Громов В. А.
Тургенев — настоящий художник, творец...
странствующий с ружьем и лирой по селам,
полям... и отражающий видимую ему жизнь.
И. А. Гончаров
I
Отправляясь весной 1846 года из Петербурга в Спасское-Лутовиново, И. С. Тургенев увозил с собой дружеское напутствие В. Г. Белинского: «Вы уж, пожалуйста, это лето не увлекайтесь так охотой, а пишите...»
Охотничьи пристрастия молодого поэта были хорошо известны его друзьям. «Лето я проведу в окрестностях Петербурга, — сообщал он в мае 1844 года Полине Виардо, — с утра до вечера я только и буду делать, что охотиться. Так хорошо целый день быть среди полей: там можно мечтать в свое удовольствие, а ведь вы знаете, что я немножко мечтатель от природы».
С этой целью Тургенев поселился тогда в Парголове, километрах в пяти от Лесного, где снимал дачу В. Г. Белинский. Они встречались почти каждое утро, чтобы поговорить, поспорить. Белинский, разумеется, знал о том, что его темпераментный собеседник неутомимо охотится целыми днями. Потому-то он и опасался в 1846 году, что Тургенев не привезет из деревни рассказа, обещанного для сборника «Левиафан». (Сборник этот не увидел света, и все предназначавшиеся для него материалы были использованы в журнале «Современник», душою которого стали в 1847 г. В. Г. Белинский и Н. А. Некрасов.)
Так и случилось: рассказа Тургенев не привез.
Это был уже не первый случай в биографии И. С. Тургенева, когда охота отвлекала его от других занятий.
«Я кончил курс хорошо, — вспоминал он много лет спустя о своей студенческой поре, — мне даже предлагали остаться при университете, да я и сам даже намеревался избрать ученую карьеру. Но уехал на лето в деревню, увлекся охотой и диссертации не написал».
Страсть к охоте, возможно, и в самом деле не способствовала его ученой карьере, прервавшейся, впрочем, из-за более существенных причин. Если же иметь в виду собственно литературу, художественное творчество, то ружье и ягдташ, подаренный И. С. Тургеневу Полиной Виардо, дружно уживались с лирой, хотя временами и очень надолго отрывали его от письменного стола.
Так, между прочим, случилось и летом 1846 года. Накануне отъезда в деревню И. С. Тургенев сообщал Полине Виардо: «Собираюсь провести четыре месяца в полнейшем уединении, среди степей, которые я так люблю. Беру с собой несколько хороших книг; надеюсь, что воспоминания, планы насчет будущего, труд и охота помогут мне довольно приятно провести время». Охоте было отдано полное предпочтение.
Однако время, проведенное на охоте, для писателя никогда не пропадало зря.
На охоте И. С. Тургенев имел гораздо больше возможностей, чем в какой-либо иной обстановке, непосредственно общаться с крестьянами, вступать с ними в откровенные и непринужденные разговоры, черпая, что называется, прямо из самых недр народной жизни ничем не заменимые для истинного художника материалы.
«Его близость к крестьянской действительности, — справедливо говорил в своей блестящей лекции об И. С. Тургеневе А. В. Луначарский, — то, что он утром на ранней заре пойдет по мерзлой от росы траве на охоту, это толкало его в сторону реализма. Если кто-нибудь до него и рядом с ним отчасти нечто подобное делал — так это старик Аксаков, в котором те же самые причины вызывали такое же проявление реализма, такие же реалистические пейзажи».
«Записки охотника», как заметил в одном из писем к начинающей писательнице их автор, накоплялись в нем целых десять лет. Большой интерес в этой связи представляют неопубликованные письма к нему его матери, которые хранятся в Ленинградской публичной библиотеке имени М. Е. Салтыкова-Щедрина. Мать И. С. Тургенева извещала своего сына обо всем, что его окружало в родной усадьбе, куда он приезжал почти каждое лето и с увлечением предавался любимой страсти. Хорошо зная о ней, Варвара Петровна отводила в своих письмах немало места охотничьим вопросам.
