Осип Колычев
Материнство
Это нежность или жалость?
На тропиночке лесной
Елка старая прижалась
К юной елочке резной.
Так — щекой к щеке ребячьей —
Мать прижмется для того.
Чтоб узнать: он — не горячий?
Нет ли жара у него?
Николай Рыленков
Глухариный край
О край глухариный, лесная сторожка,
Лужайка, где воздух — как спирт муравьиный.
Там зори калиной ломились в окошко,
А полдни мне пачкали губы малиной.
Там, за лето свыкшись со мной понемногу,
Услышав от птиц о моем появленьи,
Кусты расступались, давая дорогу,
Орехи мне сыпались прямо в колени.
Криница меня зазывала в овраге,
Свою чистоту соблюдавшая свято.
Там я в тишине, без пера и бумаги,
Сложил мои первые песни когда-то.
Когда ты приснишься, лесная сторожка,
Без слов позовешь к глухариному краю —
И радостно сердцу и грустно немножко,
Что только в стихах я тебя вспоминаю.
Но ты и во сне предвещаешь мне счастье —
Ведерко малины, орехов лукошко...
Так дай же в окошко твое постучаться,
Лесная сторожка, лесная сторожка.
* * *
Что со мною — я и сам не знаю,
Видно ты наколдовала, Русь!
Загляну в глаза лесному маю,
Как в лазурь живую окунусь.
Теплый ветер обмахнет ресницы,
Вытрет щеки и прильнет к плечу.
И опять я быль от небылицы
На тропе весны не отличу.
Каждый вздох деревьев понимаю,
Каждый лист и стебель сердцу мил...
И в слезах шепчу: спасибо маю,
Что лазурью душу мне омыл!
* * *
Тропинка вывела на просеку,
Ввела в лесную колею.
Я по зеленому вопроснику
Вопросы птицам задаю.
А птицы на ветвях качаются,
Все тайны держат на весу
И без подсказок отвечают мне
Про все, что видели в лесу.
Иду, довольный их ответами,
Навстречу лету не спеша,
И снова песнями неспетыми
Полна открытая душа.
* * *
Блеклые краски осени поздней,
Хрусткий ледок в тени под кустом.
Думы спокойней, мысли серьезней
О пережитом, о прожитом.
Время, как воздух, пью без подсластки.
Так нам природа велит сама.
Осени поздней блеклые краски
Завтра смахнет рукавом зима.
Е. Чебанов
Чайка
Тает солнце в заводи речной.
Берега пустынны и безмолвны.
Только чайка реет над водой,
Заглядевшись в розовые волны.
То она мелькнет за островок,
То опять трепещет над заливом,
Словно нежной девушки платок,
Загрустившей о своем любимом.
Сергей Вьюгин
Лебеди над разливом
Опушка дремучего бора,
Охотничий теплый костер,
А в поле литые просторы
Весенних прохладных озер.
Багряное пламя заката
И, сквозь этот блеск огневой,
Два лебедя светят крылатой,
Слепительной чистотой.
В полете их — легкость и сила,
И тень их в озерах светла,
Как тонкий рисунок двух лилий
На трепетной сини стекла;
И крылья от блеска узорны,
Как юные наши мечты,
А их переклик среброзвонный —
Торжественный зов красоты,
И шеи их — девичьи руки,
Что вскинуты с нежной мольбой...
Поэму любви и разлуки
Те птицы являют собой.
И есть ли что в мире чудесней,
Чем вдового лебедя стон,
И кто «лебединою песней»,
Как сказкою, не был пленен?
И если любовью лучится
Охотничье сердце твое —
Пред этою Сказкою Птицей
Ты тихо опустишь ружье.
Охотничьи болота
Люблю в полях охотничьи болота,
Узор поникших ивовых ветвей
И тинистые — будто в позолоте —
Затоны средь дремучих камышей;
Пугливого и легкого бекаса
Стремительный, изломанный полет
И в тишине сумеречного часа
Волнующий утиный перелет;
Заката переливное цветенье
За старым бором, синим и глухим,
И грузной кряквы шумное паденье
Под выстрелом раскатисто-литым;
Ружейный дым над розовым затоном,
И блеск Сатурна, остро-голубой,
И чай, кипящий в чайнике смоленом.
На «теплинке», певуче-золотой...
На пиру лесном
Светит сказочное что-то
В золотом осеннем дне —
И старинный хмель Охоты
Бродит удалью во мне.
Будто плеск волны гремучей
Иль гитарный страстный зов,
Льется, льется гон певучий
Средь таинственных лесов.
Бег звериный осторожен.
Зорок жаркий лисий глаз.
Но неведом и надежен
Мой глухой, потайный лаз.
Вот, как ворох палых листьев.
Мчится легкая лиса.
Далеко на звучный выстрел
Откликаются леса.
И, сливаясь с визгом гончих,
На хмельном пиру лесном
Рог поет все звонче, звонче —
Небывалым торжеством.
