уруков
Тайга
I
Трубит изюбрь под шелест листопада,
С огнем рябин сливается заря.
Недвижная таежная прохлада
Напоена дыханьем октября.
Хруст ветки в тишине подкараулив
Иль запах уловив издалека,
Стремглав в чашу уносится косуля —
Так грациозно, сказочно легка!
Вдруг свистнет рябчик и умолкнет снова.
Другой ему откликнется рядком.
А дятел бьет в сухой сучок сосновый
Своим неустающим молотком.
Остановлюсь. Сниму с плеча двустволку
И, отряхнув хвою с воротника,
Вот здесь присяду слушать втихомолку
Неясный, тихий говор родника...
II
— Ну, кажется, и дождик перестал, —
Ты хлопнул по карману по привычке —
И вот уже сырая береста
Трещит в огне зажженной спички.
Пополз проворной струйкою дымок,
Обвив собой консервные жестянки...
Я бы еще сто раз в пути промок,
Чтоб у костра опять сушить портянки,
Чтоб, сняв двустволку с занемевших плеч,
Пить, обжигаясь, чай с сухою коркой,
Чтоб веток настелить, на них прилечь
И затянуться крепкою махоркой.
Чтоб вновь идти неведомо куда,
По уткам влет стреляя торопливо,
И видеть, как вечерняя звезда
Дрожит на дне амурского залива.
Пусть люди в отпуск уезжают в Крым
Или живут сокровищами Сочи,
Но нам с тобою сладок горький дым
И аромат дальневосточной ночи,
И этой речки золотая мель,
Живой родник своей струею чистой,
Веселый клен и пасмурная ель,
Кудлатый кедр и дуб широколистый,
Оленя осторожные шаги
И ровный шум ночного водопада —
Все, чем полна романтика тайги, —
Вот наш курорт, и лучшего не надо!
М. Скавронская
* * *
Лес. Песок. Наваленные сучья,
Пенье птиц. Июньским, жарким днем
У покинутой норы барсучьей
Я лежу с игрушечным ружьем.
Барсука я застрелить мечтаю.
Тишина, не дрогнет ни листок.
Мне кричат, зовут — не отвечаю,
Пальцами сильнее сжав курок.
Я всю жизнь охотился. С волненьем
Разбирал в лесу звериный след,
Но такой надежды и терпенья
Не имел я, как в те восемь лет.
* * *
В янтарных отблесках зари
Бледнеет неба просинь.
В бору токуют глухари
На ветках старых сосен.
Заря играет на коре,
А талый снег в морщинах.
Охотник замер на бугре
На тяге вальдшнепиной.
Блестит ледок хрустальных луж,
Все громче, звонче пенье.
Весна, любовь, лесная глушь...
Охотничье волненье.
Ан. Баранов
Первый фазан
Ну и холод! В рукавицы дую,
Хоть и знаю: это не к чему...
Я даю сегодня «вывозную»
Летчику и другу своему.
Как охотник, он одет с иголки,
Патронташ жаканами набит,
И ремень новехонькой двустволки
Кожею пахучею скрипит.
Взгляд его весьма сосредоточен,
Смотрит на следы, хотя пока
Различает Коля мой не очень
Зайца след и след бурундука.
Солнце снег в алмазы превратило,
Небо — леденистый океан,
По нему цепочкою унылой
Облаков плетется караван.
Все так ослепительно искрится:
Каждый кустик, каждый бугорок...
«И чего вам дома не сидится?» —
Вспоминаю ближнего упрек.
«Целый день, мол, носите двустволку,
Как дубинки наша детвора,
А с охоты никакого толку!
Всякий раз ни пуха, ни пера...»
На такое соболезнованье,
Уходя, ты лучше промолчи.
Он не может знать очарованья,
Сидя у натопленной печи,
Ни лесов, настоенных на хвое,
Ни полей, ни речек, ни лугов.
Лишь по сну он судит о покое,
О тайге — лишь по вязанке дров.
Мы идем в заветное местечко.
Курс туда нам старожилам дан.
Там, в кустах, за небольшою речкой
Золотистый водится фазан.
Вот она, приметная долина:
Сплошь — бурьян, шиповника кусты,
И — ура! — видны следов куриных
На пороше свежие кресты.
Холода как будто не бывало,
Кровь стучит под шапкою в виски,
И рука оружие зажала,
Словно болт чугунные тиски.
Мы дрожим в волнении великом:
Вот сейчас, сейчас... И наконец! —
Вылетает с недовольным криком
Где-то сзади вспугнутый самец.
И тотчас раскатисто и гулко
Грянул выстрел... Падает петух.
Честь тебе, гроза лесная «тулка»,
Ты спортсмена настоящий друг!
«Есть... Попал!» — кричит мой подопечный,
Перезаряжая на ходу,
И готов твердить мне бесконечно,
Что я сроду так не попаду.
А в глазах его горит такая
Радость, что не каждый и поймет...
Так был рад он некогда, взлетая
В первый без инструктора полет.
