Мавродин В. В.
На много-много сотен километров протянулась Древняя Русь: от берегов Тиссы и Латорины, от Черемоша и Быстрины до Донца и Дона, Кубани и Керченского пролива, от Вепря и Буга, Бобра и Немана до Оки и верховьев Волги, от Белоозера, Невы и Ладоги до днепровских плавней и дунайских гирл.
Есть в ней горы высокие, шапкой темных лесов покрытые, ущельями глубокими прорезанные, и степи широкие, бескрайние, ковылем поросшие, глухие сосновые боры суровые, столетние и веселые зеленые буковые рощи, темные, как ночь, лесные озера и залитые солнцем плавни черноморских рек, быстрые, холодные, прозрачные реки северные и мутные воды рек южных, теплых, камышом и осокою поросших.
Туманы Балтики и трескучие морозы ясных дней зимних, белые ночи Белозерья и Невы и черные, как бархат, ночи южные, украинские, дожди и болота Полесья и степные суховеи, бураны задонских просторов и тишина ущелий Карпатских гор, холод «страны скал и озер» и палящий зной Черноморья, тишина северной тайги и немолчный птичий гомон на днепровских лиманах.
Все это — земля славянская.
И населяет ее «словенеск язык» со времен незапамятных, позабытых.
В давно прошедшие времена Киевской Руси, в IX—XIII вв., природные условия Восточно-Европейской равнины, ее климат, ее растительный и животный мир мало отличались от современного, но все же отличались. Почти вся территория Древней Руси, вплоть до лесостепной полосы, Киева и Чернигова, была покрыта дремучим лесом, остатком которого является современная Беловежская пуща. Большие леса тянулись в те времена и по рекам южной Руси: Днестру, Бугу, Днепру, Дону, прорезавшим ковыльные степи. У впадения Днепра в Черное море высился могучий сосновый бор. Дубовые леса покрывали днепровские плавни, берега Суды, Пела, Ворсклы.
У старой станицы Цымлянской, где теперь гуляют морские волны, стоял русский город Белая Вежа, окрестности которого были покрыты дремучим лесом, о чем говорят находимые здесь кости лосей и бобров.
Лесные массивы вдоль рек простирались вплоть до Черного и Азовского морей. Они состояли из вековых дубов, сосен, буков, берез, осины, ольхи, ив, лоз.
Между мощными островами леса лежали бескрайние степи. Особенно большим лесным массивом был лес в низовьях Днепра, еще во времена Геродота (V в. до н. э.) носивший название «Гилей» (леса) и частично сохранившийся до конца XVIII — первой половины XIX вв., когда особенно интенсивная и хищническая рубка почти совершенно лишила наши южные степи былых лесных массивов и резко изменила их внешний облик.
Климат Восточно-Европейской равнины, кроме относительно более высокой температуры и влажности по сравнению с современными, отличался ровным характером. Судя по летописям, засухи и суровые зимы, наводнения и бури были относительно редким явлением. Климат стал меняться к худшему лишь в XIII в. Засухи, бури, грозы, наводнения, ранние морозы, суровые зимы, голодовки учащаются со второй половины XIV в., становятся частыми в XV в. Лишь в конце XVI — начале XVII вв. наблюдается вновь улучшение климата на Руси.
Во времена Киевской Руси растительный и животный мир русской равнины был исключительно богат.
Богаты были зверем и птицей и необозримые степи, и широкой полосой тянувшаяся с запада на восток — к Волге — русская лесостепь, и бескрайние леса средней полосы Восточной Европы, и далекий Север.
О северном крае Руси ходили рассказы, рисующие его как своего рода пушное Эльдорадо.
Рассказывали о том, что там, на Севере, спускаются с небес тучи, откуда, как дождь, выпадают белки и олени и разбегаются по земле.
Русский человек привык к пушному богатству родной земли, и поэтому в наших древнерусских источниках мы найдем не много мест, говорящих об этом изобилии. Зато иностранцы, посещавшие Русь и знавшие ее, поражались изобилию зверей и птиц.
Приведем только три примера, и хотя они относятся к XV— XVII вв., но именно поэтому можно судить о богатстве животного мира еще в более отдаленные времена — в эпоху Киевской Руси.
Иосафат Барбаро, посетивший в XV в. низовья Дона, сообщает, что «олени, увидев ночью свет в каком-либо доме, приходили туда стадами, а когда в нем было растворено окно, то и птицы разного рода влетали в окно большими стаями».
Михалон Литвин (1550 г.) писал о богатом животном мире Среднего Приднепровья: «зубров, диких лошадей и оленей такое множество в лесах и на полях, что за ними охотятся только ради кожи, а мясо по причине большого его изобилия бросают, за исключением филейных частей; ланями и дикими кабанами совсем гнушаются». Он рассказывает об огромном количестве диких коз, которые переходят зимой из степей в леса, а летом возвращаются в степи (причем во время этих сезонных кочевок крестьяне бьют их тысячами), о поразительном числе водоплавающих, о том, как по весне мальчики наполняют целые лодки яйцами уток, гусей, лебедей и журавлей.
Французский инженер Гильом ле Вассер де Боплан в своем «Описании Украины» (середина XVII в.) сообщал, что на среднем течении и в низовьях Днепра «водятся олени и дикие козы, которые ходят стадами», в зарослях, покрывающих берега рек, бродят «кабаны огромного роста», в степях носятся бесчисленные косяки диких лошадей — тарпанов, «живущих табунами в 50—60 голов», а сайгаки во множестве встречаются повсюду.
