Гавеман А. В.
Было раннее утро. Как алмазы, сверкали капельки росы на тонких паутинках и тяжелыми каплями падали с листьев кустарников. На сизой траве отчетливо вырисовывались наброды тетеревиных выводков. Собаки потянули. Как всегда, первая — Дея, красно-пегий пойнтер, а за ней — крапчатая Мери. Дядя Яша многозначительно посмотрел на меня и снял с плеча легонькую бескурковку Лебо, которая не вязалась с его крупным ростом и сильно, полнеющей фигурой.
Видимо, выводок бежал. Собаки, медленно переступая, вытянув головы, двигались вперед, временами замирая в напряженных стойках. Короткое: «Вперед!» — и шагах в двадцати загремел поднимающийся выводок взматеревших тетеревов. Я ударил, и птица, перекувырнувшись, свалилась в траву.
— Дядя Яша, что же вы не стреляли?
— Понимаете, залюбовался на собак. Недаром полевые победители — хорошо работают. А вы обратили внимание: Мери-то чистым верхом вела!
В этом был весь дядя Яша — страстный любитель легавых, который способен был забыть про ружье, когда его захватывала работа собаки.
Как охотник дядя Яша не отличался мастерством стрельбы, но он и не был, по выражению Аксакова, «шлепалой», то есть бесстрастным, спокойным стрелком. Он волновался, горячился, мазал, но все это было как-то очень мило и добродушно. Не любил он возвращаться с охоты «попом» (без трофеев), но и не гонялся, как многие, за количеством убитой птицы. Обстановка охоты, ее поэзия, а главное, работа собаки — вот что увлекало его.
Мы хорошо охотились в это утро, нашли много выводков тетеревов и, когда солнце не только высушило всю росу, но и изрядно начало припекать, решили остановиться на дневку — попить чайку и отдохнуть.
Лежа под кустом, дядя Яша с наслаждением потягивал из кружки, с особыми ароматами костра, горячий чай, любителем и большим знатоком которого он был. И, как всегда в таких случаях, начались охотничьи разговоры, воспоминания замечательных происшествий, рассказы о работе собак. Я любил слушать образные рассказы великолепного знатока английского сеттера дяди Яши. Числилась за ним одна слабость, простительная для страстного собаковода: всякие разговоры или рассказы о собаках незаметно переходили к воспоминаниям о его любимце, превосходном производителе, знаменитом Пюрсель-Абреке. Дядя Яша высоко ценил эту выдающуюся собаку и иногда наделял ее такими качествами, которыми она и не обладала.
— Помню я испытания легавых собак под Москвой в тысяча девятьсот тридцать втором году, — начал дядя Яша после того, как мы напились чайку и решили переждать жару. Вытянувшись во весь свой богатырский рост, Яков Константинович лежал на траве в тени березового мелятника, закинув руки за голову, и то ли от удовольствия, то ли от яркого света щурил свои большие серые глаза.
— Так вот! Испытания начались на Выхинском болоте в семь часов утра. Но уже с самого раннего часа по высокой насыпи железной дороги, между станциями Вешняки и Косино, по направлению к болоту, тянулись группы охотников, приехавших посмотреть полевые испытания. И вскоре окрайки болота были окаймлены пестрой лентой зрителей.
Вначале испытания шли очень скучно: мало было птицы, и молодые первопольные собаки начинали «мастерить» — делать пустые стойки, за что одна за другой снимались судьями. Настроение зрителей заметно упало. Многие перестали следить за работой очередной собаки и, разместившись группами, стали закусывать, выпивать, отпускать охотничьи остроты, а некоторые просто завалились спать.
— Среди зрителей, — продолжал свой рассказ Яков Константинович, — был и владелец знаменитой Норы — Степанов. Увидя моего Абрека, Степанов осмотрел собаку, покачал головой и сказал: «К сожалению, в нем нет ничего от моих собак, он весь пошел по линии павлиновских. Очевидно, кровь Мисс Эвелин пересилила кровь Грума».
Только что старик закончил эту фразу, как распорядитель испытаний крикнул егерю Голубеву: «Двенадцатый номер — Пюрсель-Абрек — на испытание».
