Саулин П. О
Кабаньи логова
В то время в пущах Белоруссии я собирал для лаборатории «Зоотом» зоологический материал и жил среди больших лесов, изобилующих кабанами. Свое страстное желание видеть маленьких диких поросят я высказал леснику Викентию Осиповичу Носарю, хорошо знавшему летнее обиталище кабанов.
В одно воскресное утро он повел меня к кабаньим логовам. Кабанов стрелять там не разрешалось, и мы, вместо ружей, вооружились рябиновыми дубинками с крепкими набалдашниками на конце. Лесник к тому же засунул за пояс топор, так, на всякий случай, хотя и уверял, что нераненый кабан никогда на человека не нападает.
Мы долго брели, спотыкаясь о кочкарники, по осокам и, наконец, остановились у небольшой болотники, окруженной непролазной чащобой.
— Чуешь запах? Свиным логовом пахнет, — шепнул мне угрюмый седоусый Носарь, кивнув на заросшую густой и высокой осокой илистую низинку.
Признаться, я не чуял ничего, кроме илистых испарений, и недоумевающе спросил:
— Почему вы думаете, что кабаны могут в болоте лежать?
— А где же в такую жару им быть, как не здесь!
Не успел он закончить речь, как послышалось хрюканье и из осоки показалась длиннорылая рыже-бурая кабанья голова. Зверь сидел в десяти метрах от нас в грязи и, повернув к нам голову, «щупал» ноздреватым «пятачком» воздух.
Кабан тут же поднялся и ушел в чащу, где рос высокий папоротник. Послышалось тихое похрюкиванье поросят, и мы бросились наперерез зверю.
Мне хотелось увидеть хотя бы одного малыша этого крупного и строгого зверя. И вскоре я их увидел — пестреньких, ржаво-рыженьких, с буроватыми продольными полосками на боках. Семь длиннорылых горбатеньких зверюшек с пискливым визгом мелькали в высоком папоротнике. Вскоре кабанья семья скрылась в чащобе.
Мы вернулись к болотине и увидели настланный между кочками толстый слой осоки — логово кабанов. Оно было больше двух метров в диаметре. Рядом с логовом — глубокие ямы, купальни, где кабаны нежились в нагретом солнцем иле.
Одно кабанье логово мы обнаружили в старом, разрытом муравейнике. Муравьев рядом не было. Логово было выстлано папоротником, травой, листьями и мохом. Мы разгребли подстилку палками.
— Здесь свинья с поросятами лежала, — пояснил лесник. — Перед опоросом она всегда логово строит.
— Вот бы поросеночка поймать да вырастить; понаблюдать бы за его жизнью и повадками, — намекнул я леснику.
Носарь оживился, поглядел на меня, погрозил пальцем.
— Без ружья — немыслимое дело! — воскликнул он. — Мы раз втроем пытались ловить поросят, да ничего не вышло. Такие они попрыгунчики, что диву даешься. Только один из моих приятелей-лесников хотел пиджаком поросенка накрыть, свинья как поддаст ему рылом, он — кувырк! Зубами она ногу ему искусала. Хорошо, что у меня ружье пулями заряжено было: выстрелил ей под лопатку в упор, убил. Свинья яростно защищает своих поросят. Она рвет врага зубами, топчет копытами, давит тяжестью своего тела, пока не прикончит.
Во второй половине дня нам удалось наткнуться на гурт кабанов. Изредка похрюкивая, звери продвигались по осиннику, перемешанному с ельником. Если бы не было слышно хрюканья, едва ли бы мы заметили впереди себя кабанов. Грузные на вид звери ступали тихо, без малейшего шороха, а когда останавливались, темно-бурые их спины и бока сливались с елями и они казались издали большими муравейниками или кучами сухого хвороста.
Мы остановились под елкой и стали наблюдать.
Кабаны рыли землю, отбрасывали рылами в сторону сучья, валежник, лакомились кореньями, а может быть, червями и личинками. Тут были крупный секач и молодые свиньи. Секач вышел на небольшую просеку шагах в тридцати от нас и, подняв голову, слушал. Его белые острые клыки, еще мало изогнутые, были хорошо приметны.
Достаточно было Носарю кашлянуть, как секач издал звук «ух!» и кинулся к свиньям, которые с визгом окружили поросят. Молодняк, очутившись в середине табунка, стоял неподвижно. Свиньи тоже были неподвижны и молча слушали. Секач поднял против ветра рыло. Из-под клыков его брызгала пена.
