Курбатов В. В.
Страсть к охоте, жажда новых путешествий и прежде не давали мне покоя. Побывал я на Волге под Угличем, не раз на тяжелой лодке приходилось выгребать встреч ветру и волне к мерцавшим огонькам деревушек — это было на Шексне. Охотясь в Рязанской области, по нескольку дней жил в стогу сена; бродил в просторных лугах на Оке под Муромом.
Конечно, не забывал и Подмосковья. Но, выезжая на охоту, я никогда так не волновался, как в том сентябре, когда собрался на Урал. Там меня уже ждали товарищи.
Еще в Москве, изучая карту Свердловской области, я разработал маршрут для нашей охотничьей компании. Он заключался в следующем: проехать поездом через Серов на Ивдель, а там добраться до рек Сосьвы или Лозьвы и сплыть вниз по течению на плоту или на лодке. Окончательно решиться должно все уже там, на месте. Из Краснотурьинска нас выехало четверо: друг моего детства Николай Патрушев, Сергей Коноплев, Иван Николаевич Балуев и я. Перед самым отъездом о нашем походе узнал Василий Сюрсин — он не выдержал, взял краткосрочный отпуск, чтобы идти с нами. Итак, нас в тайгу уходит пять человек, Василий — проводник, и это чем-то напоминает экспедицию.
Сходим мы на станции Лангур. И вот наш маленький отряд бодро шагает по лесной дороге.
Не успели углубиться в лес и на сотню метров, как подняли пару рябчиков. Более экспансивные Сергей и Иван Николаевич хватаются за ружья, им не терпится попытать счастья. Мы с Василием остаемся на дороге. Прислушиваюсь: потрескивают сучки под ногами охотников; время от времени Иван Николаевич дует в манок. Манит он очень искусно, не отличишь, кто свистит— рябчик или охотник. Проходит минута, другая, где-то в чаще порхнул рябчик и неожиданно сел на березу у края дороги. Он весь открыт. Вытянув хохлатую головку, рябчик слушает. Мы присели за елками и наблюдаем. Сзади раздается свист манка, слышны осторожные шаги. Птица срывается и стремительно уносится в глубь леса. Все! Игра окончена. Я даже доволен, что так быстро оборвалась охота. Впереди долгий путь, и еще не известно, где будем коротать ночь. Мы снова в пути.
Дорога то круто сбегает в лога, то поднимается на увалы; иногда в просветах между деревьями откроется ровное, как стол, моховое болото, поросшее редкими сосенками. Порой попадаются поляны с игрушечными копешками сена, сосновые боры, просвеченные солнцем, где что ни кочка, то зеленая папаха брусничника. Шагаешь так и начинаешь думать, а не лучше ли махнуть на все рукой, упасть на эти мхи и лежать, отдавшись тихой радости, и дышать, дышать терпким воздухом осеннего леса. И это вовсе не слабость. Нет! Это скорее от чувств, переполнивших меня. Очень уж долго отказывал я себе в таком, казалось бы, малом деле, как поездка по близким мне местам, где впервые взял в руки ружье.
На скрещении лесных дорог неожиданно из-за кустов выбегает белая собака в желтых пятнах. Заметив нас, она замирает, свернутый тугим калачом хвост вздрагивает. Потом собака сердито рычит и отбегает в сторону. Тотчас выходит мужчина с ружьем в руке. Он подзывает собаку и подходит к нам ближе. Серые цепкие глаза по очереди ощупывают каждого из нас. Постепенно выясняем, кто он и откуда, и, в свою очередь, рассказываем, кто мы. Завязывается сдержанный разговор. Курим. Мужчина второй день разыскивает корову с теленком, сам он из Екатеринки. Сегодня, пока искал коров, успел убить двух глухарей. Мы разглядываем птиц и втайне завидуем ему.
— Хорошая собачка у вас. Наверное, не только по птице, а и по зверю идет? — спрашивает Сергей.
— Гоняет помаленьку, — нехотя и с напускной небрежностью отвечает мужчина. — А так зачем держать — хлеб понапрасну травить.
Сергей понимающе поддакивает. Его сокровенная мечта — обзавестись хорошей лайкой. Но это не так просто сделать. Хотя местному охотнику, как ни странно, много труднее приобрести охотничью собаку, чем столичному жителю.
Вечером, на закате, мы выходим на берег Лозьвы. Против нас река, как бы отдыхая, плавно обегает галечник и затем снова уносит прозрачные холодные воды все дальше в глубь таежных дебрей.
Сидим отдыхаем под старой ивой. Временами налетает ветер, срывая узкие блеклые листья, бросает их на воду. На противоположном берегу желтый осинник и березки четко вырисовываются на фоне громоздящихся свинцовых туч. Наш правый берег представляет собой непролазные заросли черемухи, малинника, высоких лесных трав.
Близ воды багрянцем горит узорчатый лист калины. Гигантские пихты, обросшие седыми лишайниками и мхом, вздымают к небу стройные гибкие вершины; то тут, то там, подобно сторожевым башням, стоят могучие кедры. Дороги уже нет. Вдоль берега среди зарослей и бурелома вьется узкая, плотно утоптанная тропа.
