Дави Андрэ
От редакции. Несколько лет тому назад французский журналист Андрэ Дави совершил вместе с двумя товарищами беспримерное путешествие: они на байдарках спустились по Нилу от истоков до устья, проплыв, таким образом, в утлых лодочках около 7000 километров по величайшей реке на земном шаре. Это смелое и рискованное предприятие, изобиловавшее опасными приключениями в одной из наименее исследованных областей Африки, составило предмет книги, увлекательно и живо написанной А.
Дави.
Обстановка путешествия была исключительно благоприятной для наблюдения за дикой фауной долины Нила. Незаметные и тихие байдарки позволяли вплотную подплывать к зверям и птицам, обычно скрывающимся от человека. Нашим читателям, любителям дикой природы, будет тем более интересно познакомиться с помещаемыми нами отрывками из книги А. Дави, где так достоверно рассказывается о представителях африканской фауны, что — кто знает — не является ли дневник А. Дави вообще одним из последних описаний путешествия «с дикими зверями»?
Мы потратили пять дней на то, чтобы пересечь озеро Кьога.
Перед нами теперь открывается дикий и ненаселенный край — область водопада Мерчисон. К сожалению, нам нельзя проникнуть в нее через территорию Нила — Сомерсет, отведенную под заповедник. Поэтому нам приходится немного отклониться на запад и пройти через озеро Альберт.
Мы остановились с этой целью в Порт-Масинди, нам без труда удается отыскать транспорт, идущий в направлении озера. Сто километров по нагорью Масинди, каменистому и покрытому сухим кустарником, мы проехали без остановок. В этой местности еще сохранилось несколько обширных и густых массивов. Внезапно дорога выводит к просторной и глубокой впадине с отвесными краями, высотой в несколько сот метров. Вдали, километрах в шестидесяти на запад, в дымке жаркого дня, смутно виднеются отроги противоположного края впадины.
В самой глубине — сверкающая гладь озера, уходящего за пределы видимости на север и на юг. Это озеро Альберт; оно по своим размерам достойно африканских масштабов: длина его 160 километров, ширина 40 километров, общая площадь в сто раз больше площади озера Аннеси.
Глубина сброса, простирающегося у наших ног, достигает 500 м. Он соединяется с зоной излома земной коры, протянувшегося на 6000 километров от Палестины до Мозамбика; в его углублениях образовалось множество малых и больших озер,
Красное Море, озера Танганьика и Ньясса и, наконец, то озеро, которое мы сейчас видим перед собой — озеро Альберт.
Эта чаша, окруженная высокими скалами, выставлена солнцу, и в ней почти не бывает ветра. Жара тут непереносимая. Нам кажется, что нас сунули в пекло и мы жаримся на медленном огне.
(Открытие озера Альберт принадлежит англичанину Самюэлю Бэкеру, отважному охотнику, великому искателю приключений и неутомимому исследователю. Путешественник Спэк слышал от туземцев об этом озере, но ему никогда не представлялся случай до него добраться. С присущей ему смелостью он рассказал об этом Бэкеру, который находился в то время вместе со своей женой в районе Верхнего Нила, куда его послал хедив Египта для борьбы с работорговлей. Чета Бэкеров — одна из самых замечательных, о которой довелось когда-либо слышать. Бэкер был сложен, как Геркулес, жена его, напротив, была хрупкого склада, но физическую силу ей заменяли мужество и неукротимое упорство. Она считала для себя вполне естественным сопровождать мужа в его изнурительных экспедициях по экваториальным областям. Когда ему, подточенному лихорадкой, случилось опасно заболеть, именно она самоотверженно ухаживала за ним в глубине тропических дебрей.
Как только Спэк поделился с Бэкером своими сведениями, тот твердо решил отправиться на поиски озера Альберта.
Стоит привести его рассказ о сделанном открытии. Он показывает, с какой самоотверженностью исследователи тех времен посвящали себя поставленной цели: «14 марта 1862 года. Наступил чудный ясный день, — пишет Бэкер, — мы с трудом брели по дну глубокой долины, поднимаясь на ее противоположную сторону. Я торопился добраться до вершины. Наша победа открылась нам вдруг, во всей своей славе. Там вдали, на юге, за обширной водной гладью, подобной скатерти из ртути, простирался безграничный горизонт, сверкающий под южным солнцем. К югу от озера милях в 50 или 60 на запад от нас поднимались на 3300 футов над его уровнем голубые горы. Невозможно описать торжество этой минуты. Она была наградой за все наши труды, за годы упорных усилий, которые мы посвятили Африке». — Примеч. автора.)
Мы с утра обливаемся потом и целый день только и делаем, что обтираемся. Здешние места напоминают побережье Индийского океана с тяжелой и влажной температурой, где море, полное водорослей и моллюсков, похоже на горячую ванну.
