Павлов В. В.
Знакомя наших читателей с первой серией граммофонной записи пения птиц («Голоса птиц в природе» — «Охотничьи просторы» № 18), я пожелал ни пуха ни пера автору записи — биологу и страстному охотнику с магнитофоном Борису Николаевичу Вепринцеву. Рука оказалась у меня легкой, о чем свидетельствует удачная вторая грампластинка той же серии.
Как и всякая другая охота, магнитофонная запись голосов птиц в лесу и на болоте, на лугах и в степи со временем все углубляется, накопляет опыт, расширяет свои возможности.
Начинается пластинка с пения певчих дроздов, вернее — дрозда, солирующего под аккомпанемент других «певунков», как их называют охотники-птичники. Удача этой записи в том, что солист записан на сравнительно близком расстоянии и потому его песня звучит громко и покрывает голоса остальных «певунков». Песня эта запоминается, но вместе с тем она не изолирована от органа весеннего леса: приглушенно доносятся строфы других певчих дроздов, издалека кричит кукушка... Увертюра хорошо задумана. Концерт певчих дроздов — самое сильное в музыке весеннего шума. Охотник, стоящий на тяге, всегда и прежде всего очарован чудесными строфами певчих дроздов. Это именно строфы, ибо, как правильно писал ученый и поэт Д. Кайгородов: «Певчий дрозд поет, точно стихи читает», а замечательный знаток птичьего пения И. К. Шамов читал некоторые строфы певчих дроздов: «Деньги есть. Выпьем! Кто велит!» Об особенностях этого стихосложения писал и Б. Пастернак, посвятивший дроздам целое стихотворение.
Вот долгий слог, а вот короткий,
Вот жаркий, вот холодный душ.
Вот что выделывают глоткой,
Луженой лоском этих луж.
Вторым номером выступает в описываемой мною пластинке черный дрозд. При сравнении тех или иных поэтов, писателей, композиторов бывает трудно, а иногда и невозможно, даже приблизительно, отдать предпочтение тому или другому из них. Так и в данном случае. Песня каждого из дроздов — певчего и черного — имеет свои специфические особенности, а эти отличия часто субъективно, в силу ряда ассоциаций, становятся или более близкими, или, напротив, далекими. Орнитолог Л. Б. Бёме предпочитал, например, пение черных дроздов: оно вызывало у него ассоциации с тягой вальдшнепов на Северном Кавказе. Охотники же Подмосковья предпочтут песню певчего дрозда, неотделимую от нашей северной тяги. Но поистине огромный артистизм и необычайная музыкальность заложены в песне каждого из этих видов дроздов. Песня певчего дрозда членится на отдельные строфы, колена, которые выкрикиваются птицей порознь, отдельно. Каждое «слово» при этом произносится чаще всего по два раза. Песня же черного дрозда монолитна, она складывается из дивных флейтовых свистов, произносимых единым потоком. Песня эта менее многообразна — как охотники говорят, набор ее ограниченнее. Зато как она торжественна, монументальна, как красива в своей тональности!
На грампластинке дается песня еще двух дроздов: самого маленького — белобровика, — и самого крупного — дерябы. Песнь последнего известна далеко не всем наблюдателям природы. Меж тем эта песнь, уступая по красоте и ярко выраженному своеобразию песне певчего и черного дроздов, не лишена в то же время и своей прелести.
Самое сильное впечатление на ружейных охотников производят все же глухариный и тетеревиный тока, записанные с большим, до тонкости, знанием охоты с магнитофоном. Глухарь, поющий на нашей пластинке, был выслушан за несколько дней до записи (9 мая 1960 года) в Звенигородском районе. Со всей аппаратурой для записи автор с товарищем был на месте тока уже с вечера. Глухарь отозвался в два часа ночи и пел до пяти утра. Охотнику удалось записать глухаря, стоя под сосной высотой 10 метров, на которой пела могучая и дивная по красоте птица. Именно когда слушаешь токующего глухаря, возникает это ощущение какой-то первозданной могучести. А его шумный взлет с земли осенью! «Древним идолищем» хорошо назвал глухаря Н. Заболоцкий. Давая образ жадно расцветающей весны, поэт писал:
А в глуши лесов таинственных
Нелюдимый, как дикарь,
Песню прадедов воинственных
Начинает петь глухарь.
На грампластинке мы слышим, как глухарь сперва робко дает свои первые тэк, тэк! Звук сухой и вместе с тем ясный, четкий. Вот участились тэканья, и глухарь «заточил» — перешел к трудно передаваемому переливчатому свиристению. В это время глухарь не слышит, и охотник успевает сделать два-три шага.
Мой товарищ по охоте Л. В. К., вырвавшись из Москвы на охоту в Калининскую область, шел как-то весной от станции в дальнее село. В лесу, уже поблизости от деревни, встретился ему колхозник — пожилой бородатый мужчина. На вопрос, есть ли глухари, он ответил: «Как же! Аккурат близко от деревни точит!» Слово это, возникшее в народе, верно и с большой силой передает глухариную песню.