Мы тихо стояли под высокой елью и любовались редким зрелищем. Вскоре секач двинулся к болоту, а за ним, словно по команде, последовали подсвинки, поросята и свиньи.
На обратном пути Носарь рассказывал:
— Однажды, до Октябрьской революции, я убил старого секача весом шестнадцать пудов. Клыки его были круглые, как кольца; я их измерил — оказались пятнадцатисантиметровыми.
— Расскажите, пожалуйста, как вам удалось его осилить, — полюбопытствовал я. — Сам я не раз бил кабанов и знаю, как опасен секач, если его ранить и преследовать.
— Получилось просто и даже забавно, — начал лесник. — В ноябрьское утро я шел по своему обходу и издали в лесу услышал неистовый кабаний визг, словно свиней кто режет. Значит, сообразил я, у кабанов начался гон: старые самцы битвы за самок повели. Зарядив двустволку круглыми пулями, стал осторожно подвигаться вперед. Снегу еще не было, земля после дождя была влажная, и листья под ногами не шуршали. Чем ближе я подходил к кабанам, тем сильнее и страшнее становился визг. На окраине поляны прислонился к сосне, гляжу: в полусотне шагов стоит под дубом свинья, а ближе ко мне два секача клыками бока друг другу полосуют, и оба визжат, как под ножом. Когда один из кабанов повернулся ко мне боком, выстрелил ему под лопатку. Вот тут самое забавное и получилось: секач ткнулся рылом в землю, передние его ноги подкосились, шатается, а второй продолжает пороть его клыками и в бок, и под брюхо. Я второй раз стрелять не стал...
— Неужели кабаны не слышали вашего выстрела?
— Свинья сразу же в чащу ускакала, как только я пальнул. А вот почему нестреляный кабан не убежал, сам до сих пор не могу отгадать. То ли от страсти охмелел, то ли грохота моей фузеи не расслышал — как хочешь гадай. Только когда секач-великан перестал шевелиться, победитель, похрюкивая, ушел следом свиньи. Поверите ли, когда снимал с кабана кожу, до пятнадцати ран на боках насчитал и три в животе.
Я сказал:
— Вы, наверно, тогда заметили на кабане «панцирь»? У него на боках, ниже шеи, на груди и лопатках хрящевые наросты в виде мозолей до четырех сантиметров толщины. Охотники называют «калканом».
— Еще бы, даже с трудом отделил калкан от мяса топором. Это получается оттого, что кабаны о смолистые сосны и елки бока осенью чешут, — пытался объяснить лесник.
Но я возразил:
— Нет, Викентий Осипович. Калкан — защита секача от клыков соперника, как рога у лося, марала или изюбра. Кабан начинает обрастать калканом ко времени гона, который у диких свиней протекает в ноябре и декабре. А после гона калкан становится тоньше и к весне почти рассасывается. Кабаны во время гона свирепеют: старики молодых самцов гонят прочь и сами между собой дерутся насмерть.
— Пожалуй, правильно, — согласился лесник.
Подумав, что дубрав в лесах Белоруссии не так много, я сказал:
— Поражаюсь, как кабаны не погибают здесь зимою от бескормицы. Ведь урожай желудей не так велик.
Лесник остановился и, показывая рукой на восток, ответил:
— К речке на луга ходят, своим крепким рылом снег разрывают, травами и корневищами рогоза и камыша лакомятся, подгнившие пни выворачивают. Хотя зимой и сильно тощают, но до весны все же дотягивают. Осенью на поля ходят, картошку копают. В лощинах орехи едят. За счет жира, накопленного осенью, переносят зимние лишения. Но все же в глубокие снежные зимы и во время гололедиц немало кабанов и гибнет, если их не подкармливать.
Мы присели на просеке отдохнуть. Лесник рассказал, как в суровые снежные зимы он сталкивался с гуртами кабанов, ныряющих в полутораметровые сугробы и даже идущих «туннелями» под снегом; отощавшие без прикормки звери были тощие и плоские, как доски, а все же с приближением человека удирали так быстро, что и на лыжах за ними трудно было угнаться.
На просеку выскочил с ветвистыми рожками козел, остановился, хрустнул передним копытцем, учуяв нас, прыгнул в заросли, поблескивая белым «зеркалом».
Мы встали и пошли к дому.