Зеленые воды озера Альберт, по счастью, освежает река Семлики, вытекающая непосредственно с горных вершин Рувензори. Мы купаемся на чудесном пляже с мелким песком, окаймленным пальмами борассус, чьи пушистые плоды составляют, оказывается, излюбленное лакомство слонов.
Бутьяба, где мы поселяемся на несколько дней, представляет небольшую озерную пристань и могла бы быть раем для рыболовов-спортсменов, если бы находилась поближе. Тут вылавливаются рыбы, достигающие огромных размеров, особенно нильские окуни, чьи миграции мы еще увидим на Верхнем Ниле. Не редкость экземпляры сто фунтов весом. Рекордный вес достигает будто бы ста сорока фунтов.
В Бутьябе нам надо прежде всего отыскать средства, чтобы добраться до водопада Мерчисон. Там, на северной оконечности озера Альберт, мы спустим наши байдарки на воду возле того места, где Нил вытекает из него в северном направлении. Мне надо вдобавок найти себе пирогу взамен вышедшей из строя байдарки. (Речь идет о крушении на реке Кагер, едва не стоившем жизни автору книги. — Примеч. ред.)
На севере Уганды Нил сильно петляет из-за скалистых барьеров, которые преграждают ему путь и заставляют его несколько раз менять направление. Мы то и дело заглядываем в свою карту, чтобы разобраться в этом лабиринте.
Проходит несколько дней в Бутьябе, прежде чем, наконец, представляется нужная нам оказия: английский инженер-гидрограф собирается плыть на сторожевом катере в северную часть озера Альберт, откуда он должен предпринять поездку на водопад Мерчисон. Он охотно соглашается взять нас на свое судно.
После трех часов плавания без всяких приключений по покрытым папирусом пространствам мы вновь обретаем течение Нила, по которому нам придется проплыть еще километров сорок.
Его величество слон
На протяжении этих сорока километров, где русло реки постепенно сужается, она течет по самому большому в мире заповеднику для диких зверей.
На протяжении сорока километров мы не перестаем дивиться и восхищаться. Зрелище тем более редкое, что сейчас сухое время года. Страна почти лишена воды, поэтому многочисленные обитатели зарослей собрались у реки.
Берега, в начале плоские и болотистые, постепенно становятся выше и то полого, то круто спускаются к реке, так что глазам открываются просторные, полузаросшие лесом склоны.
Внимание в первую очередь привлекают к себе слоны — своим ростом и своей многочисленностью. Берега населяют бессчетные стада этих животных.
Возле устья Нила, у озера Альберт, слоны пересекают обширные, покрытые папирусами пространства, чтобы покупаться в открытой воде. Мы видим, как они тяжело барахтаются в трясине, с трудом вытаскивая задние ноги из ила. Животные покрыты грязью, то беловатой, то серой или шоколадного цвета: они меняют свою окраску в зависимости от цвета земли, по которой странствуют.
Как только слоны добираются до реки, они обильно обливаются водой из хобота. Животные, как и люди, чувствительны к воздействию нестерпимого дневного зноя и испытывают потребность освежиться. Втянув воду своим гибким хоботом, они полновесной струей отправляют ее в свой маленький рот и начинают обливаться. Но стадо этим не ограничивается: места спокойные, ничего подозрительного кругом нет, а вид воды соблазнителен — слоны отправляются на более глубокие места. От удовольствия они ревут и ворчат. Издаваемые ими звуки далеко разносятся по безмолвным просторам зарослей. Один за другим они опускаются в воду. Мы видим, как животное всей тушей валится в реку; по воде расходятся круги, заставляющие папирусы колебаться и шуршать. Теперь из воды выступает огромное брюхо животного, точно по ней плывет объемистая бочка. Слонята вначале издали следят за движениями своих родителей, но потом также присоединяются к ним. Они почти целиком погружаются в воду. Видны только их маленькие хоботы, торчащие из нее, как перископы подводных лодок. Картина поразительная. Слонята, по-видимому, отлично плавают и чувствуют себя в воде как в родной стихии.
Накупавшись всласть, слоны медленно возвращаются на твердый берег в сопровождении множества птиц. Едва добравшись до сухой земли, животные подбирают с нее хоботом пыль и обильно осыпают ею все части своего тела. Хобот оказывается всесторонне полезным приспособлением. Матери не забывают покрыть пылью своих детенышей. Это, несомненно, мудрая предосторожность: вокруг животных тучами вьются всевозможные насекомые.