Александр Балонский
Охотничья весна
Тонкий пар клубится над холмами,
В поле озимь дружная видна.
Гулом льдин и теплыми ветрами
Нас встречает русская весна.
Нежной синью горизонт расцвечен.
Стали почки туго набухать.
Хорошо в апрельский теплый вечер
У ручья на тяге постоять.
Или на утиную охоту,
На озера, съездить в выходной,
В шалаше на селезней пролетных
Посидеть на зорьке с подсадной,
Глухарей послушать в гуще бора
И добыть весенних косачей.
Как светлы охотничьи просторы
Лукоморий наших и полей.
В голубом и легком поднебесье
Пролетают стаи лебедей.
Слышится ликующая песня
Над Советской Родиной моей.
Борис Дубровин
Ранний март
Уже ручей оврагу снится.
И звоном утро теребя,
Легкоголосая синица
Перепевает воробья.
Сороки парами хмельными
К полянам «взяли курс прямой»
И вертолетами лесными
Застрекотали над зимой.
Хотя в тени до сроку тихо
И не прорезался ручей,
Зима линяет, как зайчиха,
И удирает от лучей.
Но где-то в сердце остается,
И беззащитна, и проста,
Ее запуганная солнцем
Торжественная чистота.
* * *
Искрится снег под полозом
Серебряным огнем
В ночном лесу березовом
Совсем светло, как днем.
Хвостом ракеты, мчащейся
В мерцании планет.
За мной скользит светящийся
Продолговатый след.
Звенит полозьев струнами
Космический мороз —
Как будто между лунами,
Лечу между берез.
* * *
Утесы цвета вороненой стали.
Льдов исполинских блещущий настил.
Сюда орлы и те не залетали,
И человек еще не заходил.
Недвижный воздух серебристо светел,
И дали ослепительно пусты...
Нет, не пусты!
Есть хоть один на свете
Свидетель первозданной красоты!
Птенец
Качнулся ясеня венец —
Не ветер, а беда:
Неоперившийся птенец
Свалился из гнезда.
К нему щекою я прильнул,
Грел теплотою рук,
И, как в гнезде, птенец уснул
В моих ладонях вдруг.
Я с ним добрался до гнезда
В зеленой вышине,
И положил его туда,
А он опять — ко мне.
Комочком вздрогнувшим приник,
И там, на высоте,
Я понял вдруг лесной язык
По легкой теплоте.
С.
Александров
* * *
У речного брода-переката,
За день исходив степной простор,
Так приятно в сумерках заката
Разложить охотничий костер.
Терпкий чай тянуть из медной кружки.
Прихвастнуть удачею своей,
Взбить полыни жесткую подушку
И заснуть под шепот ковылей.
Н. Онегов
В апреле
Сумерки снега, воды, проталин.
Гулкий овраг с медовою вербой,
С ранней звезды из огромных далей
Хорканье тяги первой.
Лес замирает в тумане талом.
Сердце — в студеном трепете...
Каждая тяга для нас бывала
Самою первой на свете.
Ток
На рассвете трава — без красок,
Но студеная брезжит зелень
За осинником четко частым.
За обломанной черной елью.
Тишина, тишина терпенья...
Это кровь ли шумит в ушах?
Но от грома упругих перьев
Распахнулась, дрожа, душа.
И невидимо, и подземно
В розовато-притихшем сне
Воркование птицы древней
По болотной журчит земле.
Там, в тумане, зарей просвеченном,
Там, где ржаво-глухая просека,
Чернокрылый весне навстречу
Распушившийся хвост выносит,
В полукруге крыло выводит,
Отвечая, бросая вызов;
Вижу бархатный пурпур брови
И подпушник белейший снизу.
На востоке горит под инеем
Розовеющая осока,
И звенящей апрельской силе
Откликается бор за током.
Откликается рокот рокоту,
Журавли протрубили тоже;
И, дыханье сдержав глубокое,
Я к щеке прижимаю ложе.
А. Вагин
Гон
Уходит гон в лесную даль:
Лиса попалась не из местных.
Хоть те леса мне неизвестны.
Но и оставить зверя жаль.
До неизвестного конца —
До тьмы кромешной иль победы —
Зовут вперед два жарких следа:
Один — лисы, другой — гонца.
Бегут следы, бегу и я.
Уж лай собак сошел со слуха.
Вокруг деревья ропщут глухо,
Какой-то замысел тая.
Но что таить?! Зверей пробег
Уже записан в книге белой —
Любой их шаг, любое дело
Запечатлел искристый снег.
Лиса хитра — и пес хитер.
Она кружит, а он спрямляет...
А я обоих догоняю,
Чтоб разрешить их долгий спор.
А как решу — не важно мне:
Я счастлив тем, что гон я слышу
И даль синеющую вижу
В родной приокской стороне.
В. Казанский
Черника
Сквозь грубый снег, сквозь холода апреля
малыш зеленый в жизнь пробиться смог.
И был ветвист он, как олений рог,
а май настал — листки его одели.