Пуганые кабаны, там, где на них часто охотятся, становятся очень осторожными. Зрение у них развито не сильно, зато слух необычайно остер. Вот характерный пример.
Как-то в конце декабря я был участником кабаньей охоты в Калининской области. Бригада охотников Всеармейского военно-охотничьего общества получила лицензии на отстрел трех кабанов. Окладом руководил подполковник зоолог Алексей Иванович Соколов. Нас было шесть стрелков и пять загонщиков.
Два гурта кабанов и несколько одинцов-секачей держались в густых ельниках, залегая в муравейниках, которые здесь встречались довольно часто. Вот на этих-то логовах мы и окружали кабанов. Трижды Алексей Иванович расставлял стрелков на линии, трижды загонщики гнали кабанов, но каждый раз звери шли не на охотников, а бросались почти под самые ноги загонщиков и, несмотря на их отчаянные крики, прорывались и уходили. Очевидно, лежащие в чаще звери слышали шаги охотников, становившихся на места, хотя те и старались соблюдать тишину. Звери, стрелянные не раз, хитрят, идут не туда, где замолкли шаги охотников и установилась тишина, а туда, где орут крикуны.
Собрались на совет: что делать, как перехитрить зверей?
Алексей Иванович предложил охотоведу Щербакову, руководившему группой загонщиков, взять винтовку и в следующем окладе стрелять по прорывающемуся мимо загонщиков зверю.
Снова был обложен табунок свиней. Когда секач прорвался сквозь цепь загонщиков, охотовед выстрелил и затем, скинув полушубок, погнался за раненым зверем через просеку. Я бросился их догонять.
Впереди, в густом ельнике, послышался выстрел. Остановившись, я увидел: кабан скачками бежит к охотоведу. Я вскинул ружье, но не успел нажать на спуск: прогремел еще раз выстрел — и зверь упал. Щербаков подпустил кабана на три шага и пулей в лоб уложил его.
Я покачал головой:
— А что могло бы случиться, если бы патрон дал осечку?
— В привычку вошло, — улыбнулся Щербаков.
При потрошении двенадцатипудового секача оказалось, что первая пуля попала зверю в пах, вторая пробила сердце навылет, а третья засела под черепом. И все же с такими ранами кабан кинулся на охотника и пробежал галопом тридцать восемь шагов!
Сайгачьи повадки
Однажды мы вдвоем бродили по астраханской степи, стараясь разглядеть средь бурьяна пасущихся дроф.
Степь в августовскую жару кажется неопытному глазу мертвой. На самом деле в ковылях и бурьянах таятся выводки дроф, стрепетов, куропаток, перепелов, отлеживаются стада сайгаков.
Мой спутник — колхозный садовод Сухин, потерявший в Отечественную войну левый глаз, прильнув к биноклю правым, шепотом произнес:
— Гляди левее, в сторону кургана: там три дрофы — две лежат, а третья стоит.
Я тоже прильнул к своему «цейсу». Но, как ни напрягал зрение, даже в бинокль разглядеть лежащих дроф не мог. Я видел только, как дрофич семенил ногами, словно плясал. В недоумении я спросил Сухина:
— Кого же он топчет?
— Лунку себе выкапывает: от жары спасается, — ответил Сухин и предложил мне укрыться за небольшим барханом и лежать неподвижно.
Сухин оказался прав: вскоре дрофич на самом деле залег. Тогда у садовода быстро созрел план, и он предложил мне осторожно, не поднимая головы, красться напрямик к дрофам, и сам, как камышовый кот, в своей рыжей, под цвет почвы, косоворотке быстро и ловко пополз бурьяном в обход кургана, перекладывая вперед себя старенькую одностволку. Уползая в бурьян, он кивком головы показал вперед и сказал:
— Доползешь вон до того бугорка с побуревшими травинками, остановись и лежи. Я непременно нагоню на тебя дроф. Увидишь!
Я медленно полз, обливаясь потом, обжигая ладони о горячий песок и, скажу прямо, единственный раз в жизни сожалел, что родился охотником.
Когда прополз полкилометра и остановился в указанном месте, фляга была уже давно пустая и я, казалось, отдал бы все на свете за глоток из самой грязной лужи. Губы у меня потрескались, горло пересохло, в висках стучало. Лежал на животе и думал: «А вот дрофы густо покрыты перьями и ведь могут же часами лежать под палящими лучами вдали от воды».