Постепенно рост населения и хозяйственное освоение земель юга европейской части нашей страны, распашка степи и вырубка лесов, принявшая катастрофический характер в XIX в., изменили облик лесостепи и степи и привели к оскудению их животного мира.
Давным-давно исчезли туры, оставив память о себе в древнерусских источниках и в устном творчестве русского народа, запомнившего «гнедого тура» и его «крутые бока» и «рога острые», да в находках археологов (например, турьи рога, окованные серебром, из Черной могилы в Чернигове). Измельчавшие зубры переселились на север, в дремучие леса типа Беловежской пущи. Исчезли дикие ослы — куланы; в конце XIX в. были добиты последние дикие лошади — тарпаны; кое-где, в заповедниках, реликтом давних времен сохранились к концу хищнического истребления зверей и птиц в царской России дикие козы, олени, кабаны, бобры.
В период Киевской Руси фауна Восточной Европы была обильна и многообразна. Поэтому естественно, что в то дымкой былинных сказаний подернутое время древней Киевской Руси кормила русских людей не только пашня, но и лес, и река, и степь, и озера, а были времена, когда охота и рыболовство играли решающую роль.
Это было во времена славянской языковой общности, больше того, в те далекие времена, когда славяне лишь начали выделяться из индоевропейской языковой семьи, много тысяч лет тому назад. Общеславянскими названиями являются наименования рыб, зверей, птиц, орудий охоты и рыбной ловли. Приведем в качестве примера такие слова, как «рыба», «икра», «жабры», «нерест», «мень» (налим), «щука», «линь», «язь», «осетр», «окунь», «карась», «ерш», а также «невод», «мережа», «лук», «стрела», «тетива», «тул» (колчан). Число таких примеров можно увеличить.
Наличие ряда терминов для обозначения рыб, птиц, зверей, орудий и приемов рыбной ловли и охоты, общих во всех славянских языках, составляющих их основной словарный фонд, восходящий к общеславянскому языку — основе — и не имеющих общеиндоевропейских соответствий, свидетельствует о том, что этот последний в какой-то своей начальной форме существовал уже тогда, когда охота и рыбная ловля или господствовали, или, во всяком случае, играли весьма существенную роль.
В это время славяне обитали в лесной и лесостепной полосе Восточной Европы, еще не выходя в степь.
Интересно отметить, что в славянских языках нет древних слов для обозначения степного ландшафта. Такие слова, как «яр», «яруга», «степь», «ковыль», «балка» и прочие, — позднего и неславянского происхождения. Следует также иметь в виду наличие во всех славянских языках общих названий для тиса и плюща, восточная граница распространения которых проходит по линии Калининград — Одесса. К общеславянскому языку восходят названия таких птиц, как, например, коростель, соловей, горлица, пеночка, чайка (чибис), удод, лелек (козодой), дропа (дрофа) и некоторых других, распространенных в средней полосе Восточной Европы.
О средней лесной полосе Восточной и Центральной Европы как в древнейшей области расселения славян говорит и древнеславянский языческий земледельческий календарь.
В январе подрубают, секут деревья. Отсюда название месяца — сечень (сiчень, styszen). В следующем месяце они начинают сохнуть на корню. Этот месяц называется сухим (февраль). Затем проходит год, сухостой рубят и сжигают на корню, и деревья превращаются в золу. Этот месяц, соответствующий марту, носил название «березозол» (бржезень, березень). Затем идут: кветень (апрель), травень (май), когда травой покрываются луга и поля и наступает время цветения; червень, или червец (июнь), липень (июль), когда цветут липы и рои диких пчел усиленно собирают мед, добываемый в бортях; серпень (польск. sierpen), или жнивень (август), — начало уборки урожая, когда основным орудием становится серп; вресень (польск. wrzesien, то есть сентябрь); когда начинают молотить (от «врещи» — молотить); наконец жовтень — время, когда в золото одеваются лиственные леса; листопад (ноябрь) и грудень, студень, или снежань (декабрь), когда замерзшая земля превращается в «грудки» (комья) и ровной пеленой ложится снег.
Совершенно очевидно, что земледелие у древних славян было подсечным и возникло оно не в степях, а в лесной и лесостепной полосе.
Областью славянского земледелия, даже если учесть некоторую передвижку названий месяцев («листопад» — октябрь и ноябрь, «сечень» — январь и февраль, «просиней» — месяц, когда колют свиней, «прося» — декабрь и январь), в весьма отдаленную от нас эпоху были не юг и не север Европы, а именно центральная лесная и лесостепная полоса, где в апреле буйно зеленеют луга, поля и нивы, где липа цветет в июле, где в августе убирают созревший хлеб, в сентябре молотят, в октябре желтеет листва, в ноябре падает лист и оголяются деревья, в декабре смерзается земля, еще не везде покрытая снегом, в январе начинаются трескучие морозы (отсюда чешское «ледень») и звенят под ударами топора лесные исполины, в феврале еще «лютуют» морозы (украинское «лютый», польское «luty», то есть холодный), а в марте готовят под пашню выжженный лес, где едва ли не преобладающим деревом была береза («березозол», «бржезень», «березень»). Это не дремучие хвойные леса далекого Севера, не южная степь, а область смешанных и лиственных лесов, тянущихся в центральной полосе Восточной и Средней Европы. Славянский земледельческий календарь, соответствующий чередованию различных сельскохозяйственных работ, — явление очень древнего порядка.