По мере того как мы поднимается к водопаду Мерчисон, заросли редеют, уступая место лесопарку с популяциями колючих акаций, покрытых красной корой, пальм борассус и колбасных деревьев. Последние представляют очень любопытный образчик флоры Верхнего Нила. В это время года колбасное дерево покрыто толстыми стручками в форме сосисок, свисающими с его ветвей на длинных нитях. Эти «сосиски», к сожалению, несъедобны даже для слонов, которые, впрочем, щедро вознаграждают себя, объедая с поразительным проворством листву с акаций. Животные забирают ее хоботом и тут же отправляют в промежуток между бивнями и острой верхней губой. Слоны обламывают толстые древесные суки, словно это соломинки. Затем они становятся на них тяжелыми ногами и без видимого усилия сдирают листву. Если сук сразу не поддается, слоны используют свои бивни, как рычаг, обнаруживая при этом замечательную смекалку. Правда, случается, что они нажимают слишком сильно и бивень ломается. Нам пришлось видеть таких незадачливых слонов, лишившихся обоих бивней; без них они наполовину калеки.
Есть слоны-силачи, которые запросто выкорчевывают дерево, чтобы удобнее было объедать с него листву и побеги. Позднее нам пришлось побывать в саванных лесах, где подряд все молодые деревья вырваны, сломаны и покалечены, а листья с них полностью объедены. Эти деревья иногда порядочных размеров. Так ведут себя слоны. Если принять во внимание, что взрослый слон поглощает в день до 400 килограммов зеленого корма, станет очевидным, что стадо слонов всегда оставляет весьма ощутительные следы своего пребывания. Нечего говорить, что слоны, напавшие на плантацию бананов или чего-нибудь, что им по вкусу, угощаются без оглядки и производят значительные опустошения.
С катера, осторожно рассекающего воды Нила, мы с неослабным вниманием следим за повадками этих благородных животных. Слонята чинно держатся возле своих мамаш, вплотную прижимаясь к их боку. Подростки вдруг затевают дикую скачку по зарослям — надо на что-то растратить запас молодых сил. Но отойти далеко им не приходится: родители призывают шалунов к порядку — те не смеют ослушаться их хриплого рева.
В полдень взрослые слоны мирно отдыхают в тени деревьев. Они пережевывают пищу, без стеснения громко рыгая, со счастливым видом покачивают хоботом вправо и влево или трутся боком о ствол колбасного дерева, отчего то скрипит и гнется, словно прутик. Стайки птиц разгуливают у них по спине, склевывая клещей и других паразитов, гнездящихся в их шероховатой коже. На земле сидят и другие птицы, неотступно повсюду следующие за слонами. Те, когда ступают, поднимают тучи насекомых, которых птицы с жадностью пожирают. В этих стайках птиц-паразитов больше всего волоклюев, маленьких голенастых, легко отличимых по их красивому белому оперению. При малейшей тревоге пернатые спутники слонов взлетают с пронзительным криком. Таким образом они предупреждают об опасности и тем как бы оплачивают свой долг.
Мы свыкаемся с этой картиной тесного содружества крупных млекопитающих с птицами (у гиппопотамов также есть свои птицы-паразиты), напоминающей содружество акулы с ее верным спутником рыбой лоцманом. В Судане нам приходится видеть хохлатых цапель на высоких ногах, забавно усевшихся на спину коз в закоулках деревень.
Некоторые акации покрыты гнездами ткачей. Эти птицы с желтым оперением. Издали они похожи на канареек и почти одной с ними величины. Иногда их видишь по нескольку сот на одном кусте; они пищат и галдят так, что чертям тошно...
Ткачи свивают из соломинок и древесных волокон красивые гнезда и подвешивают их к ветвям. Гнезда одних колоний ткачей имеют форму яйца, у других они похожи на узкогорлые амфоры, что выглядит очень красиво. Ткачи названы так за то, что они искусно «ткут» свои гнезда. При приближении слона к акации, занятой колонией ткачей, птицы поднимают такой крик, что великан с достоинством проходит мимо.
Облик слона производит впечатление безмятежного превосходства, которому нельзя не завидовать. От них веет миром, достоинством, я чуть не сказал — величием. Они уверены в себе и в своей силе и не испытывают потребности кичиться ею перед другими животными. В этом отношении они коренным образом отличаются от людей.
Слоны представляют одно из самых дивных творений природы. Чувствуется, что они сделаны как раз по мерке того мира, который их окружает, и в этом смысле они, может быть, единственные в своем роде. Человек теряется в густых, высоких травостоях, непроходимых лесах, бескрайных болотах Африки. Однако африканские дебри — как раз по плечу слону. Его четырехметровый рост (с поднятой головой) возвышает его над травой, он шутя шагает через болота и проникает в самый густой лес так легко, как если бы дело шло о городском парке.