Внезапно я уловил глухой шорох и, повернувшись слегка вправо, увидел стоящего на кургане палевого зверя; гордо подняв голову с красивыми винтообразными рогами, направленными не назад, как у туров или баранов, а вперед, он застыл, как чудесное изваяние.
«Сайгак!» — мелькнула мысль, и я машинально схватился за бинокль. Я увидел горбатый, испещренный морщинами нос зверя, черные глаза, устремленные в мою сторону, большие раздувающиеся ноздри... Сайгак шевелил ушами. С минуту он стоял неподвижно, затем, топнув передней ногой, щелкнул копытом и большими прыжками проскакал в двадцати шагах от меня к оврагу. Нет, он не скакал — он летел, как птица. Так стремительно летит только быстрокрылый сокол-сапсан в погоне за жертвою.
Я приподнялся на локтях и долго провожал глазами чудесного степного рогача, совершенно забыв о дрофах.
В это время услышал крик Сухина:
— Летят! Гляди!
Три дрофы низко плыли над бурьяном прямо на меня. Я подпустил их вплотную, но не выстрелил. Сайгак поглотил меня целиком. Я уже больше не жалел, что родился охотником.
— Что случилось? Почему упустил дроф? — гневно спрашивал подошедший Сухин, обтирая рукавом смуглое, потное лицо.
Я весь дрожал, как в лихорадке.
— Сайгак! Сайгак! — повторял я, еле шевеля пересохшими от жары губами. И в этом не было ничего удивительного: я ведь был убежден, что так близко увидеть сайгака, зоркого и пугливого, даже охотнику невозможно.
— Какие пустяки! — рассмеялся садовод. — Сайгаков здесь тысячи. Из-за сайгака пропустить дроф не простительно!
Я вынужден был извиниться перед ним за свое упущение.
— Хочешь, тебя сведу в Сайгачью балку, к ключу. Там ты увидишь сотенные табуны сайгаков, идущих на водопой, — предложил он, видя мою растерянность и смущение.
По словам Сухина, ему нередко приходилось, подползая к дрофам, поднимать сайгаков, лежащих на самом солнцепеке.
Пугливые дрофы и осторожные сайгаки залегают поблизости, чтобы легче было общими силами заметить приближающегося врага.
Передохнув в порыжевшем бурьяне, мы отправились в полосу молодых зеленых насаждений. К вечеру на закате я смог полюбоваться стайками быстрых как ветер сайгаков, идущих на водопой.
Я впервые увидел, как сайга-мать спасала детеныша от степного орла. Когда хищник начал кружиться над сайгачонком, сайга подскочила к детенышу, спрятала его между передними ногами. Она низко опустила голову, вытянув горбатый нос вперед. Самоотверженная и бесстрашная мать готова была ринуться в бой. Орел, покружившись вокруг сайги, с клекотом взвился ввысь, не решаясь напасть на сайгу, и она стала спокойно щипать траву. Ела она очень смешно, отгибая нос в сторону. Казалось, что он ей мешает. На самом же деле нос у сайгаков очень подвижен благодаря хорошо развитым носовым мышцам.
Сайгаченок теперь стоял под задними ногами сайги, все еще побаиваясь отойти от нее. И только успокоившись, лег в бурьян.
Сайга дважды в день кормит своего сайгачонка молоком (редко она приносит двух, чаще одного детеныша). Покормив утром, сайга пасется, затем отдыхает, а вечером снова разыскивает лежащего детеныша и кормит его.
Я знал, что несколько лет назад зимой в степях свирепствовала сильная пурга. Немало сайгаков погибло тогда в глубоких сугробах. А теперь я радовался, что они снова размножаются, населяя наши степные просторы.
Сухин, поглядывая в бинокль на скачущее тысячное стадо сайгаков, рассказывал:
— Как выяснил произведенный с самолетов в конце тысяча девятьсот пятьдесят пятого года подсчет сайгаков в Астраханской, Волгоградской, Ростовской областях и в Ставропольском крае, их там обитает до трехсот пятидесяти тысяч. Встречаются табуны по пятнадцать тысяч особей. В степях Казахстана их еще больше. В 1957 году в Советском Союзе уже насчитывалось до миллиона этих замечательных животных. Сотни тысяч сайгаков решено было отстрелять для разрядки стай, во избежание эпизоотии.