«Ты так засмотрелся чужеземных видов, — писала она ему в июле 1838 года за границу, — что мы не видим в тебе более охотника, а мы, напротив, охотимся более, чем когда-либо. Наняли двух егерей — одного из Кром, другого прошлогоднего, которого собираемся купить для тебя. Дичи они приносят много, да есть ее некому. Отдали ему Алексашку учиться. Он стреляет изрядно; но как он глуп, то вряд ли будет из него прок какой... Наполь твой очень похудел, но, верно, будет славная собака, очень напоминает отца. Да только не могу ласкать, слюняв очень».
Подробно описав пожар, случившийся в Спасском в 1839 году, В. П. Тургенева не забыла сообщить сыну и о том, что ружье его уцелело. Тремя годами позже она писала: «Твои псари, собаки — все для меня уже не в тягость, только бы это утешало моего Ивана...»
В одном из писем мать И. С. Тургенева рассказала ему о своем собственном участии в охоте. Поехав навстречу к дяде будущего писателя, Н. Н. Тургеневу, который возвращался из села Тургенева с охотою, она повстречала его на плотине пруда с пустыми руками. Тогда они направились «в Спасскую долину, пустили гончих, которые зайца гоняли около моей коляски, а борзые лишь только бросятся к нему — он в лес, и борзых воротят назад. Я была очень этим довольна; что за удовольствие, чтобы в глазах моих несчастного беляка мучили!»
Письма В. П. Тургеневой лишний раз и с большой убедительностью подтверждают, что охота была для И. С. Тургенева с ранних лет одним из важнейших средств познания жизни, источником эстетического наслаждения, получаемого от постоянного и очень близкого общения с природой родного края. «Рано же ты загрустил по России, — писала будущему автору “Записок охотника” в 1838 году его мать. — По нас дело другое грустить, а по России грустить, любуясь на Швейцарию, это видно, что ты конопляничек — домосед. “Недавно из двора — уже вошь изняла” — русская крестьянская поговорка. Слышал ли ты где выстрел? Твоя любимая охота была охотиться. А мы-то, по милости твоего Наполя, в дичине можно бы зарыть не только нас, а и Спасский домик. Я тебе писала, что дичины было и есть даже в самом Спасском. Дупели диковинка для всех. Твой Наполь сейчас лизал мою руку за подачку хлебную и ослюнил всю. Он так похож на своего отца, как брат на своего или ты на меня. Хорошо сравненье...»
Выразительные, сочные, простонародные по стилю письма Варвары Петровны как бы поддерживали даже и во время отъездов И. С. Тургенева за границу его постоянную связь с тем, откуда он черпал и постепенно накапливал жизненный материал для «Записок охотника», да и для последующего творчества. Из этих подлинных документов, сохранивших до наших дней неповторимый колорит своей эпохи, мы узнаем и о «Тришке... вроде Пугачева», который промелькнет потом в мальчишеских рассказах у костра на Бежином лугу, и о расчетливом предприимчивом бурмистре, и о забитом крепостном крестьянине по прозвищу Туман... Мать будущего великого художника слова не упускала случая ввернуть в свое письмо подслушанное ею у крестьян неповторимое выражение, присловье. «Ты будешь моим кормилицей, будешь покоить мою больную старость, — наставляла она сына перед его возвращением на родину из Берлинского университета. — Как счастлив тот сын, кому мать это скажет — кормилец мой!.. Прекрасное русское крестьянское слово».
Приехав весной 1841 года в Россию, И. С. Тургенев вплоть до выхода первой книги обновленного «Современника» в 1847 году с «Хорем и Калинычем» вращался в самой гуще народной жизни, навещая каждое лето любимое Спасское, откуда он совершал охотничьи путешествия во все концы родного края. 9 августа 1841 года В. П. Тургенева писала своему сыну в село Юшково Карачевского уезда, принадлежавшее брату его отца: «Дядя в Черни. Я посылаю к тебе его письмо в оригинале. Ежели ты не сделал, то сделай, что он пишет. Купи штоф вина, собери мужиков, поднеси по рюмке и потолкуй о их благосостоянии. Это утешит дядю. Пожалуйста, будь у Киреевского и постарайся найти в нем расположенье. Тебе немудрено это. Он охотник...»