Зарозовели в гуще осторожно,
заулыбались цветики: «Нам можно?»
И, сил набрав от матери земли,
тугими шариками стать смогли.
Луч солнца проникал сквозь лес высокий,
и почернели ягоды, творя
хоть для медведя, хоть для глухаря
из воздуха, земли и влаги соки.
Законы созидания строги,
и соблюдает их природа свято:
ни капли, ни пылинки зря не взято.
Вот так и мне бы: лишней — ни строки.
Леконт де Лиль
Абома
С подножья голубых снежноголовых гор
Сквозь чащи, заросли, безбрежные равнины
Великая река, приняв в себя стремнины,
Мчит воды на восток, туда, в морской простор.
То разгорается и брызжет вверх снопами,
То гасит золото расплавленного дня,
И кажется, поток стал шире от огня,
И хлынет на берег его разлива пламя.
Но в душном сумраке среди травы сырой,
Под корнепусками, чьи арки тесно свиты,
Жужжат и кружатся голодные москиты
И мошки гладь воды царапают порой.
Сияя пурпуром и синью крыльев, ара
Тревожат криками блестящих пестрых змей,
И, уползая, те колышат меж стеблей
Колибри гнездышко, птенцов где дремлет пара.
На тучных пастбищах по берегам реки,
Еще дымящихся волокнами тумана,
Под стрелами зари блистательно-багряной
Пасутся жеребцы и дикие быки.
Сверкая взорами, взметая гривы гордо,
Вскачь мчатся лошади веселым табуном,
Стук множества копыт разносится, как гром,
И в бешенстве быки к земле склоняют морды.
У самых берегов добычу сторожат.
Зарывшись в черный ил, бугристые кайманы.
Спустился ягуар на водопой желанный,
Но вдруг, встревоженный, он пятится назад.
И вот на островке, среди глухих затонов,
Неясным ропотом полудня пробужден,
Спиралью мощною развертывается он —
Абома — караиб, могучий царь питонов.
Стальные мускулы, сплетенные жгутом,
Великолепную поддерживают шею.
Качая головой чешуйчатой своею,
Он выпрямляется и хлещет зыбь хвостом.
В топазовой броне и шлеме изумрудном
Он возвышается, надменно горделив.
Так, озарен лучом, мечтает он, застыв,
Как бог языческий в каком-то храме чудном.
Когда же, наконец, небес палящий жар
Всю землю погрузит в истому и дремоту,
Он поползет в леса, в глубь джунглей, на охоту,
Где жертва — человек, иль бык, иль ягуар.
Оазис
За горною грядой уже, угрюмо-ал,
Тяжелой глыбою шар солнечный упал,
И стая коршунов на небе цвета меди
Стремится вслед ему, как будто ищет снеди.
Кусками золотой разодранной парчи
Горят на западе последние лучи.
Суровый Сеннаар, где рыжих камней гребни
Прорезывают мох и утопают в щебне
И Абиссинии зеленые холмы
Скрываются в парах под пеленою тьмы.
Ночь опускается. Донесся визг шакалий.
Гиены тощие с хрипеньем замелькали,
Как тени, меж кустов, шныряя здесь и там.
Из Нила Белого теперь гиппопотам
Выходит не спеша, посапывая мирно,
Свой розовый живот влача по тине жирной.
Шакалы, миновав больших смоковниц ряд,
Пить воду мутную ватагами спешат.
Над ними в заросли высокой и колючей
Москиты жадные густою вьются тучей,
Меж тем, из Нубии доносится порой
Вздох ветра жаркого удушливо-сырой
И волокнистых пальм раскачивает кроны,
Где дремлют ибисы под кровлею зеленой.
Твой наступает час, царь Сеннаара, лев,
Пока рассветный луч не вспыхнет, заалев.
Ты пробуждаешься под сводами пещеры.
В которой кости жертв блестят сквозь сумрак серый,
Клинки своих когтей ты точишь о гранит
И, желтой гривою, как мантией, покрыт,
Выходишь медленно, чтоб на пороге грозном
Прохладу вечера вдохнуть при блеске звездном.
С глухим рычаньем ты на спящий мир глядишь.
Туманен горизонт. Повсюду мрак и тишь.
Холодная луна льет с выси ярко-синей
Свет над оазисом, затерянным в пустыне.
Сюда, закончив свой тяжелый переход,
Пришли погонщики. Мычит от жажды скот.
Сияние луны дрожит на влаге темной.
Горсть фиников, маис — таков их ужин скромный.
Одни, усталые, уже забылись сном,
Другие мысленно — в селении родном.
Вблизи лежат быки, могучи, величавы;
Им вспоминаются родимых пастбищ травы
И царственной реки блистающий простор.
Но ветром разметен заброшенный костер.
Быки и пастухи — все, все твоя добыча!
Ноздрями жадными ты ловишь запах дичи,
Бока вздымаются, шерсть дыбом над хребтом,
И ты скрываешься во мгле одним прыжком.
Перевел с французского Марк Гордон
