Докукин И.
Впервые
Этот случай вспомнился мне при встрече с подполковником Короленко. Мы сидели с ним около окна, за которым, залитые весенним солнцем, цвели розово-белые вишни.
— А помнишь, как ты до войны впервые охотился с полковником Доватором? — спросил Короленко. — Рассказывали, что ты сорвал всю охоту...
или зорю... не знаю, как это называется на вашем охотничьем языке.
— Такое не забывается, — ответил я.
И рассказал, как все случилось.
С приходом полковника Доватора на службу в кавалерийскую бригаду заметно оживилась и деятельность нашего охотничьего коллектива: усерднее стал работать председатель, в части появились ружья, боеприпасы, снаряжение, и даже был оборудован «уголок охотника». Если до этого коллектив охотников состоял больше из командиров, то Доватор настоял на том, чтобы в нем было как можно больше красноармейцев.
Возвратившись как-то с лыжного пробега, полковник зашел к командиру бригады и, разложив перед ним карту, с усмешкой доложил:
— Хорошо бы по бумаге, но придется по оврагам.
— Давай, Лев Михайлович, без оврагов и лесов, — сказал комбриг. — Люди только что призваны, трудновато им будет. Измотаются, устанут.
— В таком случае, товарищ комбриг, лучшая трасса — казарменный двор. И ровно, и близко, и безопасно...
— Ладно, ладно, — перебил комбриг. — Тебе возражать — все равно, что прошибать горохом кирпичную стену. Ведь сам же с ними пойдешь. Как там, в лесу?
— Изумительно! В апреле думаю организовать охоту на тетеревов.
— Ты мне всю бригаду заразишь своей охотничьей страстью, — не то в шутку, не то всерьез сказал комбриг.
— От этой болезни лечиться не надо, даже если все красноармейцы станут охотниками, — ответил Доватор. — Охота сближает людей и порождает в них самое что есть замечательное в жизни — товарищество. А лучшие стрелки бригады! Кто они? Те, кто до призыва охотился.
Наконец настал день охоты. Утром я обратился к председателю коллектива Авдонину с просьбой взять с собой и меня.
— А заявление подавал? Нет? Не поедешь! Зеленый еще. Впервые, да еще без ружья, не член общества — не поедешь, — категорически отрезал Авдонин.
Тогда я обратился к Доватору.
...И вот бригадный автобус, вырвавшись из Москвы, мчит нас по шоссе.
— Внимание, товарищи! — заговорил Доватор. — Среди вас много молодых, начинающих охотников. Предупреждаю о дисциплине на охоте.
«Для чего предупреждение? — подумал я. — Во-первых, у каждого должно быть сознание, во-вторых, воинский устав требует быть дисциплинированным вообще, где бы ты ни находился».
— Патроны правильно снарядили? — спрашивал между тем Доватор.
— Не в первый раз охотимся, товарищ полковник, — ответил кто-то из бывалых охотников.
— Я тоже охочусь не впервые, однако... — Доватор снял с головы шлем, провел ладонью по коротко остриженным волосам и глубоко вздохнул. — Вот что однажды произошло со мной. Лет пять назад охотился я на уток. Дело было осенью, птицы — уйма. И вот делаю первый выстрел — осечка, второй — осечка, дуплетом бью — осечка. Товарищи то и дело стреляют, а у меня что ни выстрел, то осечка. До слез обидно, а в чем дело — не пойму. Так и отсидел всю зорю впустую. Когда собрались домой, один из охотников предложил мне проверить заряды. И что же вы думаете? Все патроны до единого снарядил я вместо пороха краской для пола. Перепутал, знаете ли, коробки: в комнате было сумрачно...
По автобусу прокатился дружный хохот, а когда смех затих, начались «охотничьи» рассказы.
— Хватит! — прервал, наконец, нас Доватор. — Давайте-ка лучше споем. Не к лицу кавалеристам ехать молча, без песен.
— Теперь, товарищ полковник, некогда распевать, — ответил Авдонин, взглянув в окно автобуса. — Уже прибыли. Вот он, поворот, и мы на месте.
В доме ждали нашего приезда: на широком дубовом столе, накрытом цветистой скатертью, напевал самовар. Около стола суетилась женщина — ставила тарелки с маринованными грибами и соленой капустой, обильно усыпанной крупной темно-красной клюквой.
— Ну как тут не побаловаться чайком! — засмеялся Доватор, поздоровавшись с хозяйкой и подходя к самовару.
— Пожалуйста, Лев Михайлович, самовар ведерный. Мало будет, еще вскипячу, — ответила женщина.