Возвращаясь ночью в колхоз «Цветущая степь», я спросил Сухина:
— А как здесь насчет охраны сайгаков?
— Раньше сайгаков за их ценные целебные рога беспощадно истребляли. Сейчас отстрел сайгака без особого разрешения строго запрещен. Я забыл тебе сказать: когда я полз к дрофам, от меня в десяти метрах соскочил лежавший сайгак. Поражаюсь, как могут они так долго лежать под палящими лучами солнца.
— Очень просто, — ответил я ему. — Дрофы и сайгаки приспособились к степной погоде: сочные травы, не увядающие в низинах и балках, которыми обильно питаются сайгаки, предохраняют их от изнурительной жажды. Сайгаки, как и джейраны, долго могут оставаться без воды даже в самую невыносимую жару. Сайгак, тот хоть раз в день пьет, а дрофа в засуху может долго обходиться без воды, лишь по утрам и вечерами поклевывая покрытые росой травы.
Сухин согласился.
— Ты, кажется, наблюдал, как самолеты кружили по степи, учитывая число сайгаков? Скажи, пожалуйста, сильно пугаются сайгаки самолетов или нет?
— О, это было очень забавное зрелище, — ответил он, замедляя шаг. — Стада сайгаков, настигнутые идущим на бреющем полете самолетом, неслись по прямой линии с быстротой ветра, и лишь отдельные старые самцы внезапно останавливались и прыгали вверх. Казалось, что они принимали самолет за исполинского орла и пытались ударить его острыми рогами. Чудесные звери! — заключил садовник, шагая по околице колхоза.
Рысьи нравы
Как-то в августовское утро я охотился по выводкам глухарей в борах Литвы, в полусотне километров от Вильнюса.
Мой лаверак Герас неожиданно заскулил, лег и стал лизать переднюю лапу. Я подбежал к нему. В пяти шагах от пса заметил ползущую гадюку и тут же выстрелом отшиб ей голову.
Было совершенно ясно: Гераса укусила змея.
Я снял с плеча походную фляжку и, сев верхом на собаку, разжал левой рукой ей челюсти и стал вливать в рот водку.
Нога у пса стала тут же заметно распухать. Я крепко перетянул Герасу ногу повыше укуса носовым платком.
Герас на трех ногах идти отказывался. Я взял его в охапку и понес к избушке лесорубов.
Знакомые крестьяне: Берка, Герве и Гульбе — все старые охотники — сидели на бревнах и курили трубки. Поздоровавшись с ними, я положил на траву охмелевшего, с налитыми кровью глазами Гераса, присел на чурбан и стал рассказывав про свое несчастье. Но не успел закончить: на вырубку выскочили два крупных короткохвостых палевых зверя с ушами-кисточками. Они остановились и настороженно смотрели на нас.
— Рыси, — шепнул морщинистый, пожилой лесоруб Берка и схватился за топор, лежащий у его ноги.
Я взвел курки двустволки, которую держал на коленях, и шепотом спросил седоусого плечистого лесника Герве, хорошо знавшего повадки рысей:
— Стрелять?
— Чем ружье заряжено? — в свою очередь задал мне вопрос лесник.
— Третьим номером, — ответил я чуть слышно.
— Тогда не стреляйте, попадем еще в беду. Ружье держите наготове — посмотрим, что будет дальше.
Рыси продолжали стоять. Затем один из зверей лег на брюхо и положил голову на передние лапы, как бы готовясь к прыжку. Второй продолжал стоять, и оскаленные клыки его блестели на солнце. Мы глядели на зверей молча. Но это продолжалось не долго.
Молодой Гульбе вскочил на ноги, изо всех сил крикнув:
— Ату-у-у!
Рыси услышали крик и спокойным шагом, оглядываясь, ушли в заросли...
Я снял перевязку с ноги пса. Опухоль мало увеличилась. Герас мог слегка ступать на укушенную змеей ногу.
— Ты, очевидно, заговор знаешь против змей? — вопросительно глянул на меня Герве. — А то пес бы уже опух и околел.
— Знаю, — усмехнулся я. И рассказал, как спас от гибели пса: — В лесу, когда нет марганцовки, алкоголь — единственное средство от укуса гадюки. Но скажите, чего это рыси сюда пожаловали?
— Они наблюдали с деревьев, как ты нес пса, и двинулись за тобой, чтобы напасть на тебя, — высказал предположение Берка.
