Казанский В.
В октябре 1962 года мне пришлось быть консультантом на съемке псовой охоты для фильма «Война и мир». Коллектив студии «Мосфильм», предприняв сложнейшую работу по экранизации гениального произведения Л. Н. Толстого, стремился воссоздать в трехсерийной цветной широкоэкранной кинокартине подлинную силу и красоту толстовского мастерства.
Лев Николаевич до своего духовного перерождения в начале 80-х годов очень любил псовую охоту и отлично понимал ее. Поэтому сцены охоты в его романе не только блещут высокой поэзией, но и точно изображают старинную русскую потеху — они сделаны рукою знатока.
Достойны уважения те усилия, которых не жалели главный режиссер-постановщик С. Ф. Бондарчук и ведущий съемки режиссер А. В. Чемадуров, чтобы показать в фильме псовую охоту во всей ее подлинности и одновременно поэтичности.
Той псовой охоты, какая была во времена Толстого, давно не существует, и «воскрешение» ее в кинокартине встретило много трудностей. Я стал консультантом лишь через месяц после того, как началась подготовка и когда настало время браться за натурные съемки «Охоты». Исправлять ошибки подготовительного периода было некогда — приходилось выискивать обходные пути.
Работа предстояла немалая. Эпизод псовой охоты вошел в сценарий почти целиком; не включались лишь встреча Николая Ростова с Илагиным да состязания борзых по русаку.
После долгих поисков подходящей местности режиссеры остановились на полях села Богословского, в Иваньковском районе, Тульской области, в 20 километрах на юго-запад от Каширы. Выбор места был, несомненно, удачен: оно не только красиво, но и отмечено всеми характерными и обаятельными чертами средней России — мягкостью ландшафта, простором горизонта, величавым, подлинно русским, покоем. В особенности хороша широкая и глубокая долина речки Беспуты, правого притока Оки. Осенью, во время съемок, поля были совсем как в описании Толстого: перемежаясь крупными полосами, тускло желтели участки стерни, краснели гречишные жнивья, изумрудно зеленели озими, и тяжело темнела зябь. Оживляя и разнообразя пейзаж, кое-где в полях разбросались островки леса — бурые дубняки и золотые березняки. Лесной отъем с характерным названием «Зараза», отделенный от села Богословского лощиной и оврагом, должен был изображать Отрадненский заказ, куда, по словам ловчего Данилы, перевела волчица свой выводок и откуда гончие выживали волков в поля — под своры охотников.
В начале подготовительного периода в Богословском были собраны и расквартированы основные силы псовой охоты: лошади, собаки и, конечно, люди при них. Самыми интересными здесь были борзые — той исконной русской псовой породы, которая велась в помещичьих комплектных охотах. Собаки были очень породны и эффектны по экстерьеру. Всего побывало в Богословском тридцать борзых. Большинство из них — двадцать две — были московские. Двух собак привезли из Горького, одну — из Таллинна и пять — из Тульской области.
Гончих русской породы (двадцать шесть собак) предоставили организации Всеармейского военно-охотничьего общества. При гончих состояли восемь егерей. Одного из них администрация кинокартины назначила «доезжачим», а другие остались как бы «выжлятниками».
В разгаре съемок стая была усилена еще четырьмя смычками (при двух охотниках) из волкогонной стаи русских пегих гончих калининской областной госохотинспекции. Последние резко отличались своим нарядным пегим окрасом от основной массы чепрачных и багряных гончих и поэтому стали изображать особую — дядюшкину — стайку. Всего набралось до тридцати четырех гончих. Нужно оговориться: все тридцать борзых и тридцать четыре гончих одновременно «в строю» не выступали. Всегда кого-то не хватало: то сука запустует, то какому-нибудь кобелю в драке не поздоровится, то, еще того хуже, лошадь наступит собаке на лапу...
Что касается людей, то лишь половина владельцев борзых и егерей работала на подготовке и съемках, превратившись в борзятников, выжлятников и доезжачих графа Ростова и дядюшки Михаила Никаноровича.
Двадцать манежных лошадей были арендованы в спортивном обществе «Урожай». При лошадях прибыли несколько конников. Эти люди, для которых конный спорт стал почти профессией, также вступили в ряды графской охотничьей прислуги.
Кроме собак и лошадей, уже во время съемок в Богословское были привезены восемь волков: один матерый, два переярка и пять прибылых. Первые три уже прошли дрессировку и участвовали в создании других фильмов, а молодняк, взятый из гнезда весною 1962 года и выращенный в клетке, оставался полудиким.