Начатые в пути разговоры продолжались и за ужином. Неожиданно распахнулась дверь, и в комнату вместе с холодком вошел пожилой егерь.
— Просим, просим, дорогой. Заждались, — бойко заговорил Доватор. — Садись-ка за стол и рассказывай, как там тетерева.
— Тетерева есть. Я уже шалашей наготовил к вашему приезду.
Ночью мне не спалось. Из лесу иногда доносилось отдаленное уханье филина, на стене размеренно отсчитывали секунды часы-ходики. «Может быть, не ходить? — спрашивал я себя. — Ведь впервые, а вдруг что-нибудь да не так... А впрочем, не один я такой», — наконец, решил я и закрыл глаза, стараясь уснуть.
Из комнаты на улицу вышли Чемыхин с Судариным — новички в армии и в охоте. Закурив, остановились около окна, и я слышал их разговор:
— Вась, как ты думаешь, кто он по национальности? — спросил Сударин.
— Полковник-то?
— Да.
— По-моему, казак.
— Чудак. Казак — это не национальность, а просто, ну, как бы тебе разъяснить... Есть кубанские казаки, донские, уральские...
— Ну?..
— А полковник, по-моему, из кавказских... Уж слишком подвижной и горячий. Все время куда-то торопится. Непоседа.
— А знаешь, что недавно произошло? — заговорил Чемыхин. — Дневалю я на конюшне и вдруг слышу стук в забитую дверь. «Аллюр два креста и через манеж», — отозвался я. Только сказал, опять стук: «Откройте!» Я не выдержал и спрашиваю: «А что ты за император, чтобы тебе забитую дверь открывать? Мотай в обход. А будешь стучать, метлой огрею!» Подметаю я, значит, дальше конюшню и вдруг вижу: полковник заходит. У меня метла так и выпала из рук. Не Чапаев ли, думаю, воскрес? В жизни, брат, все может быть. Подумал и побежал навстречу полковнику, чтобы отрапортовать. Только это я приготовился, щелкнул изо всех сил шпорами, как и подобает, а он: «Обожди, обожди. Это не ты ли меня хотел метлой огреть?» — «Так точно! — отвечаю. — В дверь стучат по привычке кому не лень, а ее забили, потому что лошади простужаются». — «Куришь?» — спрашивает. — «Курю...» — «Пойдем, покурим»,— говорит. «Ну, — думаю, — пропал». — «Давно служишь? — спрашивает. «Третий месяц...» И начал он меня обо всем расспрашивать, всем интересоваться. Даже о такой мелочи спросил: есть ли у меня иголка в шлеме? Наверняка хотел меня поймать на этом. Но не тут-то было. Не такой я карась, чтобы меня можно было живьем проглотить. «Вот она, — говорю, — как штык в винтовке, всегда при мне». Полковник даже засмеялся, довольный... Во, брат, что у меня с полковником было. Пошли, а то скоро подъем...
Чиркнув спичкой, первым вскочил Доватор.
— Подъем, товарищи!
С лавки поднялся егерь. От лампы прикурил самокрутку и хрипло заговорил:
— Для всех шалашей не хватит. Придется по пути нарубить веток, а на месте соорудим. Дело нехитрое. Только когда придем, по токовищу не расхаживать и не курить, не то косачей разгоним! Это я говорю молодым, старые-то охотники знают.
Выходим. Еле ощутимый ветерок — молодое дыхание весны. Под ногами со звоном ломается ледяной хрусталь, утренний холодок забирается под куртку. Темно, тихо... Только где-то слева звенит ручей.
Идем долго, наконец останавливаемся. На поляне маячат какие-то предметы, похожие на копны сена.
— Прибыли, — шепчет егерь, — сейчас некоторых из вас я рассажу по шалашам, остальные пойдут со мной дальше... — Не курить! — снова предупреждает егерь, заваливая за мной ветками вход в шалаш.
Снимаю сумку, вслепую заряжаю ружье. Долго всматриваюсь в темень, пытаясь увидеть шалаш, в котором сидит Доватор, но ничего не вижу. От напряжения болят глаза...
«Дзин-синь!» — серебристо звенит в кустах. «Дзин-синь!» — тут же раздается в ответ. На востоке светлеет. Над шалашом с шипом и присвистом проносится стайка каких-то птиц. Вскакиваю на колени и хватаю вместо ружья забытый егерем кол. Беззвучно смеюсь и ругаю себя за несдержанность. И вдруг замираю: на поляне, в зеленом сумраке леса — тетерев. Огромный, с широким веером хвоста. Зорко оглянувшись, тетерев пригибает к земле шею и чертит по траве косыми крыльями. Быстро хватаю ружье. Бить? Нет, обожду, пока не подбежит на выстрел. Сильно колотится сердце.