Внешний вид слонов обманчив. С ним получается то же, что с известной частью произведений современной живописи. Все меняется в зависимости от того, смотрят на них издали или вблизи. За решеткой зоологического сада слон выглядит грузным словно придавленным собственным весом. Но когда смотришь на него издали, в зарослях, впечатление совершенно обратное: он кажется замечательно пропорционально сложенным, чудесно уравновешенным. Очень верно подмечено, что его силуэт вписывается в круг. Центр тяжести животного почти в точности совпадает с центром окружности. Таким образом, слон перемещается с минимальной затратой усилий. Он может гораздо легче лошади пробежать огромное расстояние не задохнувшись. Этому трудно поверить, когда смотришь на слона в неволе.
У слона, этого благороднейшего животного, нет природных врагов. Единственная опасность для него исходит от человека, способного с ним помериться, особенно с тех пор, как он использует ружье, это дьявольское изобретение.
Туземец убивает ради пищи, но средства его ограниченны. Слон, со своей стороны, топчет посевы туземца. Тут борьба за жизнь с той и другой стороны. Игра равная, и сказать нечего.
Все меняется, когда речь заходит о так называемом цивилизованном человеке. Чтобы сделать «красивый» выстрел и завладеть бивнями животного (они весят до 75 килограммов каждый), европейцы и арабы произвели возмутительные опустошения. По некоторым подсчетам в конце прошлого века, когда истребляли слонов особенно яростно, их убивали в год от 60 до 70 тысяч. Поэтому не следует удивляться, что за последнее полстолетие слон вывелся во многих областях Африки и стал редким животным в остальных. Чтобы видеть их столько, сколько удалось нам, надо посетить большие заказники.
В наши дни пластмассы очень удачно заменили слоновую кость для изготовления биллиардных шаров, и животное, которое свирепо преследовали, чтобы позволить человеку играть в эту устаревшую игру, строго охраняется. И, поскольку слоны размножаются быстро, когда их не преследуют охотники, можно считать, что они теперь спасены от окончательного истребления. Избежали они его, надо сказать, чудом, если принять во внимание какими темпами оно шло!
Исчезновение слона с лица земли было бы настоящим преступлением, и я не колеблясь заявляю, что считаю тех, кто без нужды охотится на слонов, слепыми убийцами.
В настоящее время в каждом из больших заказников Центральной и Восточной Африки насчитывается стадо слонов в несколько тысяч голов, которые имеют, таким образом, возможность жить и размножаться. Считается, что в одном только заказнике водопада Мерчисон, в котором мы сейчас находимся, их около тридцати тысяч голов. Это самый богатый заказник Африки и всего мира.
На границе Судана нам приходится очень близко подходить к слонам. Всякий раз, что мы их видим — и если берег позволяет пристать, — мы высаживаемся, и иногда нам удается приблизиться к слонам на тридцать метров. Как только они нас учуют, надо быть начеку. Одни слоны предпочитают сразу удалиться, но другие не так-то легко соглашаются уйти... Наше вторжение в их владения им как будто вовсе не по нутру. Они хлопают ушами, задирают кверху хобот и, став в воинственную позу, гневно ревут самым угрожающим образом.
Мы не настаиваем и трусцой возвращаемся к своим лодкам.
У поста Пакваш черные люди удят в реке рыбу, удилище у них в руке точно такое, какое в ходу во Франции. Они не шевелясь сидят на берегу, заросшем папирусом и тростником. Пока мы на них смотрим, в высокой траве за ними вдруг происходит движение. Это пасется тут же стадо слонов. Сквозь густую растительность трудно разглядеть животных, но видно хорошо, что слоны недалеко, не больше чем в пятидесяти метрах от рыболовов. Им слоны, видимо, надоедают, они встают и отпугивают их криками — точно так же, как поступили бы у нас, чтобы выгнать корову с клеверного поля. Отважные великаны считают себя предупрежденными и не скандаля с достоинством удаляются.
Владыка гиппопотам
Совсем иначе ведет себя гиппопотам, наш повседневный спутник на Верхнем Ниле.
На реке живут бесчисленные стада этих животных. Можно без преувеличения сказать, что от реки Кагер до выхода из болот «сэддов», то есть на расстоянии две тысячи километров, которые мы прошли в три месяца с лишним, нам каждый день встречались сотни гиппопотамов.
Однако до того нам приходилось видеть их только погруженными в воду, так что на поверхности виднелась покрытая щетиной морда да торчали маленькие острые ушки. В заказнике водопада Мерчисон гиппопотамы разгуливают среди белого дня по берегам реки в полном противоречии со своими привычками. Дело в том, что в этом обширном заказнике они чувствуют себя настолько безопасно, что не боятся показываться днем и отправляются на поиски тощих пастбищ сухого времени года.