Охотничьи пристрастия, как видим, помогали И. С. Тургеневу сближаться в непринужденной обстановке не только с простыми людьми, но и с такими оригиналами, как известный в ту пору на всю Россию помещик-хлебосол и псовый охотник Н. В. Киреевский, которого мы без труда узнаем в богатом барине из очерка «Гамлет Щигровского уезда», составившего неотъемлемую часть «Записок охотника». (Н. В. Киреевский, автор книги «40 лет постоянной псовой и ружейной охоты», описан также в произведениях Е. Пракудина-Горского «Поездка в Карачевские болота» и Н. Основского «Неистовый Орланд». У Киреевского не раз гостил Л. Н. Толстой.)
Помимо жизненного материала, И. С. Тургенев во время своих охотничьих странствий исподволь накапливал и неповторимые художественные краски для будущих рассказов и очерков, а также нашел для своего повествования о судьбах родного народа непринужденный и весьма оригинальный полуохотничий жанр. Исключительно любопытным представляется в этой связи свидетельство из недавно опубликованных личных воспоминаний внука В. Г. Белинского о великом русском критике и его жене: «Бабка с восхищением рассказывала нам о долгих часах, которые она часто проводила после обеда у самовара вместе с Тургеневым, известным как неутомимый рассказчик. Бабка моя в особенности вспоминала об анекдотах, которые он рассказывал о своей собаке (известно, что Тургенев был страстный охотник) и которые еще тогда заставили ее почувствовать, что он, как многие друзья ее мужа, будет гордостью русской литературы».
Так, по зернышку западала в душу художника большая правда о своем великом народе, о неоглядной стране, скованной цепями крепостничества. Так рождался замысел книги, обессмертившей имя И. С. Тургенева.
В 1846 году, после еще одного охотничьего лета, проведенного в деревне, откуда «на тысячу верст кругом Россия — родной край», — эти благодатные посевы дали всходы. Как вспоминал впоследствии И. С. Тургенев, именно тогда он по просьбе своего «друга Белинского для его только что основанного журнала написал первые наброски мемуаров охотника. Они понравились, и появилось много других подражателей...»
II
Январская книжка «Современника» за 1847 год, где был напечатан «Хорь и Калиныч», открыла новую и, пожалуй, самую интересную главу во всей истории русской охотничьей литературы, неотделимой, по словам одного критика тех лет, «от успехов и направления собственно изящной словесности». Художественная литература тогда принимала все более реальный характер, и от изображения небывалых лиц, действующих на небывалой почве, обратилась к исследованию и изображению русского быта и русской почвы. Тут возникла и литература охотничья, как часть этого общего дела. Читатели были вправе ожидать от нее самого «широкого развития», потому что ни одна страна в мире не представляла такого разнообразия в деле охоты, как Россия.
Чуть не полмира в себе совмещая,
Русь широко протянулась, родная,
Много у нас и лесов и полей,
Много в отечестве нашем зверей,
— писал Н. А. Некрасов в поэме «Псовая охота», опубликованной во втором номере «Современника» за 1847 год. А в первой книжке журнала, помимо прозаического очерка из серии «Записок охотника», был помещен еще и стихотворный цикл И. С. Тургенева «Деревня» — его последнее прижизненное выступление в печати как поэта. Два отрывка этого цикла, предварявшего антикрепостнические рассказы и очерки, посвящены охотничьей тематике: «На охоте — летом» и «Перед охотой». В последнем есть строки, говорящие о том, что уже тогда ружье и лира И. С. Тургенева были его неразлучными спутниками:
Светлое небо, здоровье да воля —
Здравствуй, раздолье широкого поля!
Вновь не дождаться подобного дня...
Дайте ружье мне! Седлайте коня!
«Охоту я люблю страстно, отдаюсь ей с рвением», — признавался И. С. Тургенев в своих многочисленных письмах, которые буквально пестрят всякого рода охотничьими терминами, оборотами и даже развернутыми описаниями отдельных случаев, сцен.