Древний общеславянский языческий календарь говорит о господстве у славян, живших в лесной и лесостепной полосе, огневого, подсечного земледелия.
Но и во времена Киевской Руси охота продолжала играть весьма существенную роль в жизни восточных славян — русских.
Древнейшие сведения об охоте на начальном этапе истории русского народа и государства, в эпоху Киевской Руси, заключенные в «Повести временных лет», новгородской летописи, в восстанавливаемых учеными начальных летописных сводах, к которым восходят летописи, дошедшие до наших дней, в написанных на арабском языке произведениях восточных писателей и т. п., свидетельствуют о широко распространенной торговле мехами.
Киевский князь Святослав Игоревич (945—972), говоря о своем стремлении остаться в Переяславце на Дунае, подчеркивал, что сюда сходятся купцы с товарами из разных стран, в том числе из Руси, которые в первую очередь привозят «скору» (меха).
Мехами торговали русские в Константинополе, столице Византии, в странах мусульманского Востока, в горах побережья «моря Джурджана» (Каспийского моря), в далеком Багдаде и Хорезме, в странах христианского Запада, в Праге и Раффельштеттене, Регенсбурге и Линце, Эннсе и Ратиборе.
Восточные писатели IX—X вв. Ибн-Хордадбег, Ибн-Фадлан, Аль-Истахри, Ибн-Хаукаль, Аль-Мукадасси сообщают, что русские привозят меха выдр, черных (чернобурых) лисиц, соболей, белок, горностаев, куниц, бобров, зайцев, диких коз.
Итальянский землепроходец Марко Поло, говоря о Руси, указывает, что она изобилует разными мехами: горностаев, соболей, лисиц, куниц, ласок.
Меха, привезенные из Руси и соседних областей, очень высоко ценились. Арабский писатель X в. Масуди подчеркивает, что «черные лисицы» представляют собой самые дорогие меха и только очень богатые люди могут позволить себе иметь шапки и шубы из этих ценных мехов. Ему вторит Ибн-Хаукаль, говорящий, что «большая часть этих мехов и превосходнейшие из них находятся в стране Рус».
В доказательство необыкновенной пушистости и тепла мехов Халиф Махди окутывал ими сосуды с водой, выставляя их в горах на снег, — и вода в сосудах не замерзала.
Широкий размах торговли мехами и их прекрасное качество привели к языковым заимствованиям.
Так, из русского языка перешли в греческий и латинский названия куницы и белки (веверица), а в арабский — соболя и бобра.
Источники дают все основания утверждать, что на первом месте среди товаров, вывезенных из Руси, стояли меха. Торговля мехами приносила большие прибыли купцам, торговавшим в далеких странах «скорой», купленной у русских охотников.
Арабский писатель X в. Ибн-Русте (Ибн-Даста) сообщает, что «одна куница стоит два с половиной диргема», — столько она стоила в Хазарии, в горах побережья Каспийского моря. Мех же куницы на Руси стоил одну диргему, а белки — четверть диргемы. По селам и весям покрытых лесами бескрайних просторов Руси меха скупали, видимо, по еще более низким ценам.
Меха составляли предмет и внутренней и внешней торговли. Русские люди одевались в меховые одежды и украшали мехом одежды из материи. Чаще всего меха приобретали на торгу от охотников. Богатые люди носили бобровые и соболиные шапки и шубы, куньи меха, укрывались в «собольи одеялы» и т. д. Бедные люди довольствовались более дешевыми мехами и нередко носили меха ими же добытых животных.
Среди «простой чади» сел и городов довольно широко были распространены медвежьи шубы, в те времена отнюдь не считавшиеся предметом роскоши.
Русский человек шел в лес за пушным зверем не только потому, что его привлекала возможность продать мех купцу, направлявшемуся со «скорой» в Царьград или Багдад, Раффельштеттен или Итиль на Волге. Охотиться за пушным зверем заставляла его и необходимость уплаты дани мехами. Дань взималась чаще всего мехами белок (по «веверице от дыма») и куниц («по черне куне»). В тех местах, где водились соболи, дань собиралась собольими мехами. Так, например, югра (манси, ханты) платили дань Новгороду соболями.
Дань, уплачиваемая мехами, по свидетельству летописей, могла быть «легкой», но чаще всего она была «тяжкой», выше прежней, старой, а это побуждало рядового общинника — смерда, простую сельскую «чадь» — стремиться добывать побольше мехов. С течением времени дань мехами, и ранее сочетавшаяся с денежной данью, все чаще и чаще стала заменяться этой последней, и на нее перешло даже старое наименование белки — «бель», обозначавшее уже не мех, а «белую» (серебряную) монету.
Меха в Древней Руси выступали еще в одной роли. Речь идет о меховой денежной системе, столь ярко представленной в «Русской Правде», хотя в те времена она уже начала отходить в область предания.
К. Маркс отмечает: «Раньше на Руси деньгами служили меха ценных пушных зверей. Куна — шкура куницы; сюда относился также мех одного вида белок».
На Руси ходили в качестве денег гривны, куны, резаны, ногаты, веверицы и векши. Слово «куны», то есть меха куницы, как и в глубокой древности «скот», было обобщающим понятием для денег (термин «деньга» от татарского «теньга», что означало «звонкая монета», вошел в русский язык лишь с XIV в.).