Как-то почти незаметно песнь глухаря, прослушиваемая на пластинке, обрывается, и в воображении возникает широкая поляна с бурой, но уже кое-где зеленеющей травой и редкими мочажинами. Солнце уже взошло. Тетеревиный ток в разгаре. Распустив свои лирообразные хвосты, иссиня-черные, краснобровые тетерева воркуют и чуфыкают. Большой для Калининской области тетеревиный ток записан хорошо и удачно вмонтирован между глухариной песнью и последующими за ним записями мелких певчих птиц. Охотник, возвращающийся с глухариного тока, усталый после большого напряжения, но счастливый от охоты и весны, редко когда станет подходить к тетеревам, но все же остановится или присядет на пень, слушая далекую песню. Для меня всегда воркованье тетерева, доносимое ветром, как бы заглушенное, имеет неизъяснимую прелесть. Или вечером: стоишь на тяге, ожидая вальдшнепа, ловишь, казалось бы, неуловимые звуки, а издалека слышится с небольшими перерывами тетеревиное бормотанье. И сразу же представляешь себе место тока. А близко стоящий товарищ думает о том же и тихо скажет: «За оврагом, в Алексей-Федоровской балке поет».
Из мелких певчих птиц, записанных на пластинке, в данном случае нужно прежде всего назвать зорянку. Песня ее также неразрывно связана с тягой. Когда замолкают уже почти все птицы и особенно обостряется слух охотника, все продолжают еще петь зорянки. Отовсюду льется их переливчатая флейточка. «Милочкой» назвал живущую у него дома зорянку Д. Кайгородов. Кличка эта к ней очень идет, ибо зорянка очаровательная по своему нраву и к тому же грациозна и красива по своему оперению. Ведь недаром замечательный художник русской природы А. А. Рылов также описывает зорянку в своих воспоминаниях. Он рассказывает, какое счастье доставляли ему эти птицы, постоянно жившие в его мастерской. Не забудем и И. С. Тургенева, сказавшего, что песнь зорянки «идет к запаху ландышей». Это тончайшее наблюдение подтверждает сказанное К. Паустовским: «Есть некая крепкая связь между такими тончайшими явлениями, как свет, запах, звук и цвет».
Любит охотник, дожидаясь вечерней зари, побродить днем по весеннему лесу, когда кое-где зеленеет трава, пригретые солнцем летают уже бабочки-лимонницы, около пней вылезают из земли сморчки и цветет волчье лыко. Лес прозрачен, стекленеет воздух, все кругом тонко и графично. В такие дни, особенно на вырубках с кое-где торчащими одинокими деревьями, вы обязательно услышите песнь лесного конька. Их много поет по всей вырубке. Птичка поднимается вверх со своей токовой песней и затем, «пикируя», опускается вновь на ветку. «Виить, виить, виить... тсииии...», — слышится ее длинная, с затяжкой, концовка. Лесного конька услышите вы и на нашей пластинке. А вслед за ним выступает садовая горихвостка. Она именно выступает следующим номером, ибо она попала сюда не совсем в свою компанию: горихвостку чаще встретишь в саду на даче и даже в городских садах и парках. Взлетит она, сядет на частокол и дает свое позывное: «Юить тик тик, юить тик тик», — часто помахивая при этом хвостиком, а потом пропоет и короткую песенку:
Сколько раз я тебе говорила (скороговоркой)
А ты — вот, вот, вот.
Ничего!
Упоительно кричат по пластинке, пыжась изо всех сил, озерные лягушки. Их концерт приятно слушать не только в природе, но и у себя дома, особенно зимой, предчувствуя счастье предстоящей весны.
Из других птиц, записанных Б. Н. Вепринцевым, остановимся еще на нескольких. Песни разных камышевок всегда очень привлекательны, особенно садовой камышевки, или, как обычно ее называют охотники, садовой малиновки. Песнь этой птички одна из лучших в нашем пернатом царстве, и будем надеяться, что автор нашей пластинки в своих последующих охотах запишет и этого выдающегося певца. Зато из числа записанных камышевок хорошо поет на пластинке камышевка-барсучок. Песня этой птички, красиво расцвеченной оливково-серым и желтым, вполне своеобразна. В песне барсучка больше, чем у других камышевок, встречается всякая трескотня, как ее называют охотники. Всевозможные трещотки перемежаются и со свистовыми строфами. Но все же в целом песня эта по складу суха, графична.
Удачность записи увеличивается и тем, что песня барсучка снова дается на фоне природы. Песнь эту все время сопровождают далекие крики чибисов. Картина эта мне очень близка. Из года в год я слушаю веселую и задорную трескотню множества камышевок-барсучков, поющих в густых лозняках и очеретах по берегам речки Снови в Черниговской области. А кругом стелются безбрежные луга, и оттуда доносятся печальные крики чибисов.
В другом стиле поет также один из выдающихся певцов нашей русской природы — пеночка-пересмешка, обычно именуемая московскими охотниками, любителями птичьего пения, лесной малиновкой. Птица, записанная на пластинку, — не плохой певец, но и не выдающийся. Как у всякого пересмешника, песни лесных малиновок при их общем одинаковом строе имеют в то же время и разные наборы. Слушая иногда чудесные свистовые строфы этой птицы, поражаешься многообразию их вариаций. Такую именно лесную малиновку я слушал в этом году, в конце мая, у себя на даче — на 42-м километре Казанской железной дороги. Птица ходила по самым верхам высоких сосен. Видимо, она была пролетной.
В нашей магнитофонной записи хорошо найдена концовка. Сначала бьет перепел — четко кричит свое «спать пора», а потом поет жаворонок. Из поднебесья льется его свободная песня — такая же звонкая и безбрежная, как безбрежна степь, как необъятны просторы, как необозрима наша земля.