Итак, собак собралось немало. На вид они были те же, что и в охоте графа Ростова. Но, так сказать, внутренне это было вовсе не то. Взять хотя бы московскую борзую наших дней. Вместо закаляющих условий псарного двора она живет в городской квартире. Коня — неизменного товарища былой борзой — наша собака не знает и уж конечно никакой высворки при всаднике не видывала. Если с нею и охотятся, то мало и лишь по русаку. Не каждая нынешняя борзая ловит лисицу, а о волке и вовсе не имеет понятия. Да и гончие стали не те. В псовой охоте они гнали большой артелью — стаей; от них требовались прежде всего дружность работы и абсолютное послушание. Нельзя же было тащить на охоту сорок собак на сорока привязях. Не сворка должна была держать собаку, а полное подчинение человеку. И прежняя стая спокойно шла за конным доезжачим, лишь до некоторой степени ограниченная в своей свободе смычками (парными ошейниками), а то и без них. Современные же гонцы работают большей частью в одиночку, редко — смычками, и дороже всего нам их мастерство и вязкость. О том, чтобы спокойно идти по пятам охотника, а тем более конного, сейчас гончие и знать не знают (за редкими исключениями).
Во время подготовки к съемкам требовалось привить собакам хотя бы некоторые черты поведения их предков. Особенно надо было подумать о том, как устроить схватку борзых с волком. Однако назначенный администрацией руководитель подготовки к съемкам «Охоты» подошел несерьезно. Он считал: «любая борзая обязана и будет брать волка».
Никакой проверки борзых по волку сделано не было, и, когда дело дошло до съемки схватки борзых с «материком», выяснилось, что ни одна из собак не смеет прикоснуться к зверю. Вот и пришлось тогда выискивать чрезвычайные способы, чтобы заснять эту сцену.
Итак, подготовка борзых ограничилась их конной высворкой. Как ни просто это, а было много неполадок. Сложно получалось прежде всего с манежными лошадьми: полевой простор выводил их из равновесия; к тому же в ожидании съемок они сильно застоялись. В первые дни лошади рвались на дыбы, били задом, носились по полям, не слушая повода, и сбрасывали зачастую даже опытных ездоков. Были и анекдотические случаи: владельца борзых, взявшегося за верховую науку, чтобы не доверять своих собак чужим рукам, лошадь унесла с поля в конюшню, прошагав под ним все 200 метров... задом.
Отсутствие правильных ошейников с рыскалами и вертлюгами и длинных свор вело тоже к «конфликтам». Вот пример: надев на собак парфорсные ошейники и сев на лошадь, руководитель подготовки стал показывать высворку. Он потащил упиравшихся и визжавших от боли борзых, и они оказались у конского зада. Испуганная лошадь чуть не искалечила собак, а их хозяйка бросилась к всаднику с воплем: «Я убью вас! Вы меня еще не знаете!»
Но постепенно дело налаживалось. Ошейники и своры были изготовлены; стал применяться способ вождения борзых при лошади «на растяжке», на двух сворах: длинная шла вправо от собаки к конному борзятнику, а на короткой владелец борзых удерживал их в почтительном отдалении от коня. Так борзые приучались на своре сторониться лошади.
В итоге благодаря настойчивости и упорству владельцев к началу съемок борзые хорошо шли при лошади. Лишь отдельные, особенно избалованные, псы не поддались дисциплине и почти не использовались на съемках, к великой обиде своих хозяев.
От гончих для съемок требовалось немного: «течь» в стае на смычках за конным доезжачим да еще дружно валиться с напуска в лес.
Приучить стаю хорошо идти на смычках — дело не сложное. Нужны лишь недели две на обучение и тренировку да человек, который сумел бы добиться доверия всех собак и с добрым желанием занимался бы стаей. Но в Богословском такового не нашлось. Егеря знали только «своих» собак, а собаки — лишь «своих» егерей (да и то не очень). Егерь, назначенный доезжачим, не знал, как приучить к себе всех гончих. Поучить его манере ласкать и баловать лакомством собак и вообще побольше бывать с ними было некому. А ведь весь секрет здесь в ласке доезжачего да в умении выжлятника пользоваться арапником...