«Резана» означала разрезанную денежную единицу, «ногата» — часть меха (как позднее «мордка» — головная часть меха), «веверица» (или «векша») — беличий мех.
Позднее старые, привычные древнерусские названия, характерные для меховых денежных единиц, перешли на металлические (серебряные) деньги, но было время, отразившееся в «Русской Правде», когда меховое денежное обращение было широко распространено на Руси.
Наджиб Хамадани (XII в.) указывает, что «На Руси ходячая монета — белка, не деньги. Это кожи без волос с передними и задними лапками и с когтями».
Низами (XII — начало XIII вв.) в своей бессмертной поэме «Искандер-Намэ» говорит о ветхих и вытертых шкурках соболей и белок, которые на Руси служат вместо денег.
Путешествовавший на Руси в XII в. Абу-Хамид сообщает о русских: «Они осуществляют торговые сделки между собой при помощи старых беличьих шкурок, на которых нет шерсти, когда из них нельзя извлечь никакой пользы и они абсолютно ни для чего не пригодны. И когда это шкуры головы белки и ее двух лапок, то эти шкуры правильны. И каждые 18 шкурок в счете их идут за один серебряный дирхем... За каждую шкурку из этих шкур дают краюху превосходного хлеба... за них можно купить все: невольниц, отроков, золото, серебро, шкурки бобра и другие товары. Если бы эти шкурки были в другой стране, то можно было бы за одно зерно купить тысячу вьюков таких шкур, и они вовсе ни к чему не пригодны».
Абу-Хамид рассказывает и о том, как особые ремесленники чинят испортившиеся шкурки, нанизывают их по 18 штук в пачке — и, снабженные свинцовой печатью с княжеским знаком, они снова готовы к обращению в качестве знака стоимости.
К. Маркс обратил внимание на эту особенность денежного обращения на Руси и писал: Россия представляет поразительный пример естественного происхождения знака стоимости. В те времена, когда кожа и меха служили в ней деньгами, противоречие между этим неустойчивым и неудобным материалом и его функцией как средства обращения породило обычай замены его мелкими кусками штемпелеванной кожи, которые, таким образом, становились ассигновками на платежи шкурами и мехами».
С течением времени по мере роста торговли меха как таковые теряли свое значение денег как средство обращения. Целые шкуры быстро снашивались, вытирались, теряли свою реальную ценность и превращались в монету, являвшуюся просто знаком стоимости — и не больше. «Куны» (деньги) времен мехового денежного обращения на Руси, продержавшиеся кое-где на юге Руси (Вильгельм де Рубрук) до XIII в., на северо-западе (Гильбер де Ланнуа), в Новгородской земле, до XV в., а на северо-востоке (Сигизмунд Герберштейн) до начала XVI в., явились своеобразными далекими предтечами ассигнаций и кредитных билетов XVIII—XX вв. Только в те времена роль бумаги играли шкурки пушных зверей, сами по себе никакой ценности не имеющие.
«Монетным двором» древней Руси был лес, а материалом для монет — шкуры его обитателей.
Таково было значение для русских людей времен Киевской Руси охоты на пушного зверя.
Несмотря на то, что роль охоты как средство добывания пищи непрерывно и быстро снижалась (в кухонных отбросах на городищах восточных славян, разбросанных от Старой Ладоги, Новгорода и Пскова до Поднестровья, от Гродно до Рязани, среди костных остатков господствуют кости домашних животных и птиц, что свидетельствует о преобладании животноводства над охотой), все же лес и озеро, река и степь продолжали кормить и отчасти одевать наших далеких предков времен Киевской Руси.
Так, при раскопках в окрестностях Киева, производившихся в разное время, были обнаружены кости кулана, зубра, тура, лося, оленя, косули (дикой козы), кабана, медведя, волка, лисицы, куницы, хорька, зайца, бобра, хомяка, водяной крысы, уток (кряковой и чирка), лебедя, журавля, глухаря и тетерева.
В Закарпатье, близ Ужгорода, на древнерусских городищах найдены кости кабана, косули, рябчика, в Поднестровье — кабана, косули и оленя. На левобережье Днепра в древнерусских поселениях археологами обнаружены кости лося, косули, оленя, кабана, медведя.
У Воронежа, Рязани, Москвы, Великих Лук, Смоленска водились лось, медведь, кабан, олень, косуля, причем среди кухонных остатков преобладают кости лося. В районе Гродно часто встречаются кости зубра. Почти повсеместно встречаются кости глухарей, тетеревов, гусей и уток.
В летописях и «Русской Правде»: Краткой (древнейшей) и Пространной (более поздней), в «Житиях» и первых грамотах — встречаются названия многих животных и птиц, являвшихся объектами охоты. Среди них — медведь, тур, лось, олень, серна, косуля (дикая коза), вепрь, волк, белый волк, соболь, куница, горностай, белка (веверица, векша, мысь), бобр, заяц, хомяк, суслик, песец, дикая лошадь, лисица черная (чернобурая).
В источниках Киевской Руси не упоминается зубр, и поэтому нередко полагают, что летописный и былинный тур и является не кем иным, как зубром. (Нельзя не отметить, что иллюстраторы былин в тех местах, где в тексте былины речь идет о туре, помещают изображение... кавказского тура, ничего общего с былинным не имеющего.)
