портал охотничьего, спортивного и экстерьерного собаководства

Бикмуллин Анвяр Хамзиныч

«В самых дебрях, в царстве лешего,В вековой седой глуши,Где ни конного, ни пешегоНе бывало ни души»

Н. Кончаловская

В давних журналах «Охота и охотничье хозяйство» несколько раз мелькали публикации о таких милых уродцах и я их охотно читал. Но, встречая в лесу причудливые корешки и сучья, по молодости лет как-то не особенно обращал на них внимание. А теперь вот «филин» толкнулся в глаза: «Возьми меня!» С него-то и началась моя коллекция.

Притащил грязную корягу к вечернему костру, вызвав недоумение Владимира Викторовича. В электричке, по дороге домой, толстощекая старуха, что сидела напротив нас, смотрела на меня осуждающе:

— Блажь! На кой тебе эта нечисть? Лешевы забавы. Беса тешишь! — не вытерпела она на прощание, выходя на своей станции.

Ножовка, стамеска, протрава и лак заставили «черепо-филина» показаться во всей красе, заиграть загадочной жутью, притянуть взор непосвященных необычностью формы. Теперь мне наперебой стали предлагать деньги: «Продай!»

Пока работал, успел сродниться с «филином». Претила даже сама мысль о продаже такой красоты: ни за что!

Поехали мы с другом Саней на лесное болото к Конному обозу за клюквой. Был разгар осенней охоты, грибов, туманов и дождей. Видели вдалеке глухаря. Набрали по несколько стаканов ягоды и, вспоминая пришвинскую «Кладовую солнца», вылезли на твердое. Начал крапать дождь, и мы укрылись в пастушьем балагане на стойле. Место это скандально-развеселое в наших местных преданиях. Пока пережидали дождь, Саня поведал мне ту давнюю историю. Дирекция тогдашнего евлашевского совхоза умудрилась нанять в пастухи заезжих армян-шабашников. Те, подписав все договорные бумаги, загнали коров в калду и преспокойно укатили на очередной калым — заливать битумом крышу строящегося цеха... Ох и помычали же голодные буренки!

Буренки буренками, а слушая санин рассказ, заметил я краешком глаза обломок соснового сучка. Мозг мгновенно подсказал название: Лебедь-птица! Поднял с земли причудливо выгнутое гордое великолепие: точно, лебедь. Первое впечатление обо всем и первая мысль всегда верны. Это после уж мы начинаем оправдываться перед собой, находить те или иные объяснения, лукавить и мудрствовать, а первая реакция на события самая правильная.

Пока вертел сучок в руках, заметил еще одну особенность находки. В профиль — лебедь, а в анфас — кобра перед броском.

Мой друг махнул на меня рукой и пошел с ружьем к болоту, а я всё разглядывал сучок, прикидывая где и что немножко тронуть инструментом и на какую подставку посадить дивную «лебедь». Теперь «лебедь-кобра», закрепленная на полированном овале красного дерева, сторожит историческое собрание книг в домашней библиотеке.

Развеселый народец — эти коряжины-уродцы. И загадочный. Может, права была та старуха из электрички, говоря про лешевы забавы? Но не обязательно ехать за ними в глухомань — куда-нибудь в Заонежье, Керженец или в Коми-Пермяцкий край. В центре города при кронировании деревьев и то можно обнаружить нечто похожее в древесном натеке какой-нибудь липы или червоточине тополя. Тогда, причем тут леший?

Заранее никогда не знаешь, где суждено наткнуться на очередной анималистический шедевр природы. Мой опыт подсказывает: ищи в старом лесу, на недавнем лесоповале или вдоль речек и ручьев. В молодой сосновой посадке такие трофеи не водятся. На этой охоте не нужны хитроснаряженные патроны, дальнобойные ружья и приборы ночного видения. Не нужно и ехать за тридевять земель. Попутная охота. Есть у меня и помощники: Дождь, Ветер, Время. Счастливое стечение случайностей.

Как старатель нежданно обнаруживает богатую золотую жилу в совсем не типичном месте, так случается среди вспаханного поля наткнуться на вывороченную тракторным плугом «голову барана», «кабана» или «доисторического чудовища». Значит, на этом месте был когда-то островок дубовой рощи, сведенный неведомо для чего прыткими преобразователями природы и колхозными реформаторами. И, поднимая старые карты земель-лесов, видишь родимое пятнышко рощи на широкой щеке поля. Дуб долго не гниет, но такие «звери», как правило, очень тяжелы, и если нет транспорта, я тащу их к ближайшему лесу и прячу до лучшего времени, пока не приедем с кем-нибудь на охоту. Ругаются шофера-компаньоны, но терпят, а потом сами при случае толкуют мне:

— Эх, и корягу в одном месте нашел, тебе как раз бы подошла для коллекции!

Подобно всякой охоте, здесь есть свои приметы-суеверия. Никогда нельзя брать с собой пилу и топор. Не будет удачи. Можно, конечно, на худой конец, нарезать из ветроломных сучьев заготовок для подсвечников или подставки для будущих чучел, но настоящая удача в этот день обойдет стороной. Другое дело, когда идешь с ружьем и собакой, собираешь грибы или ищешь целебную траву, но и тогда нельзя наперед загадывать. Отпугнешь! Всё получается само собой, походя, невзначай, нечаянно.

