Зверев М. Д.
Кладбище архаров
К полудню мы достигли перевала. Здесь ничто не препятствовало круговому обзору. Я невольно остановил коня: величественная картина горных вершин была чарующе красива. Внизу, на юге, по долине речки Дженешке, кое-где зеленели посевы, кричали перепела, а выше чернели ельники.
За ними громоздились снежные вершины с вечными снегами хребтов Кунгей-Алатау. На севере тянулась равнина. Она упиралась в горы, как в стену, без всяких предгорий и холмов.
Спуск с перевала занял у нас еще больше времени, чем подъем. Кони съезжали с крутяков, садясь на задние ноги, по-собачьи. Грохот камней из-под копыт заполнял все ущелье. Впрочем, за трудную дорогу мы были награждены встречей с архаром — он, как привидение, возник над тропой внезапно и бесшумно, мощный, круторогий, взглянул на нас и мгновенно исчез.
К вечеру мы подъехали к овечьей кошаре около горы Муюс. Зимой в ней держат по ночам овец. На южных, бесснежных, склонах они пасутся всю зиму.
Мне приходилось видеть много овечьих кошар в Казахстане. Из чего только их не строят! Но эта кошара могла удивить каждого: она была сложена из рогов архаров!
Видя мое изумление, проводник улыбнулся.
— Айда дальше, там их целое кладбище! — и он показал камчой в верховье речки Дженешке.
Ночевать мы остановились в верховье ущелья Кара-арчи. Здесь повсюду лежали рога архаров, старые, выбеленные солнцем, и еще темные, но все рога только старых архаров — с крутыми толстыми спиралями завитков, через которые пробивались трава и кусты шиповника. Костей не было. Вероятно, их растащили волки, грифы и сипы. Только одни пудовые рога, словно в музее.
— Отсюда и возили их на кошару, как с кирпичного завода. Кладбище это их. Со всех гор подыхать сюда приходят, — пояснил проводник.
Но в чем же дело? Почему только рога старых архаров и нет ни одной пары рожек архариц или молодых самцов? Про кладбище слонов в Африке мне приходилось читать у Г. Бауэра в его книге о слонах, но про кладбище архаров я еще никогда не слышал.
Утром к нам подъехал знакомый казах — лесной объездчик. Он слез с лошади, и мы закурили. Про кладбище архаров он, конечно, знал.
— Но почему же архары приходят умирать в это ущелье? — задал я ему мучивший меня вопрос.
Казах не задумываясь ответил совершенно уверенно, как о всем известном факте:
— Архары не сбрасывают рогов каждый год, как олени, — они растут у них до смерти. Под старость рога делаются такими большими, что свисают ниже морды и не дают щипать траву. Такие архары спускаются в ущелья, где есть кустарники, и питаются ими, однако быстро худеют и дохнут.
Но и после этого «объяснения» я уехал в город, думая: так это или нет?
Тайна образования кладбища архаров еще ждет разгадки...
Ночная трагедия
Темная звездная ночь застала нас далеко от дома в горах Заилийского Алатау. В погоне за неуловимыми горными козлами мы так измотались за день, что, едва передвигая ноги, понуро тащились друг за другом, тяжело дыша на подъемах и спотыкаясь о камни на спусках. Даже ружье стало казаться неимоверно тяжелым. То и дело его приходилось перекладывать с одного плеча на другое.
Но всему бывает конец — с гребня перевала показался далекий огонек на кордоне. Там нас ждало и тепло, и отдых, и ужин. Перед спуском к дому мы в последний раз присели на камень. Тишину ночи нарушали только леденящие порывы ветра да потрескивание льда на реке. Близость кордона как-то сразу успокоила, и я с интересом оглянулся по сторонам. По белому склону местами чернели глыбы камней, поднимаясь над снегом темными причудливыми пятнами. Ниже, казалось, такие же темные пятна слегка шевелились на ветру: это были кусты. Огромный звездный мир раскинулся над головой. Отсюда, с вершины перевала, звезды казались как бы ближе. Далеко внизу, в ущелье, замелькал свет машины. Луч от фар бежал мимо огонька кордона, вырывая из темноты бегущий треугольник асфальтированного шоссе совершенно необычного белесого цвета. За поворотом горы луч исчез. Шум машины не долетал к нам. Вдруг тишину ночи взорвали громкий взлет и крики кекликов. Тотчас опять наступила тишина.
— Ишь проклятая, опять накрыла кекликов на ночевке, теперь они замерзнут, — мрачно процедил мой спутник.
— Что случилось, Мартын Павлович? — удивился я.
— Кеклики ночуют тесной кучкой где-нибудь в затишье. Прижмутся и греют друг друга. А слыхал, как лиса их разогнала? Теперь они разлетелись и замерзнут поодиночке. Мороз-то вон какой! И с ветром... Ну, пошли!
Ночь в жарко натопленной комнате под теплым одеялом промелькнула как миг.
Утром в морозной дымке из-за гор поднялось солнце. Градусник за окном показывал минус двадцать пять, но день обещал быть ярким, солнечным. Ветер стих. На вершине горы против кордона лежало белое облачко золотисто-розового цвета от лучей низкого солнца. Вчерашняя неудача уже не удручала, и за чаем мы горячо обсуждали планы будущей охоты.
Автобус мимо кордона должен был пройти лишь после полудня, и я решил сходить посмотреть, что же произошло ночью с кекликами.