Но это неверно.
Тур древнерусских летописей и былин — это Bosprimigenius, дикий бык, родоначальник наших домашних быков, и в частности так называемого украинского «серого» скота, в наше время исчезнувший. Последняя турица пала в заповедном Якторовом лесу под Варшавой в 1627 г.
Скелеты тура были обнаружены близ с. Чаусово, Одесской обл. (1932 г.) и у с. Березани, Киевской обл. (1936 г.).
Зубр (Bisoneuropeaus), сохранившийся до наших дней в заповедниках и зоопарках Европы, является ближайшим родичем североамериканского бизона, никакого отношения к домашнему скоту не имеющим.
Еще Блез де Виженер (1573 г.) обратил внимание на то, что зубра и тура путают. Он пишет: «Urus», называемый туземцами туром, есть собственно порода дикого быка, но он несравненно крупнее домашнего... Вся его шерсть черного цвета, и только вдоль хребта пролегает беловатая полоса». Далее Блез де Виженер сообщает: «Бизон, которого литовцы (так называли в XVI в. не только литовцев, но и русское (то есть украинское и белорусское) население Великого княжества Литовского) называют зубром, — животное дикое и свирепое, шерстяные покровы зубра напоминают львиные. Он имеет у подбородка большую длинную бороду, голова его невелика, глаза большие, огненные, взгляд косой и свирепый, лоб широкий, рога огромные и так раскинуты, что в промежутке между их концами могли бы усесться три полновесных человека. На спине помещается высокий горб, как у дромадера, покрытый длинной волнистой шерстью».
Автор подчеркивает, что в отличие от неподдающегося приручению зубра тура можно приручить. Туры охотно смешиваются с домашним скотом, но потомство туров и коров недолговечно, и гибридов в свое стадо туры не допускают. Уже тогда, в XVI столетии, туры вымирали. Как сообщает Блез де Виженер, они водились лишь кое-где в пущах, и жители окрестных сел обязаны были их охранять. Пущи, где обитали туры, были обнесены деревянными оградами.
Вскоре тур вымер. Забыт был внешний облик его, а название перешло на другое животное. Что же касается до причин отсутствия наименования зубра в перечне диких животных, встречающихся в древнерусских источниках, то надо сказать, что перечень этот — далеко не полный и ряд довольно широко распространенных животных и птиц в нем отсутствует. Мы не найдем, например, барсука и выдры, глухаря и лебедя. Наша беда заключается в скудности дошедших до нас источников. В то же самое время из византийских источников мы знаем, что на Руси в XII в. существовал и термин «зубр» (греки произносили «зумпр»). Так, например, в летописи говорится, что галицкий князь Ярослав Осмомысл в 1154 г. устроил для византийского царевича Андроника Комнена охоту на туров, а византийский источник говорит, что царевич охотился на «зумпров». Видимо, в те времена в Киевской Руси тур исчезал, а название его перешло на зубра, хотя этот последний уже тогда именовался и так, как теперь («зубр», «зумпр»). Нельзя не отметить, что на Правобережной Украине еще не так давно больших серых быков, являющихся далекими потомками туров, называли по старой памяти («погнав турiв», «треба напувати турiв»).
Как известно, сейчас в нашей стране путем сложного скрещивания стремятся восстановить тура, руководствуясь старинными рисунками, гравюрами и описаниями, и незадолго до Великой Отечественной войны в заповеднике «Аскания Нова» эти опыты могли увенчаться успехом.
В источниках встречаются названия зверей, которые трудно безошибочно связать с каким-либо известным нам диким животным.
Так, например, страстный охотник князь Владимир Всеволодович Мономах, рассказывая о своих охотах в черниговских пущах и в степях, где он ловил и бил, не раз рискуя жизнью, диких коней, лосей, оленей, туров, вепрей, медведей, говорит и о том, как «лютый зверь» вскочил ему на бедра и коня вместе с ним повалил. «Лютый зверь» упоминается и в замечательном произведении древнерусской литературы «Слово о полку Игореве», где говорится о том, как Всеслав Полоцкий бежал («скочи») ночью из Белгорода в Полоцк «лютым зверем».
«Лютый зверь» — не волк. «Серого волка» знает «Слово о полку Игореве» и отличает его от «лютого зверя». Да и вряд ли волк мог наброситься на человека и сбросить на землю и лошадь и всадника. Нет на это у «серого волка» ни смелости, ни силы. Скорее всего под «лютым зверем» скрывается какой-то хищник из породы кошачьих. Но какой? Рысь? Барс? Сказать трудно. Косвенным свидетельством является упоминание известного нам уже византийского источника об охоте на Руси Андроника Комнена, говорящего о том, что «зумпры» сильней и больше, чем медведи и леопарды. Но мы не знаем, идет ли речь о леопарде (Felis (Pardus) pardus) или каком-либо другом хищнике той же породы Можно считать достоверным только то, что «лютый зверь» силен, отважен и очень быстр (Всеслав стремительно бежит, как «лютый зверь»).
Не менее загадочен и «пардус». В летописи упоминается о характерной для «пардуса» стремительности и силе. Так, говоря о князе Святославе Игоревиче, летопись подчеркивает, что он в походах быстро передвигался («легко ходя»), «аки пардус».