Поехали мы как-то (давненько уже) от завода, где работала супруга, на лесной пруд в Тарлаково. Приехали. Разбрелись кто куда. Одни раскинули удочки, закидушки, жерлицы. Спиннингисты принялись нахлестывать блеснами водную гладь в надежде на щучью хватку. Кто-то, раскинув «скатерть-самобранку», устроился поесть-попить в тенечке. Ребятня кинулась купаться, а я стал присматривать обломок доски, чтобы сплавать на безвесельной лодке к крошечному островку неизвестно зачем. Есть лодка, значит, плыви. Иду вдоль берега, по плотине, высматривая доску, и каким-то чудом «зацепился» за хитро-ехидный крокодилий глаз, а после и всего разглядел в раздавленном, расщепленном колесами ивовом стволе-обломке, вдавленном в грязный песок. Выковырнул находку, обмыл водой и стал начерно намечать, где подрезать слегка, где положить скобы-скрепы. Искать доску, плыть на лодке расхотелось, и я поволок добычу к автобусу. Долго толковал любопытным, что к чему, но весь пикниковый люд остался при своем мнении, и пока был жив завод, сослуживцы нет-нет да интересовались у супруги, показывая пальцем у виска: «Он не того?»

Дома я еще раз, более тщательно отмыл корягу, выдержал на солнце и ветру, просушил в течение месяца, выварил в соленой воде, пропитал ацетоном и, еще раз просушив, взялся за инструменты. Скрепил расщепы скобами. Убрал лишнее. На носу, как у настоящего крокодила, нарезал бугорков-морщин, зев пасти снабдил острыми зубами. Ехидно-прищуренный глаз оставил как есть, неприкосновенным. В нём-то и была вся прелесть этого водного хищника, про которого еще Афанасий Никитин в «Хождении за три моря» писал: «Крокодил — зверь водный, егда имает человека ясти, то плачет и рыдает, а ясти не перестает».

Прошелся протравой-морилкой и, просушив, пролачил в несколько слоев лаком. Эх и крокодил! Как живой! Окажись он где-то у первобытных племен, шаманы тут же объявили бы его духом реки и стали приносить ежегодные жертвы. Что ни говори, а, видимо, в современном человеке всё же осталось что-то от древнего язычества, несмотря на тысячелетние традиции мировых религий.

К слову говоря, маленькие дети обладают очень ценным качеством, неким анималистическим взглядом. Они сразу находят очень четкое определение и название любому непонятному глазу взрослого предмету.

Пришла свояченица с только-только начавшим говорить Виталькой, и малыш прямо с порога, восхищенно раскрыв глаза, прокартавил:

— Какой койкодил!

«Сеттер на стойке» попался мне после сильной осенней бури, когда мы еле-еле дотащили до мотоцикла корзины с опятами и уток с вальдшнепами, добытыми в тот день. Николай Николаевич, увидев в моих руках очередной сосновый сук, глянул с пониманием, и ничего не говоря, занялся укладкой багажника, а я не мог оторвать глаз от новой находки. Мысленно «ласкал» ее кистями, сверлил и пришурупывал к подставке, хотя рядом при виде кулечков и пакетов со съестным, нетерпеливо облизывался живой сеттер.

Начальник цеха, увидев на моем рабочем месте сохнущего после лачения «сеттера», принял меня из-за этого сучка за мастера-колодезника. Были на Руси в старину, да и сейчас живы кое-где по уцелевшим деревням старики лозоискатели, умеющие находить подземную водяную жилу при помощи ветки-сучка. Но я, увы, не мастер-колодезник, а всего лишь скромный собиратель-коллекционер. «Плюшкин!» — смеется жена.

В сентябре 1987-го, вместо ежегодного торжественного собрания и речей, посвященных Дню леса, Владимир Иванович, директор комбината, согласился на несколько необычное мероприятие. Было решено, что каждый цех оформит свою экспозицию из природных материалов. Тут-то и вспомнили цеховые затейники про мои сучки-коряги, захлестнули трелевочной петлей намертво, несмотря на то, что День леса я всегда провожу на болотах с ружьем, легавой и ночую возле нодьи. Делать нечего. Согласился, завидуя в душе друзьям, уехавшим на лесное раздолье без меня.

Выставка всех цехов вышла очень самобытной. Конкуренция острейшая — «никто не хотел умирать». Были поделки из природных материалов, резьба по дереву, композиции из овощей-фруктов, грибов, ягод, узорные вышивки и, конечно же, концерты, выступления. Моим корягам тоже нашлось место на отдельном столике и стенде. Смотрели все желающие, смотрело жюри во главе с тогдашним предзавкома Хромовым. Он долгое время жил в Прибалтике и в таких вещах знал толк.

Я «грелся» в буфете среди неохотников и, мысленно поставив «крест» на сегодняшнем бесполезно прожитом дне, «врал» напропалую о метчайших выстрелах и лесных происшествиях, зная наперед, что всё равно никто не верит.