— Рысь — это не волк, — возразил Герве. — За собакой не погонится. Она кормится почти исключительно беляками, которых выслеживает затаившись на нижних суках дерева или отыскивая по следу. Тут наверное другое: у этих рысей где-то рядом детеныши. Старики, кинувшись на поиски корма, наскочили на нас и от неожиданности остолбенели.
Гульбе наивно объяснил поведение рысей по-своему: здесь их самое любимое место, а мы галдим — вот они и вышли нас постращать.
Ни одно из этих объяснений меня не удовлетворило.
Я распрощался с лесорубами, взял Гераса на сворку и стал выбираться из леса.
Зимой, когда выпал глубокий снег, я отыскал рысью тропу и поставил на ней замаскированные капканы. На следующий день утром, проверяя их, я заметил спокойно сидящую на припорошенной звериной тропе рысь. При моем приближении зверь скалил зубы, точно насмехаясь надо мной, и вовсе не собирался убегать. Это меня удивило. Капкан был легкий, и груз на его цепочке не был столь тяжел, чтобы рысь не могла двинуться с места. Застрелив зверя, я был поражен, когда при его осмотре увидел, что капкан держал старого хищника только за один ноготок. Такое странное поведение рыси в капкане по сравнению с волком и другими зверями меня сильно озадачило.
Позднее мне удалось поймать капканами еще двух рысей. И эти оба зверя так же спокойно сидели в капканах, как и первый. Только один из них при моем приближении пытался уйти, когда я в него целился.
После таких необычных случаев, я немало беседовал с капканщиками Сибири и Урала, ловившими капканами рысей, и убедился, что гроза зайцев-беляков, угодившая в капкан, чаще всего ведет себя спокойно и даже редко уходит с тропы, на которой она попала в ловушку. По словам капканщиков, бывали случаи, когда рыси уволакивали легкие капканы довольно далеко, но никогда не пытались отгрызать себе ногу, угодившую даже в тяжелый капкан, как это делают другие звери.
Рысь, как и росомаха, вредный для охотничьих хозяйств зверь. Эта крупная лесная кошка способна справиться со старой косулей, опасна для молодых оленей и лосят.
Еще один поразительный случай убедил меня в том, что рысь отважный, ловкий и дерзкий хищник.
Охотился я с двумя товарищами на кабанов в горах Кавказа, в шестидесяти километрах от Махачкалы. Собаки со звонким лаем погнали кабанов по глубокому ущелью. И вдруг замолкли. Я долго слушал, стоя на месте, затаив дыхание. Услыша позади себя шорох, а затем и треск ломаемых сучьев, я обернулся и увидел скачущего прямо на меня по склону горы оленя-рогача. У него на спине словно вырос горб. Тут же я разглядел, что это рысь, которая вцепилась в оленя и рвала ему шею.
Я выстрелил. Падая, рысь покатилась под гору и застряла у ствола толстого бука.
Освободившись от смертоносного наездника, олень пробежал краем ущелья еще сотню шагов, затем стал припадать на передние ноги и, наконец, свалился. Когда я к нему подошел, он истекал кровью. На шее оленя зияла глубокая рана.
Подоспевший на выстрел один из моих спутников, сказал:
— Рысь губит немало оленей, даже на кабанов осмеливается нападать, но это ей не всегда безнаказанно проходит.
У рыси все повадки кошачьи. Она прекрасно лазает по деревьям и даже способна схватить лапой пролетающую мимо нее птицу. От гончих рысь спасается на дереве. Однако стрелять по затаившейся на дереве рыси следует крепким зарядом и метко. Мне известен случай, когда раненая рысь прыгнула с дерева на охотника и только второй заряд, угодивший в нее во время прыжка, спас его от увечья. Раненая рысь часто калечит и даже убивает гончих собак и лаек.
Спугнутые с лежки рыси обычно идут своим обратным следом. Этой повадкой и пользуются охотники.
Свадебное утро
Работал я тогда в Канском лесном хозяйстве и ранним утром отправился в лесничество, определяя направление по компасу. До реки Кана (приток Енисея) оставалось не больше десяти километров. Перешел широкое моховое болото, прошел настоящие таежные дебри, шагая через бурелом.
Выйдя на поляну, окруженную со всех сторон густым сосняком, я присел на бугорок, возвышавшийся возле разрытого медведем крупного муравейника.
Утро было тихое. В бору пахло душистой хвоей и цветущим вереском.