Взрослый гиппопотам весит около трех тонн. Его туловище в обхвате превышает четыре метра. Он стоит на коротких ногах, похожий на надутый до отказа, готовый лопнуть, бурдюк. Сходство с гигантской свиньей было бы полным, если бы не массивная голова гиппопотама с квадратной пастью, вооруженной здоровенными клыками, придающими ему дикий и уродливый вид (бедный гиппопотамчик, это не твоя вина!), вовсе отличный от облика славной домашней хрюшки. Пасть гиппопотама, оказывается, самая большая из всех, какими творец наградил земные существа. Это пропасть, от которой следует держаться подальше. Только у кита пасть больше, чем у гиппопотама, но из-за рядов великолепных усов ему никогда не приходится показать ее во всем великолепии. Так что, если судить по пасти, гиппопотам — бесспорный царь зверей.
Зато малютки гиппошки — очаровательные существа. Нам, к сожалению, не пришлось как следует их наблюдать, так как мамаши очень внимательно их караулят и по возможности прячут от посторонних. Нам лишь изредка приходилось видеть детенышей, смирно сидящих на спине своей огромной мамаши, словно маленькие слепки с них. Другие, побольше, но ростом не более сорока сантиметров, следовали шажком за своими родителями, отправляясь с ними в сумерки в глубь берега пастись в высокой траве.
У гиппопотама слабое зрение — мы подходим к нему совсем близко, метров на тридцать, без того, чтобы он нас заметил, — но едва он зачует, как обращает к нам близорукий взгляд. Он, вероятно, различает всего лишь смутную тень. При нашем малейшем движении гиппопотам поспешно бросается в воду — свою природную стихию. Осторожность подсказывает тогда не попадаться на его пути.
Гиппопотам замечательно приспособлен к водной среде. Ритм его дыхания исключителен. Его легкие вверху снабжены воздушными карманами, поверхность их неестественно велика. В его теле есть особые расширения, занимающие место нервных тканей; в них скапливается кровь, которая служит для него дополнительным запасом кислорода. Эти особенности объясняют, почему гиппопотам в состоянии долго находиться под водой.
В начале нашего путешествия мы тщательно следили за нырнувшим гиппопотамом, останавливали свои байдарки, чтобы подкараулить момент его появления на поверхность. Но обычно он нас оставлял с носом. Гиппопотамы редко выныривали у нас на глазах. Они способны оставаться под водой невероятно долгое время. Там они плавают, как рыбы, и даже могут очень быстро ходить по дну. Поэтому нет ничего удивительного, что они возвращаются на поверхность далеко от места, где нырнули, и заметить их можно только по счастливой случайности.
Профессиональные охотники уверяли нас, что напуганный гиппопотам способен находиться под водой добрые четверть часа благодаря своим дыхательным органам, не имеющим подобных во всем животном царстве. В нормальных условиях животное делает вдох с промежутками две-три минуты, а иногда и четыре.
Но как объяснить, что он может ходить по дну? Гиппопотам является животным-феноменом, чей удельный вес превышает единицу, и это позволяет ему без труда стоять на дне, ходить по нему и даже бегать — конечно, при условии, что это дно не будет вязким. Все это обусловливает выбор гиппопотамами вполне определенных природных условий, а когда животных много, они группируются по своим размерам: молодые гиппопотамы держатся у берегов или на скалистых мысах, взрослые — на глубокой воде.
Эти странные животные особенно любят грязевые ванны. Они с наслаждением валяются в грязи, хотя бы по соседству была чистая вода. Мы постоянно видим, как, желая от нас уйти, гиппопотамы при нашем приближении с большим трудом выбираются из трясины. Возможно, что эти грязевые ванны — средство избавления от терзающих их кожных паразитов, жалящих в чувствительные места.
В воде же, где они проводят почти весь день, или в трясинах гиппопотамы только и заняты тем, что переваривают те две сотни килограммов травы, которую они поглотают за ночь. На этой внушительной операции сосредоточивается в течение долгих часов вся деятельность их организма, что, может быть, объясняет миролюбие гиппопотамов в дневное время. Пока они переваривают пищу в своей родной стихии, рыбки-санитары поедают водоросли и планктон, которые течение откладывает у них на коже.
На закате солнца гиппопотамы начинают шевелиться и один за другим выходят из реки, отправляясь пастись по берегам. В сумерки лучше держаться от них подальше, иначе рискуешь, что они опрокинут байдарку.
В последнее время было установлено, что гиппопотамы отправляются пастись вовсе не куда придется, хотя обычно в их распоряжении обширные площади травянистых зарослей. Тут вступает в силу соперничество между стадами. Каждое из них поступает так, как если бы оно владело точно ограниченным участком, и ревниво охраняет его и защищает от вторжения соседей.
Выйдя из реки, стадо, по-видимому руководимое самцом, пасется в зоне, ограниченной «пометом, растоптанным ногами и политым могучими струями мочи». По крайней мере, таково свидетельство добросовестных наблюдателей, изучавших жизнь гиппопотамов, не все стороны которой выяснены.