Руководитель подготовки, не зная приездки гончих, пошел, как говорится, по линии наименьшего сопротивления и надумал устроить вместо стаи некую «кучу». Он приказал связывать гончих за ошейники по пять-шесть собак, и каждую такую вязанку вел отдельно на своре верховой «выжлятник». Не говоря уже о трудности такого вождения и полной недопустимости подобного «трюка» с точки зрения псовой охоты, этот «способ» сводил на нет тот эффект, который способна произвести организованная в стаю масса гончих: между вязанками получались значительные просветы, а сами вязанки виделись со стороны, как одна собака, много — как смычок.
У меня не было ни одного дня для более или менее нормальной постановки стаи, и поэтому оставалось либо задвигать гончих на задний план, либо всякими ухищрениями маскировать то, что получалось так нескладно.
О «стойке под островом» перед напуском стаи, конечно, нельзя было и думать, но дружный уход гончих в полаз удалось создать почти без грызни. Помогли совместные проводки всей массы гончих и совместное содержание их хотя и на цепях, но в общем хлеву. Впрочем, шли-то собаки в остров хорошо, а вот собирать их, вылавливать оттуда при отсутствии единого командования оказалось более чем мудрено...
Съемки начались 10 октября.
Ежедневно к 9 часам утра должны были собираться на съемочной площадке все: борзятники, гончатники, всадники, борзые, гончие... И тут мне пришлось стать чем-то вроде бригадира, обегающего с нарядом поутру избы колхозников. Народ ведь был разбросан по всему Богословскому, размещаясь и поодиночке, и по двое, и как кому пришлось. А народ был разный (кое-кого приходилось даже будить).
Вообще же работа консультанта была очень интересна, но наряду с решением сложных вопросов и с участием в организации композиционных охотничьих сцен мне приходилось заниматься и многими мелочами. Я должен был следить, в частности, за тем, чтобы ремни-своры надевались через правое плечо, а рога — через левое. Наблюдать за тем, чтобы конские хвосты были правильно подвязаны, и зачастую делал это сам, а также приторачивал к седлам русаков и лисиц (чучела) для сцены возвращения охоты в дядюшкину усадьбу. Я принял на себя роль выжлятника, когда проверялась приездка калининской стайки пегих гончих (которая, кстати, как бы в укор военным егерям, отлично шла на смычках за доезжачим). Много приходилось следить за порядком, организованностью на съемках, улаживать претензии хозяев собак.
При натурных съемках ведь так много помех! Нужно солнце, а его загородили облака. Нужно немедленно снимать удачно разместившихся собак, а тут в аппаратуре что-то заело. Мало ли неполадок! А на съемках охоты их, пожалуй, особенно много: с четвероногими артистами, да еще выступающими столь большой компанией, не легко сварить кашу. Вот, например, охота Николая Ростова идет к «Отрадненскому заказу»; преодолевая крутой кряжик, всадники немного скучились. Тут ничего плохого не было бы, если бы у давно враждующих друг с другом борзых кобелей при сближении не возникли крупные «разногласия»... А грызня никак не должна входить в композицию кадра! Тотчас раздавалась громовая режиссерская команда:
— Все — назад! По местам! По местам! — и вся сцена повторялась сначала... чтобы опять сорваться из-за какой-то капризной лошади... И так до тех пор, пока, наконец, не добивались желаемого результата.
Многие кадры с широким захватом живых групп и пейзажей могли сниматься только при солнце. А погода капризничала — приходилось ждать и ждать. И такие ожидания сказывались и на собаках. Устав от слишком частых репетиций, они в нужный момент то рвались куда не следует, то, наоборот, не желали вставать. Попробуй сними таких исполнителей! И работа откладывалась...
Много внимания в съемках сцен охоты уделялось, конечно, вопросам композиции, сочетанию живописного пейзажа с внушительной и своеобразной красотой ансамблей и атрибутов псовой охоты. И это хорошо удавалось режиссерам, тем более что материал был очень благодатный. Ведь не могут не увлечь зрителя удивительно уживающиеся в борзой собаке мощь и грация; ведь всегда привлекательны для человеческого глаза стройность лошади и красота как бы слитых воедино всадника, коня и своры борзых. В массовых сценах полевые просторы как-то особенно хорошо подчеркивают затаенную охотничью удаль этих верениц и групп охотников, которые на фоне русской природы представляются необычной, но организованной силой, иногда даже напоминающей войско.