Тихий и ровный с утра ветерок к этому времени превратился в очень сильный порывистый ветер. Со Степанова дважды сорвало ветром фуражку, он рассердился и стал кричать судьям: «Нельзя испытывать собак в такой ветер, надо прервать испытания!» — на что стоявший рядом Александр Александрович Чумаков заметил, что чутьистая собака в такой ветер сработает еще лучше, а со слабым чутьем, конечно, провалится.
Как сейчас вижу я работу Абрека. Пущенный в поиск, он пошел очень сильным ходом на совершенно правильных и очень широких параллелях, высоко неся голову и старательно ловя встречный ветер. Сделав четыре параллели, Абрек с большого хода прихватил, провел на ветер шагов пятнадцать и затем стал, высоко подняв голову. При подходе егеря Абрек самостоятельно продвинулся вправо и, сделав короткий заворот на ветер, вновь стал. Посланный, уверенно подал под выстрел дупеля, снявшегося в десяти шагах от него. Что за работа! Все движения собаки были полны страсти и огня. Он работал птицу дерзко и уверенно, отлично справляясь с порывистым ветром.
Эта работа захватила всех зрителей. Я был в полном упоении и восторге, а по спине пробегала нервная дрожь. Не успел я опомниться, как почувствовал себя в объятиях Степанова, который со слезами на глазах и ежеминутно всхлипывая кричал старческим, хриплым голосом, окидывая всех взором победителя: «Вот каких собак дает моя Нора! Не было таких собак и не будет. Видели как нужно работать?!» Милый старик забыл, что каких-нибудь четверть часа назад, он старательно отмежевывался от Абрека, говоря, что в нем ничего нет от его собак.
Вспоминая в деталях замечательную работу Абрека по дупелю, я пришел к выводу, что являюсь счастливым владельцем прекрасной полевой собаки. Я увидел в работе ее такие штрихи, которые говорили о ярко выраженном даровании. Если хороший артист или музыкант захватывает своей игрой зрителя и слушателя — это значит, что перед вами не просто артист или музыкант, а настоящий талант с большим дарованием. То же было и в работе Абрека.
Дядя Яша замолчал, погрузившись в воспоминания. Собаки спали, свернувшись клубком. В костре чадила последняя головешка. Мы поднялись и через полчаса вновь любовались работой собак, упивались захватывающей их охотничьей страстью.
Поздно вечером усталые, но счастливые возвратились домой. Это была одна из последних наших охот с дядей Яшей.
Яков Константинович был не только охотником и собаководом, но и выдающимся судьей и экспертом. Он судил на очень многих полевых испытаниях. С особым же блеском он раскрывался как знаток при экспертизе английского сеттера на выставках. Все мы, его ученики и последователи, ценили, как он объективно и с тонким вкусом проводил экспертизу на громадных рингах московских выставок.
Обычно при судействе многие владельцы собак и болельщики, наблюдающие экспертизу, высказывают критические замечания в адрес эксперта, остаются обиженными и недовольными. При судействе Я. К. Орлова этого почти никогда не бывало. Его авторитет был непререкаем. В то же время он никогда не «давил» своим авторитетом, в нем не было и тени того самомнения, которым, к сожалению, страдают некоторые наши кинологи. Яков Константинович всегда охотно выслушивал чужие мнения, советовался и убеждал в правоте своих взглядов.
Почти ежедневно вечером забегали «на огонек» к дяде Яше его друзья и ученики. И начинались длинные беседы, анализы родословных, соображения о вязках и обсуждения достоинств отдельных собак. На столе появлялись альбомы с фотографиями собак, которые в течение многих лет собирал Яков Константинович, представляющие большую ценность для кинолога. Дядя Яша воодушевлялся, вспоминал детали экстерьера или особенности работы собак, а попутно давал и портреты их владельцев. А затем — неизбежный чай в кругу семьи Орловых. В дни хорошего настроения Яков Константинович садился за рояль и сочным сильным басом пел романсы Чайковского и Римского-Корсакова. Будучи юристом по образованию, он в молодости учился и в Московской консерватории, но первая мировая война и ранение прервали его занятия.
Есть счастливые люди, которые у всех вызывают доброжелательное отношение. Таким был и Яков Константинович. Его все любили, ценили его чистую душу, его теплое товарищеское отношение, его высокую порядочность и знание нашего охотничьего собаководства.