Видимо, «пардусы» выступали в роли ловчих зверей. С ними охотились князья. Были специальные люди — «пардусники», подобные «псарям», «сокольникам», «борзятникам» и т. п. Князья дарили «пардусов» друг другу в качестве ценного подарка. Так, например, в 1147 г. Святослав Ольгович подарил «пардуса» основателю Москвы Юрию Долгорукому. В 1159 г. такой же подарок («пардус») сделал Святослав Ольгович Ростиславу. Говоря о смелых русских воинах, зашедших далеко в глубь половецкой степи, автор «Слова о полку Игореве» называет их «пардужьим гнездом». Но с каким животным кошачьей породы охотились? Сейчас известна лишь охота с гепардами (Acinonyx). За то, что «пардусами» могли называться гепарды, говорит сходство их названий. Говорит об этом и то обстоятельство, что гепард — одно из самых быстрых на бегу животных, а именно этим качеством отличаются «пардусы» древнерусских источников. Охота с гепардами могла прийти на Русь с Востока. На фресках Киевского Софийского собора изображены сцены охоты с гепардами. Судя по ним, с гепардами охотились главным образом на быстроногих животных степи и лесостепи: диких лошадей (тарпанов) и диких ослов (куланов). Такого рода охота давала возможность использовать все преимущества быстроногих гепардов.
Русские былины, в частности былины о Вольге (Волхе Всеславиче), знают и барса, то есть леопарда («Pardus»).
Нет сомнения в том, что леопард, еще в XVIII в. встречавшийся на северных склонах Кавказского хребта, когда-то доходил до Кубани, Подонья и Приднепровья, а ископаемые останки леопардов обнаружены в Южной Европе почти повсеместно.
Следовательно, русские знали и «пардусов» — гепардов, ловчих зверей, применяемых для охоты, и «пардусов» — леопардов, являвшихся объектом охоты. Очевидно, в данном случае имело место то же, что и с «туром», под которым в древней Руси подразумевали и зубра и собственно тура.
Как, когда и почему перевелась позже охота с «пардусами» на Руси — неизвестно. Еще в конце XIII в., в период золотоордынского ига на Руси, при хане Менгу-Темире упоминаются княжеские «пардусники».
Какие же еще приемы и способы охоты существовали в Киевской Руси? Как охотились наши далекие предки?
Древний Киев — центр Руси времен Игоря и Святослава, Владимира Красное Солнышко и Ярослава Мудрого... Летописцы тех времен, первые обитатели «стольного града» Русской земли, помнили «лес и бор велик», окружавший Киев, где «ловяща зверь».
Понятие «ловы» в то время имело очень широкое значение. Оно означало охоту в самом широком смысле слова, включая в первую очередь все формы ловли зверей. «Ловы» князей представляли собой грандиозное предприятие. Существовали специальные княжеские ловчие дружины, ловчий наряд. В состав ловчего наряда входили псари, конюхи, «пардусники», сокольники и др. Нам известны охоты Олега Святославича, Владимира Мономаха, Владимира Святославича (Владимира Красное Солнышко древнерусских былин), Ярослава Осмомысла, Святослава Ольговича, Даниила Романовича и других князей.
Охотничьи дружины князей Киевской Руси нередко были весьма многочисленными, не уступая в этом отношении тем дружинам, с которыми князья выходили на войну.
Охотились с собаками. Судя по фрескам киевского Софийского собора, датируемым XI—XII вв., на Руси имели распространение несколько пород охотничье-промысловых собак. На белку, куницу, горностая, вепря охотились с собакой типа лайки. Это был далекий потомок так называемой «торфяной собаки», прирученной еще в каменном веке и широко распространенной в Европе в период бронзы. Собака находила и облаивала пушного зверя, задерживала кабана и медведя.
Для преследования оленя служил другой вид собаки, напоминавшей борзую.
На тех же фресках Софийского собора изображены собаки типа гончих. С ними «гна по звери в лес». Охотничьих псов знает «Русская Правда». За кражу ловчего пса установлен штраф 3 гривны. Характерно, что за убийство смерда или холопа уплачивался штраф всего 5 гривен (что свидетельствует не только о бесправном положении «простой чади», но и о ценности охотничьих собак).
Псовая охота на Руси получала все большее и большее распространение.
В период разорительных междоусобных войн и половецких набегов в некоторых районах Руси сохранились поселения, жителями которых были одни псари. Только они и могли уцелеть в опустошенной местности, где место человека вновь занимали дикие звери.
Охотились с ловчими птицами. Летописи, «Русская Правда», первые грамоты, «Слово о полку Игореве», былины киевской поры упоминают ловчих птиц: соколов, ястребов, кречетов.
За кражу ястреба или сокола по «Русской Правде» виновный карался штрафом 3 гривны, как и за охотничью собаку. Русские ловчие птицы весьма высоко ценились в странах мусульманского Востока, а их ловля, в свою очередь, сулила большие выгоды от продажи птиц, прошедших хорошую выучку.
С ловчими птицами, «ясными соколами» и «белыми кречетами» наших былин, охотились на птиц: лебедей, мясо которых высоко ценилось на Руси, журавлей, гусей, уток, цапель, на зайцев и лисиц.
Охота с ловчими птицами вряд ли носила промысловый характер, составляя скорее «утеху» их владельцев. Охотники совершали свои «подвиги молодецкие» верхами. На скакунах преследовали тарпанов и оленей, на лошади Владимир Мономах охотился на туров, оленей, вепрей, лосей, ловил диких лошадей в черниговских пущах и в степи.