От усталости я вздремнул под сосной и проснулся от страшного рева. Мои руки непроизвольно потянулись к лежавшему под боком ружью. Не успел я сдвинуть предохранитель, как на поляну цепочкой вышли из зарослей четыре медведя.
Впереди шел самый крупный зверь, по окраске и величине похожий на буланого коня, и неистово ревел. Шерсть на его загривке поднялась дыбом и шевелилась. За ним спокойно шагал меньший по размеру медведь темно-бурой окраски. Шествие замыкали два больших бурых зверя. Языки их были высунуты, из пасти брызгала пена.
Появление на полянке четырех лесных великанов, признаться, было не особенно приятно. Я прижался к земле, держа заряженную пулями двустволку наготове. Но что я мог сделать, если бы звери подошли к муравейнику и увидели меня? Вступать в бой с такой когтистой и клыкастой ватагой лесных силачей было явно бессмысленно, тем более что у меня и было-то всего две пули...
К счастью, ветер дул в мою сторону, поляна была довольно большая, муравейник, за которым я лежал под сосной, — высокий, и звери меня не причуяли. Зато мне они были видны как на ладони.
Я сразу же сообразил, что являюсь зрителем готовящейся медвежьей свадьбы — редкого зрелища, достойного фотоаппарата или кисти художника. К сожалению, фотоаппарата у меня не было, да и простые зарисовки карандашом дрожащими от волнения руками едва ли я мог сделать, тем более что рисовальщик бесталанный.
Я лежал, прикрыв рот шапкой, боясь кашлянуть.
Ведь только волки во время свадеб собираются стаями. А медведи?.. Я всегда думал, что свадьба медведей проходит без сборищ и драк, не так, как у волков. Но встреча с медведями в то солнечное утро опровергла это представление.
Вот что тогда произошло на глухой таежной поляне.
Шедший впереди ревун остановился, потом поднялся на дыбы и, не прекращая рыка, вдруг повернулся к шагавшему за ним медведю. Тот мигом свернул в сторону, а следующий за ним крупный зверь с неистовым ревом кинулся навстречу сопернику. У зверей и птиц естественный отбор решается грубой силой — таков закон сохранения сильного потомства. Не удивительно, что так раскатисто-могуче ревели звери. Рев означал вызов на поединок. Произошла необычная по силе и дерзости нападения схватка. Лесные силачи начали лупить друг друга лапами, хватать за бока клыками; шерсть клочьями летела от них во все стороны. Затем медведи поднялись на дыбы, сцепились, охватив лапами друг друга, и, с раскатистым ревом повалившись на землю, долго, до изнеможения, ворочались, катались и бились. Третий медведь стоял в стороне, рявкал и фыркал, а четвертый спокойно сидел в полусотне шагов на поляне и глядел на страшную схватку.
К моему удивлению, победителем вышел меньший размером медведь. Он придавил передней лапой голову великана к земле, а другой стукал его по голове так крепко, что тот уже не ревел, а стонал, как человек. После ряда сильных ударов великан остался лежать на поляне, слабо шевеля лапами, а другой зверь поднялся, отряхнулся, лизнул несколько раз языком свой изодранный бок и, оглядев с видом победителя своего поверженного соперника, подошел к тому медведю, который сидел молча, наблюдая за поединком.
Тот шагнул к победителю, фыркнул, лизнул его в черный нос. Скорее всего это была медведица, осчастливившая силача своего рода «поцелуем». Затем медведица подскочила вверх, прянула в сторону и прижалась к земле передними лапами, как бы заигрывая с победителем. Потом поднялась и пошла в заросли. Победитель последовал вслед за ней.
Четвертый — самый маленький — медведь, державшийся поодаль от места поединка, все время фыркавший и рявкавший, теперь лежал, положив голову на передние лапы, и глядел на ворочающегося в траве великана. У него не было сил подняться. Наконец он сел и стал зализывать взлохмаченные бока. Встал он с трудом и, шатаясь, побрел в сосняк.
Лежащий на земле медведь, видя, что великан поднимается на ноги, вскочил, рявкнул и нырнул в чащу.
Я осмотрел место поединка. Лужи запекшейся крови и клочья шерсти говорили о том, что могучий зверь жестоко пострадал от острых клыков и когтей победителя. По всей вероятности, это был очень старый самец, может быть беззубый, не сумевший отразить удары более молодого и сильного соперника.