«Мое здоровье все так же, — сообщает он Полине Виардо, — ни шатко, ни валко — точно заяц, который получил добрый заряд мелкой дроби в ту часть тела, которую охотники называют мешком».
«Да вы, может быть, не знаете, что такое вальдшнеп? — спрашивает он другую корреспондентку. — Это птица с длинным носом, у которой все вкусно: даже самые кишки, даже... и т. д. Но прелестна она не одним своим вкусом, а тем, как она взлетает в лесу, как заставляет охотника трепетать и восторгаться — или остановиться, смотря по тому, каков он стрелок! Промахнешься — и стоишь, как “омраченный кот”...»
«А взлет вальдшнепа в почти уже голой осиновой роще... Ей-богу, даже досада берет! — признается Тургенев Фету в письме из Парижа. — Здесь я охотился скверно — да и вообще, что за охота во Франции?! Но вы насмотритесь на меня и на моего Фламбо будущей весной, в болоте — на дупелей или на бекасов. — Тубо!.. Тубо!.. А сам без нужды бежишь и едва дух переводишь... Тубо!.. Ну, теперь близко... фррр...ек! ек! бац! бац! — и подлец бекас, заменивший степенного дупеля, валится, сукин сын, мгновенно, белея брюшком...»
Рисуя картину совместного житья с Полонским и Фетом, Тургенев использует такое сравнение: «Как иногда старые тетерева сходятся вместе, так и мы соберемся у вас в Степановке — и будем тоже бормотать, как тетерева».
«Вы теперь, чай, травите волков, — пишет Тургенев из Баден-Бадена земляку И. П. Борисову, — а мы здесь стреляем по диким козам и по фазанам. Иногда поневоле вздохнешь о дупелях или о краснобровом тетереве, вылетающем из куста при неистовом восторге Фета...»
«Привезу вам ружье и патроны нового фасону, — обещает он в другом письме И. П. Борисову, — и хоть по перепелам постукаем».
Приехав в Спасское-Лутовиново, Тургенев долго и подробно рассказывает добряку Афанасию Алифанову о своих охотничьих подвигах в Баден-Бадене, о том, как там устраивают облавы с загонщиками, описывает ему, не без преувеличений, внешность фазана и забавляется изумлением опытного охотника, многие черты которого узнаются в знаменитом Ермолае. Бедняга никогда не видал ружья, заряжающегося с казенной части, и, узнав, что Тургенев привез одно такое Борисову, объявил, что пойдет посмотреть его, хотя бы ему всю дорогу пришлось идти пешком. Вот уж для кого действительно охота была пуще неволи.
Считая эту благородную страсть искони свойственной русскому человеку, сам Иван Сергеевич неизменно черпал в ней бодрость и силу. «Благо чувство к красоте не иссякло; благо можешь еще порадоваться ей, всплакнуть над стихом, над мелодией... А тут охота, страсть, горячая, сильная, неистомная...» — пишет он тому же И. П. Борисову в 1865 году.
Именно благодаря охоте И. С. Тургенев получал возможность вновь и вновь «вполне насладиться» природой родных мест. Вернувшись к своему охотничьему циклу рассказов и очерков уже на склоне лет, он создал подлинный гимн во славу среднерусской стороны, спокон веку изобилующей охотничьими угодьями: «То были раздольные, пространные, поемные, травянистые луга, со множеством небольших лужаек, озерец, ручейков, заводей, заросших по концам ивняком и лозами, прямо русские, русским людям любимые места, подобные тем, куда езживали богатыри наших древних былин стрелять белых лебедей и серых утиц».