Следует признать, что композиционные замыслы режиссуры не раз могли бы вызвать протест с точки зрения суховатой точности изображения псовой охоты как исторического факта. Но педантизм тут был бы вреден. Ради эффектности, ради театральной выразительности мне, в данном случае защитнику «псовых канонов», приходилось отступать от них. Правда, в слишком резких и несуразных для охотничьего глаза случаях я восставал и «накладывал вето». Характерна в этом отношении съемка напуска гончих. Хотя в действительности в псовых охотах ловчий заводил стаю кучей в глубину леса и там набрасывал прямо на логова волчьего выводка, но здесь, на съемках, невозможно было отказаться от напуска гончих с поля (с зеленей). Вид множества собак, пущенных сразу и неистово мчащихся в лес, был так увлекателен и ярок, что пуританство было бы ни к чему.
Однако при съемках этой же сцены в чем-то и нельзя было уступить режиссерам: гончие бросались в лес с лаем, и режиссерам очень хотелось озвучить кадр этим попусту поднятым гамом. Мне пришлось решительно заявить: «Пустобрехов в псовых охотах просто вешали!»
Движение ростовской охоты к «Отрадненскому заказу», где предстояло «брать волчий выводок», режиссеры показали по-своему, не считаясь с прямым указанием текста романа. У Толстого сказано, что «все (охотники. — В. К.) без шуму и разговоров, равномерно и спокойно растянулись по дороге...» Режиссеры же дали этот выезд иначе: из-под горы всадники с борзыми выезжали фронтом и, постепенно перестраиваясь, проезжали мимо кинокамеры уже гуськом. Здесь их обгоняли Наташа с Петей, и это не только оживляло картину, но и оттеняло суровую силу охотничьего строя. Развернутая линия борзятников в этом эпизоде, мне кажется, оправдана тем, что как-то отдаленно ассоциируется с военными мотивами, столь характерными для «Войны и мира».
Встреча ростовской охоты с дядюшкиной развертывалась на фоне широкого русского ландшафта: в дымке тумана разлеглись поля, внизу поблескивали излучины речки, в стороне бурел дубняком высокий склон над оврагом...
Недостаток этой композиции, на мой взгляд, в том, что, выставив все свои ресурсы «на кон» — на такой простор, постановщики заставили графскую охоту выглядеть слишком скромной, даже бедноватой. И все же съезд двух охот получился очень интересным по композиции и очень живописным.
Показав в сценах выезда и движения весь комплект псовой охоты, постановщики затем расставили действующих лиц на звериные лазы. Старый граф выезжал на дрожках на оставленный ему лаз. Кроме шута Настасьи Ивановны, его сопровождали два борзятника с борзыми (Чекмарь и Митька). С этого кадра начиналась съемка охотничьих сцен; впервые борзых вели артисты— «чужие». А владельцы поэтому страдали:
— Ох, попадет Русалка под Митькину лошадь!
— Ох, как бы Чекмарь не сунул своих собак под колесо дрожек!..
Но все обошлось благополучно, а дальше пошло легче... В этой сцене определились борзые старого графа. Нужно было учесть это, чтобы и в других сценах при графе были те же собаки. Так же закрепились за «экранными хозяевами» и борзые Николая Ростова, его стремянного и Наташины.
Как ждет охотник зверя на лазу — в этом сказывается весь его характер.
Поэтому и сцены «На лазах» сделаны в фильме по-разному.
В опушке за елочкой и золотой березкой укрылся со сворой Николай Ростов. Его стремянной с запасными собаками скрыт еще глубже, но ничто не помешает быстро показать борзым зверя и мгновенно сбросить их со своры. Молодой Ростов знает, где стать. «Тонко езду знает», — говорит о нем Чекмарь. Николай сидит на своем рыжем донце и молит бога послать на его лаз матерого волка... А подлинная хозяйка его борзых — Г. В. Зотова (у Николая на своре, кстати, — лучший в СССР по экстерьеру псовый кобель) терзается:
— Ведь под Николаем — конь с придурью. Ох, как бы не переломал ноги Загару!..
Но тревоги излишни. Артиста (не ездока), которому трудно справляться с капризной лошадью, снимают, лишь пока он молится, и нижняя рамка кадра проходит выше воображаемых борзых, и их, конечно, в этот момент под конем нет. А когда дело дойдет до спуска борзых и скачки за волком, то на лошади будет уже дублер артиста — отличный конник. Под ним конь не задурит!
Впрочем, собаки сами для себя создают опасные положения. Хотя они правильно приняты (то есть нанизаны) на свору, законно надетую борзятником через правое плечо, и спусковой конец ремня он все время держит наготове, неопытные борзые, меняясь местами, путают свору. Пока оператор готовится, консультанту нужно глядеть в оба и живо переставлять собак на правильные места.