Вожак стада допускает в эту зону своих самок с их детенышами и иногда — старых родителей. Всех пришельцев он беспощадно изгоняет, что порой дает повод к жестоким побоищам. Зато других животных — слонов, буйволов, антилоп и даже хищников — хозяева пастбища пропускают беспрепятственно.
На севере озера Альберт туземцы занимаются охотой на гиппопотамов, представляющих в их глазах внушительный запас мяса, жира, кожи, кишок, копыт, сухожилий и т. д., но их способы добычи малоэффективны, если судить по тому, что воды Нила по-прежнему кишат этими животными.
Нам часто приходится встречать этих охотников, легко распознаваемых по их снаряжению. На дне пироги уложен целый арсенал дротиков и деревянных шаров. Дротики с гнутым лезвием используются, как гарпуны. Шары, вырезанные из амбатча — дерева, обладающего свойством пробки, — служат поплавками.
Когда охотникам удается застать одинокого гиппопотама в удобном месте, они издали мечут в него свои гарпуны. Раненый зверь ныряет и бежит под водой. Охотники спешно отплывают в противоположную сторону, остерегаясь всегда возможного возвращения и нападения раненого животного. Благодаря поплавкам охотники могут следить за движением животного на глубине и, выбрав подходящий момент, возобновляют свое нападение. Пронзенное дротиком грузное животное теряет силы и, наконец, погибает. Мертвый гиппопотам обычно идет ко дну, и его туша всплывает лишь спустя несколько часов, когда ферментация желудочных газов его достаточно надует. Тогда его вытягивают из воды и разделывают тушу.
Разумеется, далеко не всегда все обходится так благополучно: гиппопотам обладает чудовищной силой — поэтому охота на него сопряжена с серьезной опасностью. Разъяренный болью от ран, гиппопотам может шутя расправиться с туземной пирогой. Мы несколько раз пытались попасть на одну из таких охот на Верхнем Ниле, однако туземцы не захотели обременять себя нашим присутствием.
Для нас охота — спорт или времяпрепровождение в выходной день. Для туземцев это серьезное дело, которым они, несомненно, не стали бы заниматься, если бы их к тому не вынудила насущная потребность, необходимость в пище. Сам процесс охоты их не интересует, как не нужны им зрители, способные помешать в критический момент. Ведь малейшая оплошность может стоить им жизни.
Если нам и пришлось как-то помешать туземцу на охоте, так тот как следует отплатил нам за это: он ни одного гиппопотама не убил, а только ранил несколько животных. Гиппопотам, спасшийся от охотников, с истерзанными гарпуном боками и напуганный беспощадной травлей, навряд ли сохранит об этом приключении хорошее воспоминание. Он становится подозрительным и способен внезапно напасть на любого, кто окажется рядом с ним. Будучи целыми днями на воде, проплывая на своих крохотных суденышках мимо сотен гиппопотамов, мы — как бы уготованные жертвы для того из них, кто хотел бы мстить. Следует полагать, однако, что гиппопотамы умеют отличать своих друзей от врагов, потому что мы ни разу не сделались объектом нападения с их стороны.
Трусливый и коварный зверь — крокодил
Третье характерное для Верхнего Нила крупное животное — крокодил.
В противоположность гиппопотамам, крокодилы питаются в воде рыбами и водяными животными и проводят большую часть времени растянувшись на песчаных отмелях или открытых прибрежных террасах. Сгрудившись в кучу, а иногда забравшись друг на друга, с желтым брюхом, мешком лежащим на песке, они с широко открытой пастью переваривают пищу. Волоклюи и другие хищные птицы привычно копаются у них в челюстях. Крокодилы обладают отличительной особенностью. У них нет языка. Это отнимает у них возможность разрывать крупную добычу и жевать свежее мясо. Им нужно гнилое мясо — поэтому свою добычу они оставляют в яме с водой на берегу или спускают в реку в тихом месте, где течение отложило водоросли и ветки. Когда падаль достаточно разложилась, крокодилы ее пожирают.
Из встреченных нами на реке животных крокодилы — самые скрытные. Когда они греются на прибрежном песке, то спят «одним глазом». Едва мы показываемся, как крокодилы, похожие на доисторические чудовища, поднимаются на передние лапы и быстро ускользают в реку.
Мы их часто видим плывущими у самой поверхности воды, но при нашем приближении они исчезают как по волшебству. С известной точки зрения, все это, может быть, и к лучшему, но для фотографа несносно.
У крокодилов крохотный мозг, не более голубиного яйца. Вряд ли следует их считать из-за этого вовсе лишенными ума. Инстинктивная подозрительность этих животных — сама мудрость, и бдительность их нисколько не лишняя в эпоху, когда люди научились делать из крокодиловой кожи такие прелестные вещицы.