Подняться на перевал своим следом со свежими силами было совсем не трудно. Я сел опять на тот же камень, где мы отдыхали последний раз ночью. Тогда кеклики закричали внизу справа — и я спустился, долго бродя в этом направлении по склону и разыскивая место их ночлега. Нашел я его по лисьему следу. За большим камнем снег был утоптан лапками кекликов и забрызган кровью. Судя по разбросанным перьям, лисица задавила и съела только одного. Остальные разлетелись веером.
Долго и упорно я продолжал искать место, где сели кеклики. И вот они — полукрестики следов на снегу: кеклик здесь пробежал утром. Вскоре его следы оборвались и закончились полукруглыми бороздками от взмахов крыльев. Значит, один кеклик остался жив! Я пошел по его следу «в пяту» и увидел, что он сел ночью около большого камня и, укрывшись за ним от ветра, благополучно провел морозную ночь.
Больше я нигде не нашел следов птиц. Очевидно, они перелетели ночью через ущелье и сели на противоположном склоне горы. Затратив полчаса на спуск в ущелье и подъем на гору, я начал осмотр. И сразу чуть было не наступил на кеклика. Он сидел в снегу. Виднелся только горбик спинки и втянутая головка. Еще шаг — и я убедился, что Мартын Павлович прав: птица замерзла на голом склоне, по которому всю ночь свистел колючий морозный ветер. По следам было видно, что кеклик сел ниже и в темноте бежал в гору. Расстояние между следами от его голых красных ножек делалось все короче. Наконец он потоптался на месте и сел. Это были последние шаги в его жизни.
На самом верху склона я нашел еще одного кеклика. Он пробовал бежать вниз. Вероятно, птицы слышали посадку друг друга и некоторое время бежали навстречу. Быть может, вдвоем, прижавшись друг к другу, они бы не замерзли.
«Сколько же кекликов губят лисицы в горах в морозные ночи?» — думал я, держа в руках заледенелый пуховый комочек. Кеклик, как живой, сидел у меня на ладони, втянув в плечи голову с огненно-красным клювом. Резкие черные полоски по бокам и черный ошейник на подбородке казались особенно яркими на пепельно-сером оперении.
Я пошел на кордон, с негодованием и досадой думая о лисе и о том разбое, который она учинила.
Вдруг у самых ног я увидел сразу четыре следа кекликов — они сбежались с разных сторон в одно место. Эти счастливцы в ночной темноте летели близко друг от друга и сидели всю ночь, прижавшись друг к другу. Четыре пары крыльев сделали утром бороздки на снегу концами маховых перьев — значит, кеклики не замерзли и улетели. Немного успокоенный, я вернулся на кордон.
Гибель фазанки
Фазанка дремала в гнезде, полузакрыв желтые глаза. Девять теплых яичек под ней скоро должны были превратиться в крошечных пушистых птенцов. И тогда она уведет их в заросли, навсегда бросив пустое гнездо. Эти последние дни фазанка сидела не вставая и грела, грела и грела своих птенчиков — еще в скорлупках, но уже живых.
А кругом в тугаях щебетали и пели птицы на все лады, пока не наступали жаркие часы дня. Только тогда они смолкали, а фазанка на гнезде открывала рот.
Сухая, необычайно жаркая погода в это время года делала свое злое дело. Снега и льды на вершинах Кунгей-Алатау стали быстро таять. Чилик вздулся и заметался по протокам. Берега не сдержали воду, и она хлынула в тугаи. Со зловещим шуршанием расплывалась она по лесу, затапливая все низкие места и поднимая с земли сор, палки и прошлогодние листья.
Зайцы, шлепая по мелкой воде, среди дня перебегали с места на место, вспугнутые с лежек. Мокрая лисица вскочила на поваленный тополь и беспокойно озиралась — она уже не обращала внимания на зайцев, а они на нее.
Вода со всех сторон окружила гнездо фазанки, которое помещалось на крошечном бугорке — на нем пока было сухо. Фазанка втянула головку и прижалась, стараясь сделаться незаметней, — так она делала всегда в минуту опасности.
Наступила ночь. Таяние снега в горах прекратилось. С полуночи по тугаям зашумела вода, уходя в реку.
Утром всюду было мокро, а в низинках стояла вода, покрытая сором. Веселый весенний хор птичьих голосов опять зазвенел, но заметно тише — овсянки, пеночки, соловьи и много других птичек с беспокойным писком перепархивали с ветки на ветку около мокрых гнездышек на земле. В них сиротливо лежали холодные яички. Много гнезд смыло и унесло водой.
С полудня вода опять начала бурно заливать тугаи. Вода окружила со всех сторон гнездо фазанки, и она почувствовала под собой холод. Еще плотнее прижалась птица к яйцам, а вода все прибывала, затопляя последние островки.
Фазанка сделалась похожей на утку, сидящую в воде: гнездо скрылось под водой, и только виднелись спина и голова птицы на вытянутой шейке среди широкого разлива. Еще немного — и фазанка встала. Но какой у ней был жалкий вид! Мокрая, трясущаяся, она стояла над своим погибшим гнездом. Вода капала с нее, и только спина да голова были еще сухими.
Фазанка сделала несколько шагов от гнезда и сразу провалилась в ямку под водой. Забив мокрыми, тяжелыми крыльями, она выбралась на мелкое место, теперь уже вся мокрая и еще более отяжелевшая.
А вода бешено прибывала и заливала тугаи. Она смыла беспомощную фазанку и унесла в реку. Так погибли фазанка и ее гнездо накануне выхода птенцов из яиц.