«Чу-фы-ш», — шипит тетерев и замирает.
«Дзин-синь», — звенит в кустах.
«Чу-фы-ш», — повторяет грозно косач, нахохлившись.
На поляну, где сидит тетерев, ложится золотой отсвет зари. Жадно рассматриваю лесного красавца, забыв обо всем. Вижу его красные брови, черную грудь с нитями перламутра, искристый, с белыми перевязками, бронзовый отблеск крыльев. «Почему не стреляет полковник? Ведь тетерев ближе к нему, чем ко мне», — недоумеваю я.
«Чу-фы-ш. Чу-фы-ш», — разносится еще отчетливее и злее прежнего. Взгляд падает на стоящую поодаль березу. Там, словно заброшенные кем-то шапки, сидят шесть тетеревов. На самой макушке березы — четыре тетерки. Вот две из них плавно слетают к токующему тетереву, а остальные с любопытством рассматривают золотую от утреннего солнца поляну.
«Чу-фы-ш», — загораясь азартом, продолжает настойчиво косач, суетясь около тетерок.
«Чу-фы-ш», — раздается откуда-то с вырубки, и с березы на токовище слетаются все петухи. Сидящие на земле тетерки поднимаются в воздух, рассаживаются на березах, вытягивая тонкие шеи.
Вскоре солнечная поляна превращается в арену яростного сражения. Отливая вороненой синевой перьев, навстречу друг другу с яростным шипением сходятся два петуха и, одновременно подскочив, сшибаются грудью. «Чу-фы-ш! Чу-фы-ш!» В воздухе плавают черные и белые перья.
Я выбираю цель — вон того, самого большого, который прилетел первым. Не спуская глаз с тетерева, осторожно поднимаю ружье, беру на мушку. Раскатисто звучит выстрел. Все птицы на какое-то мгновение замирают. Косач, в которого я выстрелил, остается недвижимым.
— Убил! — кричу я от радости и выскакиваю из шалаша.
С березы взлетают тетерки, а за ними с земли мгновенно поднимаются тетерева... в том числе и тот, в которого я стрелял. Справа гремит выстрел. От неожиданности приседаю. Впереди, распластавшись, валится убитый Доватором влет тетерев.
Полковник выходит из шалаша, сверлит пальцем висок и обращается ко мне:
— Э-эх ты... Да еще по токовику!
Затем не торопясь поднимает тетерева.
— Какую зорю испортил! Зачем выскочил из шалаша? Ведь я же предупреждал о дисциплине на охоте.
— Я не эту дисциплину имел в виду, товарищ полковник, — отвечаю я робко и тут же чувствую, как от стыда горячая кровь заливает лицо. — Я от радости выскочил. Я решил, что убил его, а он... почему-то улетел.
— Ну что ж, иди ищи его...
И я пошел. Пошел бесцельно, с обидой на самого себя. Возвратился я вечером, убив за весь день трех сорок и ястреба. В доме никого не было: все ушли на тягу. К ночи все вернулись с трофеями.
— Лапы убитых сорок взял? — спросил Доватор. — Нет? А как же ты докажешь, что уничтожил четырех вредных птиц.
— А я и не собираюсь никому ничего доказывать, товарищ полковник. Просто убил — и все...
— А на охоту еще поедешь?
— Поеду!
— За это молодец, — весело сказал Доватор, хлопнув меня по плечу. — Тебя даже не огорчила первая неудача. И правильно. Дело не в трофеях...
Испытание
Случилось это на тактических занятиях до Великой Отечественной войны. Во время конной атаки командир отделения Воронов, не сдержав разгоряченного коня, упал вместе с ним в овраг. Требовалась немедленная медицинская помощь. Командир взвода приказал рядовому Граблину отправиться в часть и сообщить о случившемся. Повторив приказание, Граблин ускакал, но вскоре вернулся.
— Товарищ командир, ваше приказание выполнить не могу, — доложил он.
— Почему?
— Лес там. Боюсь...
От нахлынувшей злости на скулах командира появились белые пятна. Он хотел потребовать исполнения приказания, но раздумал: упрекать Граблина за «лесобоязнь» сейчас не было ни смысла, ни времени. Пришлось посылать другого гонца.
После этого случая над Граблиным стали подшучивать. Бойцы советовали ему:
— Чудак! Перестань бояться — и все. Возьми себя в руки. Понял?
— Понял, но в лес один не пойду.
— Так-так... Леса, значит, боишься? — спросил однажды Граблина Доватор, узнав об этом случае.