Крокодилы неизменно расстраивают наши попытки к ним приблизиться и тем показывают, что хитрее нас. Нет другого животного, способного сгинуть так быстро из поля зрения объектива.
Будучи хитрым, крокодил одновременно и труслив. Ни разу ни один из них не проявил желания сыграть с нами скверную шутку. Мы, само собой, принимаем меры предосторожности и ни разу не отважились выкупаться у них под носом, но они, очевидно, также не ищут встречи с нами, потому что, если бы захотели, могли бы легко нас застигнуть врасплох. Расправиться с байдаркой и ее пассажиром — сущий пустяк для крокодила. Все же туземцы их опасаются, потому что эти скрытные животные способны на берегу мгновенно схватить добычу помельче — козу или ребенка. Через несколько дней, когда на берегах снова появились селения, нам пришлось увидеть, что место, где берут воду, ограждено частоколом из расположенных полукружием кольев.
Самым поразительным, что нам довелось видеть во время этой примечательной поездки к водопаду Мерчисон, была стая павианов, резвившаяся среди крокодилов пятиметровой длины. Эта возня происходит на небольшом песчаном пляже, в тени больших деревьев. Обезьяны вышли из глубины леса на водопой к реке и пользуются случаем, чтобы порезвиться на берегу. Соседство крокодилов их заботит не более, как если бы возле них лежали дрова. Павианы гоняются друг за другом по всему пляжу с пронзительными криками, прыгают через крокодилов, причем те никак на это не реагируют. Чудовища остаются недвижимы. Прицепившись к брюху своих матерей, детеныши обезьяны принимают участие в играх с видимым удовольствием. Несколько в стороне от стаи и видимо пренебрегая праздной возней два старых павиана с отвисшими щечками с важным видом совещаются, сидя на своем заду и комически сложив лапы на коленях.
Здесь я рассказываю только о крупной дичи. Берега реки, разумеется, кишат антилопами всевозможных видов (Африка — их родина), кабанами-бородавочниками, бесчисленными грызунами и насекомыми, разноцветными птицами и черепахами.
Зато буйволы и крупные хищники остаются невидимыми. За десять месяцев пути нам так и не пришлось с ними познакомиться. Я не говорю о нескольких экземплярах, которых мы видели в парках Кении. Буйволы слишком хорошо прячутся в высокой траве, а львы выходят только ночью, отправляясь на охоту.
Не следует также думать, что в африканских зарослях негде ступить из-за питонов, кобр и иных противных змей.
За все время нашего путешествия по областям Африки, где их должно бы было быть больше всего, мы видели всего-навсего одну рогатую гадюку, правда самую ядовитую из всех — ее укус влечет за собой смерть через несколько часов.
Обнаружил гадюку Джон, заметивший ее свернувшейся в расщелине скалы. Он поймал ее палкой и понес к нам, чтобы мы ею полюбовались, но, не зная, куда ее деть, засунул в... свой ботинок. У гадюки оказался раздутый живот, она только что проглотила добычу и была в сонливом состоянии. Джону, чтобы препарировать ее, пришлось вспомнить уроки анатомии в медицинском институте Лос-Анджелеса. У гадюки в брюхе оказалась водяная крыса, сморщенная и в оболочке из слюны, но целая. Проглоченное в три или четыре раза было толще проглотившего.
Мы отправляемся по следу носорога и добываем... кабанчика
Каждый день приносит что-нибудь новое. Вчера это были слоны, нынче мы обнаруживаем нечто менее драматическое, но все же горячие ключи, настолько горячи, что мы чуть не обварили себе ноги, а вокруг — тысячи всевозможных птиц: дикие гуси и утки, бакланы, ибисы, серые цапли, пеликаны, неизвестные нам голенастые и другие. Большинство, правда, оттуда же, откуда мы сами, то есть из Европы. Они на крыльях пересекли тысячекилометровые расстояния, зачастую следуя путями, ведомыми им одним.
Река сейчас высохла, но, судя по широте русла, в сезон дождей она должна быть значительных размеров. Поднимаясь вверх по этому руслу, мы натыкаемся на крупные обломки скал, перегораживающие его поперек. Вероятно, в полноводье тут шумит значительный водопад. Повсюду множество следов крупной дичи; очевидно, животные охотно посещают эти места. Однако днем они не показываются, укрываясь в чаще.
Джон, набравшийся солидных сведений об африканской фауне перед отъездом, обнаруживает на песке следы носорогов — это, вероятно, самка с детенышем. Подобного открытия достаточно, чтобы нас взбудоражить, потому что местность, по которой мы проходим, — одно из последних убежищ белого носорога, ставшего редчайшим зверем и сохранившимся лишь в очень ограниченном районе Верхнего Нила.