Проще с Наташиной сворой. У нее всего две собаки, а две не запутаются. Да и пускать их не придется: Николай распорядился поставить Наташу у дубов, в том отвершке, «где никак ничего не могло побежать».
Старый граф на лазу знает порядок. Он неплохо замаскировался... да и заболтался... А прозеванный волк уже подскакивает к той опушке, у которой стоит граф (в опушке спрятался, конечно, и дрессировщик, к которому стремится зверь). А вот и Митька, пускающий собак тогда, когда скакать за волком уже безнадежно. Особый кадр: Данила выносится за гончими из кустов, «обкладывает» графа последними словами и мчится дальше...
Пока борзятники напряженно ждут на лазах, стая в лесу варом варит. Голоса гончих полны злобы и страсти. Рев бушующего гона то приближается, нарастая, то как будто затухает, глохнет, удаляясь, то вновь бурно вспыхивает в неожиданной близости...
Звуки гона записывались отдельно от съемки и получены были так: на полянке егеря держали на сворах два десятка гончих, а перед собаками играющий Данилу московский охотник Земляков проводил живую лисицу. Видя лису и, конечно, чуя ее возбуждающий запах, гончие «гнали» на глазок и ревели, захлебываясь, а звукооператоры тем временем записывали...
Выдумок и «секретов производства» было немало, и они очень помогли яркости кадров. Облегчала съемку и современная техника. Очень обогащались кадры при съемке с крана, движущегося вертикально и горизонтально, позволяющего смело углубить и расширить перспективы и наполнить картину еще более увлекательным содержанием.
Удачно применялась кинокамера на конце длинной подвижной стрелы. С помощью такого приема напуск гончих снят в перспективе, да еще с прослеживанием скачки собак по полю. Благодаря этому зритель может полнее почувствовать силу множества собак с их неистовой охотничьей страстью, объединенных в одно целое упорной работой людей. Использование той же стрелы, а также и вертолета помогло работе над сценами скачки борзых и всадников за волком.
Или вот: Николай Ростов на своем лазу, моля бога о волке, обращает взоры к небу. Стрела с кинокамерой следует за его мыслями к облакам, а когда глаза Николая и камера опускаются к земле — там прямо перед охотником стоит крупный зверь (использован переярок необычайно рослый). Тут надо отметить исключительную настойчивость режиссеров и операторов: сколько раз кинокамера, спускаясь от облаков к земле, встречала зверя то стоящим задом к аппарату, то заглядывающим в яму, где спрятался дрессировщик, — и все же сцена была снята!
В сцене поимки волка борзыми действовал прибылой волк. Матерого и переярков дрессировщики не дали для травли, опасаясь, что обученные звери отобьются от рук после полученных «неприятностей». Встреча борзых с прибылым — небольшим, сравнительно нестрашным зверем — была весьма желательна и владельцам собак.
По Толстому, травля должна завершаться в водомоине, то есть рытвине, промытой вешними водами. К сожалению, эта сама по себе труднейшая сцена была осложнена выбором места в болоте. И без того борзые не решались брать волка, а в таких условиях еще более терялись — мудрено оказалось сделать этот кадр. И вообще с волками было нелегко: просто ли приторочить живого волка к седлу на современную манежную лошадь! Все-таки удалось найти покладистого коня, который вынес эту «процедуру» если не вполне спокойно, то, во всяком случае, достаточно терпимо. И съемку притороченного к седлу зверя удалось выполнить крупным планом — это немалый козырь.
Эпизод псовой охоты в романе Л. Н. Толстого занял сравнительно небольшое место по отношению к роману в целом, но он нужен был автору, конечно, не только для того, чтобы показать, как в начале XIX столетия «тешилось» дворянство. Писатель искал и видел в этих картинах проявление духа народного. Стоит лишь вглядеться в образ ловчего Данилы, простого русского человека. Как смело и горячо вырывается у него брань по адресу графа, которому сам Данило принадлежит, как вещь! А как лихо принимает он матерого волка! И разве после этой правдивой и яркой картины не становятся как-то еще естественнее и понятнее сердцу героизм и подвиги солдат Отечественной войны 1812 года, совершаемые с той же простотой, что и отчаянная (а для него самого заурядная) работа ловчего Данилы?
Кроме того, сцена охоты в «Войне и мире» обогащает новыми и своеобразными чертами образы Наташи и Николая и дает столь колоритный и поэтический портрет дядюшки Ростовых.
Участвуя в съемках, я думал: пусть картины охоты Ростовых станут своего рода памятником псовой охоте, одному из замечательных украшений русского прошлого.