— Так точно, боюсь, товарищ полковник. С людьми еще ничего, а как остаюсь один — страх захватывает. А отчего, и сам не знаю.
Доватор изучающе посмотрел на Граблина, словно не веря, что вот этот физически сильный и грамотный боец страдает необычной болезнью — страхом.
— Ну что ж, будем тебя лечить, товарищ Граблин.
— Я здоров, товарищ полковник.
— Здоров, да не очень, — возразил Доватор. — Волю, волю надо воспитывать в себе, молодой человек.
Незаметно пролетело солдатское лето, полное горячей, напряженной учебы и труда. Приближалась осенняя инспекторская проверка. О случае с Граблиным, казалось, забыли, но...
В конце ноября выпал обильный снег, и охотники настойчиво заговорили об охоте.
И вот бригадный автобус помчал нас по подмосковному шоссе в те места, где мы весной охотились на тетеревов. Не помню уж каким образом, но среди нас оказался и Граблин.
— Ты у меня смотри, — внушал ему председатель охотколлектива Авдонин. — У меня что б никаких там этих самых... Понял? Сам полковник приказал тебя взять. Я же возражал, поскольку ты не член общества...
Ночевали в охотничьем домике бригады. После подъема полковник неожиданно приказал:
— Снять нательные рубахи. На физзарядку!
На опушке леса мы пушистым снегом растирали друг другу спины. А потом майор Бирюков затеял игру в снежки. И пошло... В дом вбегали раскрасневшиеся, разгоряченные, веселые.
После завтрака вышли на охоту. Натягивая поводки, с визгом рвались вперед соскучившиеся собаки. Мы шагали по свежему санному следу, уже проложенному кем-то, в зимний лес. Дышалось легко.
— Денек вроде пасмурный, — заговорил егерь, поглядывая на серое небо. — Это хорошо. Белячок сейчас вовсю жирует в осинничке. Мы ему сейчас дельце устроим... Такое зададим! Я вот смотрю, товарищ полковник, — обратился егерь к Доватору, — вы опять новеньких привезли. Ну, ничего, главное на заячьей охоте — смекалка, ну и собачье чутье. Надо быстро определить заячий лаз — в этом главное. Ну и, конечно, как и на всякой охоте, иметь глаза надо спереди, по бокам и сзади... Вот мы и пришли. Значит, так, товарищи, начнем отсюда. Расходитесь в цепь, а я... Искать! — крикнул егерь красно-палой Джальме и спустил собаку с поводка. За Джальмой по пушистому снегу кинулись еще два гончака.
— Дай, дай, дай! — подзадоривающе кричал егерь.
— Дай, дай, дай! — повторяли охотники, расходясь по лесу, и охота началась.
Лес наполнился прерывчатым тявканьем собак, покриками охотников. Сливаясь в общий гам, эти звуки тревожили и возбуждали.
Прав был старик егерь: не успели охотники пройти и сотни шагов, как слева раздался первый выстрел. С той стороны, откуда он прогремел, по просеке, с округлыми, навыкат, глазами, легко подпрыгивая, катил ошалевший заяц.
— Бей! — крикнул егерь Граблину.
Граблин вскинул ружье и не целясь выстрелил. Подпрыгнув, заяц резко повернул в обратную сторону.
— Шумовой, — разочарованно проговорил егерь. — Стой здесь и жди, пока не вернется. Никуда не уходи. А вернется он обязательно. Эх, какого промазал!.. Надо было побольше упреждение взять. Вон с какой скоростью летел, как истребитель! Ну, оставайся. Да помни мой наказ: ни шагу, пока гон не уйдет.
Заливаясь усердным лаем, собаки уходили все дальше и дальше.
Граблин стоял там, где ему указал егерь. В ожидании прошло полчаса, а зайца все не было. «Наверняка его кто-то уже убил, — решил он. — Пойду-ка, а то одному здесь страшновато».
Граблин сделал несколько шагов и решительно зашагал на призывный звук рога.
Вскоре он услышал сигнал сбора на привал.
Около огромной сосны жарко горел костер. Вокруг сидели несколько человек. На деревьях были развешаны ружья, сумки, патронташи, зайцы. Вместе с охотниками на снегу лежали уставшие собаки.
Из лесу вышел полковник с двумя зайцами.
— С полем, товарищ полковник!
— И вас с тем же! Удачная сегодня охота, ничего не скажешь. Качать надо нашего егеря за такую охоту.
— Собакам надо сказать спасибо, Лев Михайлович. Отлично поработали...