Мудрено ли, что писателя постоянно тянуло в эти места, что, приехав в Россию, в Спасское-Лутовиново, он не мог усидеть на месте, не полюбоваться ими еще и еще. Когда же ему приходилось из-за каких-нибудь причин задерживаться в летнюю пору на чужбине, письма его к сотоварищам по охоте наполнялись грустным юмором и нескрываемой завистью. «Часто думаю я о России, о русских друзьях, о вас, о наших прошлогодних поездках, о наших спорах, — признавался он своему земляку А. А. Фету. — Что-то вы поделываете? Чай, поглощаете землянику — с каким-то религиозно-почтительным расширением ноздрей при безмолвно-медлительном вкладывании нагруженной верхом ложки в галчатообразно раскрытый рот... А муза? А Шекспир? А охота? Письмо это отыщет вас, вероятно, по возвращении из Щигровки, куда вы, вероятно, ездили с Афанасием. Известите, бога ради, как вы охотились? Много ли было тетеревей? Как действовали собаки, в особенности Весна, дочь Ночки? Подает ли она надежду? Все это меня крайне интересует. Вы не поверите, как мне хотелось бы теперь быть с вами: все земное идет мимо, все прах и суета, кроме охоты...»
Так говорил Тургенев всякий раз, когда испытывал глубокую творческую неудовлетворенность. В таких случаях он обычно откладывал в сторону перо и всецело предавался своей любимой страсти — охоте, которая служила испытанным лекарством от скептицизма, сомнений, житейских незадач и всяческих недугов. «Я смехотворно постарел, — признавался он своим верным друзьям Полине и Луи Виардо в мае 1852 года перед окончанием ареста и началом ссылки, — я мог бы послать вам прядь седых волос — без всякого преувеличения. Однако я не теряю мужества. В деревне меня ожидает охота!.. буду продолжать свои очерки о русском народе, самом странном и самом удивительном народе, какой только есть на свете».
Не успел писатель появиться в своей деревне, как среди спасских крестьян послышались такие разговоры: «Гуторят люди, что наш-то слепой (Тургенев носил пенсне) приехал и уже ушел с Дианкою на позаранке».
Новые художественные замыслы требовали расширения и углубления знаний о своем народе. И Тургенев снова не то что днями, а целыми неделями, месяцами пропадает на охоте.
Постоянные разъезды и странствия Тургенева обогащали его писательское воображение самыми ценными для художника сокровищами — наблюдениями над живой и многообразной действительностью, непосредственным общением с прообразами своих героев.
Об этом очень хорошо и подробно рассказывает писатель П. В. Анненкову в письме, отосланном летом 1853 года из Спасского-Лутовинова: «Я на днях вернулся с довольно большой охотничьей поездки. Был на берегах Десны, видел места, ни в чем не отличающиеся от того состояния, в котором они находились при Рюрике, видел леса безграничные, глухие, безмолвные — разве рябчик свистнет или тетерев загремит крылами, поднимаясь из желтого мха, проросшего ягодой голубикой, — видел сосны величиною с Ивана Великого, при взгляде на которые нельзя не подумать, что они сами чувствуют свою громадность, до того величественно и сумрачно стоят они, — видел следы медвежьих лап на их коре (медведи лазят по ним за медом), познакомился с весьма замечательной личностью, мужиком Егором, и стрелял много и много делал промахов. Вообще я доволен своей поездкой. Егор — это для меня новый тип — я с ним намерен поохотиться один целый день — и тогда расскажу вам о нем, а теперь со мною был товарищ — хороший малый — простой, веселый человек не без лукавства и даже плутоватости, как оно и следует, — он мне несколько мешал в моих наблюдениях».
В этом отрывке изложена творческая история одного из лучших произведений Тургенева 50-х годов «Поездки в Полесье».
После таких поездок писатель мог спокойно, как он сам говорил, вешать ружье на крючок и понемногу приниматься за перо: ему было что сказать не повторяясь, к чему приложить свое творческое дарование.
III
Среди литературных замыслов и начинаний Тургенева периода ссылки (1852 г.) не последнее место занимала работа над рецензированием «многочитанной и многолюбимой» им книги С. Т. Аксакова «Записки ружейного охотника Оренбургской губернии». Для автора ее одобрительное и даже восторженное отношение такого рецензента было «дороже всех других», потому что человек, прославивший свое имя «Записками охотника», соединял в себе, как писал ему тогда же С. Т. Аксаков, «ценителя по литературной и охотничьей части». Авторитет И. С. Тургенева в тех и других вопросах был исключительно высоким, и роль его в истории собственно охотничьей литературы вовсе не ограничивается лишь написанием таких произведений, как «Пятьдесят недостатков ружейного охотника и пятьдесят недостатков легавой собаки» или очерка «О соловьях» и ряда других. Он принимал живейшее участие в организации охотничьих сборников и повременных изданий, следил за всеми новинками в этой области, неизменно поддерживал авторов интересных рассказов и очерков, статей, специальных исследований об охоте как в печати, так и в письмах, наконец, заводил личное знакомство и даже находился в тесной дружбе со многими из них.