Белый носорог — простая разновидность африканского двурогого носорога. Он массивнее, чем обычные носороги, его морда имеет более квадратную форму. Белый носорог ничуть не белее своего двурогого собрата, его так называли по недоразумению приняв туземное название за обозначение цвета. Это сравнительно миролюбивое животное, во всяком случае менее агрессивное, чем обыкновенный носорог, что, может быть, и объясняет, почему он сделался таким редким: охотники былых времен не упускали случая испытывать на нем свою меткость. Белых носорогов чрезвычайно трудно обнаружить, потому что уцелевшие экземпляры прячутся целый день в глубине самых непроходимых зарослей и покидают их только ночью, отправляясь на пастбище и на водопой.
Хотя времени у нас мало, мы решаем попытать счастья. В сопровождении Акима, самого расторопного из наших носильщиков, мы отправляемся по следам животного в заросли, нагрузившись камерой и фотоаппаратами и поручив двум другим туземцам охрану оставшейся поклажи.
Очень скоро мы начинаем застревать в густой растительности, становится трудно продвигаться бесшумно, не обнаруживая своего присутствия. Очевидно, что, если где-нибудь здесь и притаилась семья носорогов, они моментально услышат наше приближение. Не остается никакой надежды застигнуть животных в их убежище и того менее произвести съемку. Мы решаем возвращаться. Потеряно полдня.
На обратном пути нас ждет приятный сюрприз.
Выйдя на полянку, мы обнаруживаем стадо антилоп, пасущихся вперемежку со стадом бородавочников. При нашем появлении антилопы на мгновение замирают от неожиданности, но, быстро спохватившись, в несколько прыжков скрываются с глаз за кустарником. Бородавочники не сразу соображают, что им делать, и колеблются, удирать или нет. Пока я щелкаю аппаратом, Джон на всякий случай снимает карабин с плеча. Наконец самцы и молодые животные решают уйти и скрываются небольшими группами, злобно хрюкая. Одна самка мужественно повертывается мордой к нам. Случай подходящий — наши запасы провизии на исходе. Джон колеблется; у него почти не осталось пуль, да и животное — чересчур крупное для его карабина, но я уговариваю его стрелять.
После удачного выстрела бородавочник все же находит в себе достаточно сил, чтобы скрыться. Мы бросаемся за ним. Бежим несколько сот метров по кустам. Животное обессилело. Ткнувшись мордой в землю, оно пытается встать с колен. Джон добивает свою добычу камнем по темени. Аким более надежно приканчивает ее, перерезав горло дротиком. Джон показывает мне пустой магазин своего карабина. Вот почему он не прикончил зверя выстрелом: то был его последний патрон.
Мы разглядываем бородавочника. Это крупный кабан с короткой щетиной Нижняя челюсть вооружена торчащими серповидными клыками. Морда покрыта уродливыми бородавками. Зверь огромный — теперь мясная проблема разрешена.
Наши носильщики ликуют, пляшут вокруг туши, испускают победные клики. Сделав несколько снимков, мы поручаем им добычу.
Спустить кровь, освежевать и выпотрошить зверя, снять мясо с костей — детская игра для наших спутников. Они действуют лезвием своих дротиков, острым, как бритва, и справляются со всем меньше чем за час.
Они бережно откладывают в сторону внутренности и тут же варят их в своих маленьких котелках. Я выбираю несколько самых изысканных кусков мяса и их поджариваю. Мы наедаемся полупрожаренным мясом.
Появившиеся как по волшебству грифы наблюдают за нами с вершин деревьев, ожидая нашего ухода, чтобы броситься на добычу. Соколы чертят в воздухе большие круги, затем с неслыханной дерзостью кидаются прямо на наши котелки, пытаясь похитить из них куски мяса. Их проделки нас забавляют, мы протягиваем им блюдо с мясом, и они, подлетая, задевают нас своими крыльями.
Мы отбираем для себя окорока и вырезку, все остальное оставляем на месте.
Трогаемся в путь, чувствуя некоторую тяжесть после пиршества. Удача окрылила наших носильщиков, и они выступают не заставляя себя слишком просить (да еще прихватив каждый по увесистому куску мяса).
Вечером на стоянке начинаются приготовления: предстоит закоптить мясо, чтобы его сохранить.
Не говоря ни слова, приятели берутся за дело. Один вырезает в кустах шомполы, другой мастерит козлы, третий готовит мясо и занимается костром. Зря не делается ни одного движения не теряется ни одной минуты. Все заранее предусмотрено и быстро и тщательно выполняется.
Окровавленные окорока подвешиваются на надлежащей высоте. Нарезанные из филе узкие ремни раскладываются на козлах. Все это ночью коптится на медленном огне, и на следующее утро у нас уже готовы копченые окорока и аппетитно приготовленные кусочки мяса. Теперь мы обеспечены довольствием на все время пути до Джубы.
Перевел с французского О. Волков