Вдруг бегут:

— Бикмуллин, тебя на сцену! Сейчас будут награждать.

Жоржем Милославским из знаменитого «Ивана Васильича», «веря и не веря», вошел я в «трапезную», и под рукоплеск собравшихся мне вручили главный приз — годовую подписку журнала «За рулем». Как рыцарский орден на грудь Феофану-писарю.

— Первый! Нынче я первый! — ликовала душа.

Сосновый сучок, похожий на тысячекратно уменьшенного ящера Несси, я приспособил под чучело совы, а «Серую шейку», в отчаянии одиночества тянущуюся к улетающим стаям из глубины коряги, установив на красивую подставку, водрузил на платяной шкаф.

«Ископаемый олень» с исполинскими рогами, распластавшись в беге-полете, и «олень на лежке» заняли свои места в прихожей.

«Змея» нашлась после утомительного дневного перехода. Присел на валежину и, отложив в сторону нестрелявшее сегодня ружье и фотоаппарат, ополовинил фляжку с водой. Из-за этой «змеи» добрый десяток километров тащился до города пешим ходом, не сумев втиснуться в переполненный автобус. Сейчас она, извиваясь на книжных шкафах, выползает из пучков трав и который год всё не может сделать последний бросок на чучело бекасика.

«Сюзанна-манекенщица» объявилась из сухой раздвоенной ольхи, притащенной Володей Шипаевым к костру на одной из рыбалок у Шаткина-села в среднем течении Кадады. Козулин, хозяин машины и частый спутник на охоте, на этот раз заартачился всерьез, не желая брать ее в перегруженный жигуленок, но я его уговорил, и теперь «Сюзанна» своей голливудской стройностью и смелым откровением межножия вызывает греховные речи всякого приходящего и каждый почему-то считает непременным долгом обозвать ее хлестким русским словом, обжечь всей пятерней букв. Видимо, это идет из глубин аскетизма русского православия, когда живая плоть, а женская особенно, в иконографии считалась от лукавого, тогда как в античном мире преклонялись перед совершенством и грациозным изяществом человеческого тела, а эпоха возрождения создала «Песнь песней», воспевающую женщину на полотнах великих художников.

«Голову борзой» из завала корчеванных березовых пней не хотел даже брать поначалу. Устали смертно. Колдун с Ведьмой натекли на след пришлой лисицы и ушли со слуха, а тут не ко времени — прикорневой кап. Толян-гончатник аж кулаки стиснул, но, увязав находку в рюкзак, я быстренько нагнал его. Зря он на меня осерчал. «Борзая» попалась на счастье: нашлись его гончары в овраге, где понорилась лиса.

Природа многолика. Десятки лет ветры, солнце, сушь, гниль, мороз, дожди, различные травмы и натеки древесины на них творят свои невидимые шедевры в густой кроне сосны или корнях дуба-патриарха. Когда буря и время отломят такой «звериный» сучок или, повалив некогда могучее дерево, обнажат причудливые «птичьи» корни, еще не всегда у природы есть шанс донести свои неповторимые творения до людских глаз. Грешным делом, мы зачастую склонны держаться определенных маршрутов, привычных троп. Достаточно иной раз немножко плутнуть или пойти заведомо новой дорогой, чтобы добыть эти трофеи. А кого-то подведи за руку — и то будет невдомёк. Сучья и сучья. Дрова для печки. Нужен интерес к подобному собирательству, особый эстетический настрой души и свой взгляд на такие вещи. Это увлечение, как и любовь, находит для себя избранных.

Бывает, привезут из леса машину дров, а глаз нетерпеливо высматривает дуплистые с червоточинкой стволы, сучья, комельки с обломками корней. Даже и тут попадаются порой невероятные находки, как было с «кальмаром-осьминогом».

Один знакомый, загоревшись этими корешками, но так ничего не найдя в дачных лесах, спрашивает недоуменно, видя у меня нового «зверя» или «птицу»:

— И как ты их находишь?

Отвечаю словами арсеньевского Дерсу Узала:

— Твоя совсем посмотри нету.

У моей матери хранится очень интересная клюка из яблони. Когда-то дядя Искандар, ее старший брат, срубив сухую яблоню в Подмосковной Кашире, сумел заметить в сплетении сучьев интереснейшую композицию. Клюшка как клюшка, а рукоять — целый мемориал в миниатюре. Однорукий солдат на коне, знамя и мечеть с полумесяцем. Так и дали этой клюшке название — Победа. Дяди Искандара давно нет в живых, а память о нем жива благодаря этой чудо-неповторимой трости.

Природа — анималист, да еще какой! Выгнет сучок или корень плавным извивом и тут же, непредсказуемо передумав, переломит свое творение острым углом, вильнет вбок и забудет о своей забаве. Лишь спустя годы собиратель-коллекционер, встретив чудное творение «лешевой забавы», замрет в немом восхищении.

Некоторые «звери-птицы» из моей коллекции иногда «уходят». Дарю хорошим друзьям, но и того, что остается, достаточно для ценителя и участия в любом конкурсе лесной красоты.