Нам неизвестно специальное охотничье оружие, да, видимо, и не было отличия между охотничьим оружием, с одной стороны, и орудиями труда и боевым оружием, с другой.
Простой человек шел в лес с топором и ножом, которые одновременно являлись и орудиями труда. Лук и стрелы, прославленные «каленые стрелы» былин киевского цикла, топор, меч, копье, сулица (метательное копье), рогатина, засапожный нож, реже булава, боевой топор и боевой нож (скрамасакс) составляли и вооружение русского воина, и охотничье оружие одновременно. На войну, на «рать», и на «ловы», «ловитву» (охоту) выходили с одним и тем же оружием.
Это и понятно, так как нередко походу на «ворога» предшествовала большая «ловитва», преследовавшая целью обеспечить мясом войско, сам поход сопровождался «ловами», а бой начинался со столкновений «ловцов» враждующих войск.
Правда, существовали и некоторые специфические орудия охоты, отличавшиеся от обычного вооружения. Так, например, в нижних слоях Старой Ладоги, одного из древнейших русских поселений на Севере, обнаружены остатки луков, представляющих собой основную часть самострелов, которые настораживали в лесу на зверя.
Существовали и различные способы ловли зверей и птиц посредством специальных приспособлений: тенет, сетей, ловушек и т. п.
Летописи, грамоты, жития и былины говорят о тенетах, промысловых сетях, перевесах, силах, пруглах, кляпцах. Тенетами ловили зайцев и «серн» (косуль); пруглами, которыми называли разного рода ловушки для птиц, кляпцами и силами (петлями) ловили боровую дичь; перевесы («перевесища») служили для поимки водоплавающей птицы. Петли и большие сети ставились в лесах для поимки лосей и оленей. Видимо, они тоже носили название «перевесищ».
«Перевесища», применявшиеся при «ловах» птиц, представляли собой огромные сети, установленные на столбах на путях перелета уток и гусей у берегов озер и заливов рек. Перевесы сохранились у нас на Севере до недавнего времени. Применявшиеся еще в конце прошлого столетия в Западной Сибири в районе г. Сургута перевесы имели следующий вид. Прежде всего в лесу, на месте и по направлению пролета водоплавающей птицы, прорубались просеки («плохи») шириной 10—12 метров. По обеим сторонам «плохи» устанавливались длинные, вровень с лесом или выше его, сухие и гладкие шесты, прикрепленные к соседним деревьям петлей таким образом, чтобы шесты можно было бы поднимать и опускать. Иногда, вместо длинных шестов, к верхним веткам деревьев наглухо прикреплялись короткие шесты. На верхушках шестов прикреплялись деревянные блоки («векши»). Когда шесты устанавливались, к ним на высоте человеческого роста прикреплялась веревка, к которой привязывался перевес — широкая, во всю ширину просеки, тонкая сеть, достигающая в вышину вершины столбов. Затем через блоки пропускались веревки, веревками же с боков укреплялись шесты. Между деревьями, над перевесом, на высоте его нижнего края, натягивалась грубая сеть, устраивался скрадок, откуда охотник, держа в руках веревки, в любую минуту мог спустить шесты и покрыть сетью запутавшуюся в ней стаю уток. (С. С. «Весновка» (из воспоминаний о жизни в Сургуте, Тобольской губ.), «Природа и охота», 1892, июнь, стр. 10, 22—23. К сожалению, мало, что изменилось с тех пор, как в 1892 году «Природа и охота» опубликовала статью «Весновка» о ловле перевесами. Житель того же Сургута (ныне Тюменской области) П. Пучно в статье «И водоплавающую дичь надо отстреливать разумно», опубликованной в журнале «Охота и охотничье хозяйство» (1959, № 8, стр. 27), пишет: «Широко практикуется у нас ловля пролетающей дичи перевесами в лесных просеках, несмотря на запрет. Сотни хапуг с наступлением весны уезжают из райцентра в такие места, куда из-за распутицы трудно попасть, и спокойно занимаются браконьерством. Многие из них приобретают капроновую дель или нитки и из них вяжут перевесы (сети для ловли уток)».)
Надо полагать, что вряд ли перевесы существенно изменились со времен Киевской Руси.
Правда, во времена Киевской Руси, видимо, существовали перевесы, автоматически опускавшие сети и не нуждавшиеся в активных действиях охотника. За это говорит то обстоятельство, что «Русская Правда» устанавливает штраф за перерезанные или перерванные веревки «перевесища» и за кражу из перевесища дичи, что невозможно было сделать, если охотник все время находится тут же, в «скрадке» (укрытии).
«Ловища» и «перевесища» применялись повсеместно во времена княгини Ольги (середина X столетия). Они располагались у самого Киева, по Днепру и Десне, по Мете и Луге.
В тенета, представлявшие собой большие крепкие сети, ловили зверей, загоняя их облавой с кричанами (загонщиками).
Так, например, в 1091 г. охотился за зверями («ловы деющю звериные») с тенетами под Вышгородом, у Киева, Всеволод Ярославич. Вначале место «лова» обносилось тенетами, затем его окружали облавой: кричане поднимали крик и шум, загоняя зверей в тенета.