В его библиотеке, уцелевшая часть которой хранится ныне в музее И. С. Тургенева (г. Орел), имеется дарственный экземпляр охотничьих мемуаров Луи Виардо. Будущему автору «Записок охотника» была, несомненно, знакома книга «великого охотника», как он в шутку именовал своего друга. Особый интерес в ней представляют описания различных охот в России, сделанные по личным впечатлениям 1844 и 1845 годов. Вскоре они были переведены на русский язык и стали частями появляться в «Лесном журнале», начиная с февраля 1847 года, то есть почти одновременно с «Хорем и Калинычем».
Когда С. Т. Аксаков попросил автора «Записок охотника» дать что-либо для задуманного им «Охотничьего сборника», Тургенев выразил радостную готовность принять активное участие в этом деле. «Ваш “Охотничий сборник”, — писал он, — блистательная и, я надеюсь, выгодная в денежном отношении мысль. Разумеется, я ваш сотрудник, и мое перо, мое имя к вашим услугам».
В числе знакомых И. С. Тургеневу русских охотников-литераторов, помимо профессиональных писателей и поэтов С. Т. Аксакова, Н. А. Некрасова, Л. Н. Толстова, А. А. Фета, должны быть названы также Н. Н. Толстой, Н. А. Основский, Л. Н. Ваксель, Н. В. Киреевский, Н. П. Воронцов-Вельяминов, известный зоолог и путешественник, ученик Рулье, Н. А. Северцов, Н. Г. Бунин (родственник И. А. Бунина, отец которого встречался с Тургеневым на охоте) и другие авторы сочинений, занявших свое место в истории русской литературы. Иные из этих работ обязаны Тургеневу своим возникновением и выходом в свет.
Будучи активным сотрудником «Современника» с момента его перехода в руки Некрасова и Панаева, автор «Записок охотника» всячески способствовал появлению в этом журнале таких произведений Н. А. Основского, как «Петров день (из воспоминаний старого охотника)», «Федулыч», «Неистовый Орланд», написанных под влиянием рассказов и очерков Тургенева. «Современник» регулярно отзывался на каждое сколько-нибудь значительное сочинение охотничьего жанра, а иным из них, как, например, книгам Аксакова и Вакселя, посвящал развернутые статьи, написанные Тургеневым и Фетом.
«Охота на зверя и, еще более, охота на медведя! Чье любопытство не разыграется при этих словах!» — писал в 1854 году Н. Г. Чернышевский по поводу «Воспоминаний о ловле зверей в Сибири» Черепанова. Это произведение обратило на себя внимание ведущего после смерти Белинского литературного критика своей правдивостью, которая не может не расположить читателя. К тому же сибирский край «так интересен, нравы звероловов так любопытны, сами звери так занимательны, что статья г. Черепанова непременно будет прочитана всеми с удовольствием», — писал Чернышевский в «Современнике».
Тургеневу было свойственно подчас и явно преувеличивать литературные достоинства и значение тех или иных произведений сугубо охотничьего жанра. Так, например, книга В. М. Лазаревского «Об истреблении волком домашнего скота и об истреблении волка» вызывала такое замечание И. С. Тургенева: «Монография останется в литературе наряду с подобными сочинениями С. Т. Аксакова...»