Присев к костру, Доватор насадил на березовый прутик нарезанные кусочки сала и принялся их обжаривать. Сало трещало, в костер, шипя, падали капли жира.
— Страсть люблю жареное сало, — смеясь, сказал полковник. — Бывало, в Белоруссии, когда скотину пас, частенько так баловался. А ведь старое-доброе никогда не забывается.
После обеда и отдыха потянуло ко сну.
— Прошу всех ко мне, — сказал полковник, разворачивая топографическую карту. — Хочу знать, товарищи, как вы ориентируетесь в лесу. Слушайте задачу...
Полковник наметил каждому маршрут движения, установил время прибытия к месту сбора. Посмотрев на часы, сказал:
— Вот вам по компасу. Действуйте! Я буду встречать вас на месте сбора.
— Может быть, вдвоем пойдем? — шепнул мне Граблин.
— Нет, я пойду по своему маршруту, как приказал полковник, — ответил я, поднимаясь.
Граблин тяжело вздохнул:
— В таком случае я постараюсь выйти на старый след. Это полковник нарочно так сделал, из-за меня...
Неожиданно повалил снег. В лесу стало темно и мертво. Около опушки Граблин остановился, посмотрел в сторону сосны-великана. Все — и люди, и костер, и сама сосна — словно растворилось в белой мгле. В лесу — ни звука. Снежной пушистой простынею покрывались старые следы. Одиночество, лесной пугающий сумрак, снежная карусель и тишина леса — все это нагоняло страх на Граблина, хоть кричи.
Постояв, он достал компас, осмотрелся — и зашагал. Шел он долго. От усталости гудели ноги, к телу прилипала мокрая рубашка. «Вот так лекарство придумал мне полковник! — подумал Граблин, перепрыгивая через кочки и поваленные деревья. — Это же издевательство! Бросить человека в лесу одного. Ну, ничего, я еще с политруком поговорю. Привезти — и бросить...» — «Прав, прав, прав полковник», — кто-то другой настойчиво твердил Граблину. А Граблин мысленно отвечал: «Разве так воспитывают волю?» И шагал, шагал...
— Э-ге-гей! — крикнул он вдруг протяжно.
«Э-ээй!» — отдалось в ответ эхо. И снова — тишина и одиночество. Падающие хлопья снега и темнота леса.
Неожиданно послышался собачий лай. Граблин настороженно прислушался. Лай все ближе и ближе. Солдат отчетливо слышал знакомый голос неутомимой Джальмы. Спустя несколько минут Джальма проскочила мимо Граблина, широко раскрыв пасть.
— Джальма! — крикнул Граблин. — Джальма, ко мне! Джальмочка...
С появлением живого существа, да еще знакомой собаки, на душе Граблина сразу отлегло. Он вышел на собачий след и зашагал дальше, но не прошел и километра, как след уже засыпало снегом.
Начало вечереть. Над верхушками деревьев в сером небе показалось бледно-розовое предзакатное солнце. Граблин шел к редкому осиннику. На полянке, около стога сена, бегали два беляка. Один из них скакал вокруг стога. Другой, подскакав к тонкой осинке, принялся обгладывать ветки.
Граблин лег на землю и пополз к стогу. Над головой неожиданно застрекотала сорока. Оба зайца вздрогнули, прижали к спинам уши. В следующий миг они уже стремительно удирали. Граблин вскочил и дважды выстрелил в одного из них. Белый, в искристой голубизне зверек перевернулся и замер...
— Доше-ел! — крикнул Граблин неизвестно кому и побежал к стогу. А спустя минуту ощущал в руках тяжесть и тепло добычи.
«Вот теперь и я с трофеем», — подумал охотник и повеселел. Перекинув через плечо зайца, он быстро пошел в сторону заката. В лесу с каждой минутой становилось темнее. Убыстряя шаг, Граблин почти бежал. По его лицу обильно катился пот. Заяц, казалось, становился все тяжелее и горячее. Граблин остановился, вытер рукавом телогрейки пот, закурил.
— Э-ге-гей!..
Лес молчал, погружаясь в синюю мглу вечера. Расшвыривая сапогами рыхлый снег, Граблин побежал открытым полем к темному, чуть видимому предмету. Это был дорожный столб с прибитым к нему указателем. Граблин остановился.
— Фу-ух! Ну и полковник.
На стрелке было написано название деревни. А через несколько минут Граблин почувствовал запах дыма и увидел знакомую деревню и дом, около которого стоял Доватор в окружении охотников.
— С полем! — засмеялся полковник. — Ну как, страшно было одному в лесу?
— Не помню, товарищ полковник. Не до страху было, — ответил Граблин, снимая со спины зайца...