Существовали и другие способы ловли диких животных. В частности, на тура и зубра охотились, применяя ямы-западни, прикрытые ветками и листьями. Эти западни, как сообщает упомянутый выше Блез де Виженер, устраивают «в пустынных местах, где они пасутся».
Он рассказывает и о таком способе охоты на огромного и свирепого зубра. (Современные зубры, оттесненные человеком из лесостепи в лесные дебри, гораздо мельче своих предков, достигавших тонны весом.) Собаками или загонщиками зубра выгоняли на поляну с отдельными крупными деревьями. Укрываясь за ними, охотники наносили зубру удары рогатинами, не давая ему покоя и непрерывно его отвлекая один от другого.
Как видно, многообразны были на Руси и орудия «лова» (охоты) и различные приемы его.
Во времена Киевской Руси, в период древнерусского феодального государства, являвшегося продуктом возникновения и развития у восточных славян феодального общественного строя, охота отражала социальное, классовое расслоение общества.
Для господствующего класса феодалов — всех этих «великих» и «светлых» князей и бояр, «старой» и «нарочитой чади», «лучших мужей» — охота была и средством снабжения многочисленной челяди, дружинников, слуг и зависимых людей пищей и шкурами и отчасти источником пушных богатств и «утехой».
В этом своем последнем качестве «ловы» с течением времени стали «охотой».
Для «простой чади», и прежде всего для сельского люда бесчисленных русских сел и весей, охота выступала в роли дополнительного источника питания.
«Зверина», «дичина» имела существенное значение в пище народа. Ели тетеревов и глухарей, уток и гусей, журавлей и лебедей, неизменно подававшихся в качестве «коронного блюда» на княжеских пирах. Употребляли в пищу мясо медведя и дикого кабана, косули и лося, зайца и оленя, тура и зубра.
«Ассортимент» употреблявшихся в пищу животных тогда был богаче, нежели в более поздние времена. Наши далекие предки не гнушались мясом белки, суслика, хомяка, бобра. Христианская церковь на Руси ограничила число животных, мясо которых можно было употреблять в пищу, и в «запретные» попали белка, суслик, хомяк, медведь, бобр и др.
Следует иметь в виду, что смерда гнала в лес необходимость добыть не только «зверину» и «дичину», но и пушного зверя: во-первых, для уплаты дани, а во-вторых, и для того, чтобы, продав «скору» купцу, приобрести на эти деньги необходимые изделия, продукты, украшения и т. п.
Вряд ли существовали какие-либо ограничения сроков охоты. Не было и особых территориальных запретов. Во всяком случае, если они и имели место, то были, скорее исключением, чем правилом. Никаких указаний на это в источниках мы не встречаем.
В представлении русского крестьянина даже XIV—XV вв. ему принадлежало все: «куда топор, коса, соха ходили», все эти «бортные ухожаи», «тетеревники», «гоголиные ловы», «бобровые гоны» и т. п. — то есть все, что он освоил на правах трудовой заимки, все, где он охотился.
В то же самое время быстро росла и распространялась феодальная собственность на землю и на разного рода угодья, в том числе на охотничьи и рыболовные. Создавалось и развивалось феодальное право на землю и угодья, нашедшие столь яркое выражение в «Русской Правде». «Русская Правда» строго карала за кражу охотничьих собак и ловчих птиц, дичи из перевесов, бобров, за порчу и кражу охотничьей снасти (перевесов, веревок к перевесам, сетей и т. п.).
Охотничьи угодья имели оградительные знаки: «межевые дубы», камни и пр. Уничтожение этих знаков собственности также преследовалось по закону. Феодалы ревниво охраняли свои права на охотничьи угодья.
Так, например, охота близ Киева, в лесах, принадлежавших Олегу Святославичу, стоила жизни Люту Свенельдичу (975 г.).
Князья имели заповедники, так называемые «зверинцы» и «красные дворы». Многие из князей были страстными охотниками. В своем «Поучении», составленном для детей, Владимир Всеволодович Мономах рассказывает о том, как он всю свою охоту («весь распорядок») держал в своих руках: конюхов и ловчих, соколов и ястребов. Два тура поднимали его вместе с конем на рога, олень и лось бодали его рогами, другой лось топтал копытами, вепрь сорвал меч, висевший у князя на бедре, медведь прокусил конский потник у его колена, «лютый зверь» вскочил к нему на бедра и повалил вместе с конем. Не раз князь падал с коня, не раз разбивал себе голову, повреждал руки и ноги — и все же продолжал охотиться в степи и в лесах, диких черниговских пущах.
Немало страстных охотников было среди простых людей «весей и градов» Киевской Руси. Об этом говорит прежде всего устное народное творчество: былины и поверья, охотничьи заговоры, поговорки, пословицы. В них говорится о «зверях лютых», «красных» и «бурнастых» лисицах, «гнедых турах», «серых волках», «белых медведях», «серых утицах», «седых бобрах», «черных соболях», «белых горностаях», о соколах и кречетах, добрых птицах ловчих, о тугих луках, каленых стрелах, звонких тетивах, о тенетах и сетях, ловах и займищах, о забавах молодецких.
В устном творчестве русского народа охота — забава молодецкая, богатырская. И хоть в схватке с «лютым зверем» охотник всегда рискует жизнью, хоть опасность на охоте не меньшая, чем в бою, но именно поэтому русский народ в своем устном творчестве воспевает ее, воспевает родную природу и охотников, добрых молодцов, сынов своих храбрых и сильных.