Искренняя и горячая любовь «к благородному занятию охотой» сохранилась у И. С. Тургенева на всю жизнь. Неизменным оставался и его постоянный интерес ко всему новому, что появлялось в литературе, в том числе и в охотничьей. За несколько дней до того, как навсегда покинуть свое любимое Спасское-Лутовиново, Тургенев в письме к М. А. Языкову от 10 августа 1881 года поделился своими впечатлениями от рассказа «охотника-переселенца» Н. Г. Бунина под названием «Старый знакомый». Поблагодарив за присылку журнала «Природа и охота», где произведение было опубликовано, всемирно известный писатель и охотник сообщал, что прочел его «с истинным удовольствием. Описание того далекого края и людей весьма живо и характерно, и не один во мне охотник, но и литератор остался доволен». И. С. Тургенев выражал надежду, что автор, вероятно, не ограничится этим рассказом, и просил высылать свои новые сочинения и впредь.
Столь благосклонный и даже, по словам Н. Г. Бунина, лестный для него «отзыв великого знатока и неподражаемого художника русского слова “ободрил молодого писателя” на дальнейшее — если позволительно так назвать — авторство рассказов об охоте». Их отдельное издание собирался, между прочим, иллюстрировать «маститый ветеран охот» П. П. Соколов, акварели которого к «Запискам охотника» так по душе пришлись И. С. Тургеневу.
VI
Великого русского художника слова Ивана Сергеевича Тургенева нередко называют просто автором «Записок охотника». И в этом есть свой глубокий смысл.
Природа, по словам А. И. Герцена, щедро наделила И. С. Тургенева «всякими талантами: умеет об охоте писать, умеет пером стрелять по всяким глухим тетеревам и куропаткам, живущим в «дворянских гнездах» да «затишьях». В сущности это же имел в виду и И. А. Гончаров, говоря о ружье и лире И. С. Тургенева.
Ружье И. С. Тургенева, уцелевшее до наших дней, и поныне воспринимается не только как предмет охотничьего быта писателя, но и как своеобразный символ антикрепостнической направленности «Записок охотника».
Как-то в отсутствие И. С. Тургенева в Спасское-Лутовиново заехал его приятель В. П. Боткин и послал ему оттуда письмо:
«Пишу тебе в твоем кабинете. Сегодня ночевал на твоей кровати: вот твои шкафы с книгами. Когда я встал с постели и вошел в твой кабинет, на столе которого писалось лучшее твое произведение “Дворянское гнездо”, — то на меня грустно смотрел твой ягдташ, повешенный на этажерке».
Охотничьи принадлежности великого русского писателя — ружье, ягдташ, рожок для пороха, фляга, а также выгоревшая от солнца, дождей и ветра дорожная шляпа — хранятся ныне по-прежнему в Спасском-Лутовинове. Теперь эти подлинные вещи минувшего века стали неотъемлемой частью литературной экспозиции, раскрывающей живую, постоянную связь И. С. Тургенева со своим «любимым гнездом», с родным краем, с родиной. Тут, в самой глубине России, возникли и нашли свое воплощение почти все его замыслы. Истинное вдохновение, прилив творческих сил художник испытывал, живя только в русской деревне, где и воздух-то как будто полон мыслей, которые, по словам Тургенева, напрашивались ему в Спасском сами. В других же местах, и в особенности за границей, работа его обычно «подвигалась вяло», здоровье тоже нередко приходило в расстройство и в довершение всего надолго прерывалось любимое занятие охотой.
«Ты можешь себе представить, — жаловался он дочери, — что я не в чрезмерном восторге — мы в разгаре охоты — а я вижу куропаток только на столе...» Тоску по родным, с ранних лет исхоженным среднерусским местам он переживал с особой силой, чуть только наступало «время охоты». «Я, как перелетная птица, все прислушиваюсь к кликам товарищей в воздухе», — писал Тургенев по поводу охоты.
«Я выезжаю отсюда непременно через месяц, — сообщал он земляку И. П. Борисову в апреле 1868 года из Баден-Бадена, — и на крыльях... на каких? — ну просто на крыльях — лечу в Спасское. Надо, надо понюхать родного воздуха...»
Флигель, в котором в 1852—1853 годах жил ссыльный автор «Записок охотника», замечательный Спасско-Лутовиновский парк, окруженный «тургеневскими местами», ныне с такой же силой привлекают к себе всех, кто любит природу и поэзию, неразделимо связанные как в жизни, так и в литературе.