Только на следующий день, рано утром, мы добрались до кордона лесника Семена Ивановича Анисимкова. Снова расспросы: кто да откуда. Василий исподволь намекает на старое знакомство. Лесник трет лоб, стараясь припомнить, и, правду сказать, за два минувших года на кордоне перебывало не мало людей: охотников, рыбаков, геологов — не мудрено и забыть. В конце концов нас приглашают в избу. Рассаживаемся в кухне на широких лавках, хозяйка ставит на стол самовар. Чинно и долго пьем вкусный чай из лозьвинской водицы, ведем пустяковые разговоры и только после этого заговариваем об охоте и рыбалке. Ничего не поделаешь — таков уж таежный этикет.
Через реку нас перевозит сам Семен Иванович. Идем разыскивать избушку, которая, по его словам, где-то недалеко, на берегу старого русла Лозьвы. Старица огромной подковой простирается возле русла реки, образуя полуостров, так как часть протоки давным-давно заросла тальником и ольховником. В одном месте на берегу старицы мы обнаруживаем медвежий след и две-три лежки зверя. Вокруг густые заросли шиповника, смородины, черемухи, и не удивительно, если зверь наведывается сюда кормиться. Ягода еще не успела осыпаться, и мы сами вдоволь лакомимся ею. Николай к случаю рассказывает о своей встрече с медведем:
— Поехал я раз на мотоцикле пилить сушняк на дрова, километрах в пяти от города. Дело было летом, ружье, разумеется, не взял. Оставил машину у дороги, иду, посматриваю, с какой сушины начать, гляжу, через поляну — медведь. Уткнул башку под куст и лапой, лапой чего-то копает. Ноги мои словно к земле приросли — ни туда, ни сюда. Медведь учуял меня да как кинется в сторону, только треск по лесу пошел.
— Ну, а ты что? — спрашивает Иван Николаевич.
— Я что! Я в обратную сторону, к дороге подался. А после узнал: медведь тот наскочил на женщин — грибы они собирали поблизости. Вот где переполох был!
Сергей тем временем осматривает следы, сокрушенно качает головой.
— Собачек бы сюда. Они б его где-нибудь, да нащупали.
Избушку мы нашли на сухом взгорке, на опушке осинового колка. Она оказалась маленькой, но добротной. Пазы между бревнами проконопачены мхом, дверь подогнана плотно, есть печурка и даже столик перед оконцем — хоть зиму зимуй.
Теперь это будет наш дом.
На берегу нашли лодку. Но вот беда, никто из нас не умеет управлять долбленкой. Лодка на воде оказалась такой верткой, что мы не рискуем на ней плавать. Но выручает смекалка Сергея и его золотые руки.
— Надо приладить «жеребят», — говорит он, — тогда не перевернешься.
Мы вопросительно смотрим на него. Не шутит ли? Сергей объясняет смысл приспособления:
— Привяжем проволокой две жерди вдоль бортов — это и есть «жеребята». Лодка будет устойчива на воде...
Вечером на озере мы караулим уток.
Поначалу, как всегда, прислушиваешься, не прошумит ли крыльями утиная стая, спускаясь на кормежку. Но все тихо вокруг, лишь одни ондатры полощутся в воде. Быстро темнеет. Прибрежные кусты сливаются и теряют очертание. На западе, прижатая к горизонту тяжелыми тучами, горит карминная полоса зари. Кажется, ночью будет ветер.
Среди ночи я проснулся. Выхожу из избушки. Холодный ветер тугими ударами бьет в стены. Лес шумит, и доносится тягучий скрип надломленного дерева. Сырыми разорванными клочьями пролетают низкие облака, сечет ледяной дождь, и кажется в этот миг, что ты один и навсегда затерялся в этом хаосе мрака и холода и нет тебе возврата в иной мир, где есть люди и солнце.
«Что изменится за эту ночь? — думаю я, прислушиваясь к шуму ветра. — Будет ли перелет и принесет ли нам утро удачу?» А пока — скорее в душное тепло избушки...
На озеро выходим затемно. Гуськом идем по тропе, пряча папироски от ветра в рукав. Николай с Сергеем садятся в один шалаш, напротив на воде покачиваются резиновые чучела. Мы с Иваном Николаевичем встаем в кустах на мысу. Василий Сюрсин остается в избушке — у него заканчивается отпуск, и на дорогу он решил выспаться.
Заря встает ветреная, размытая, не суля ничего хорошего. Стынут ноги в резиновых сапогах. Время тянется томительно. Из-за леса неожиданно вырывается стайка чернети. Замечаю уток, когда они проходят над головой. Вот досада!
Сергей с Николаем воздерживаются стрелять влет и терпеливо ждут, когда утки подсядут к чучелам. Странный народ!
Да разве могу я удержаться от дуплета, когда утки идут прямо на меня. В это утро, надо сказать, стрелял я отвратительно, добыл всего лишь двух.
Обычно днем мы уходим на соседнее озеро, там забавляемся ловлей окуней, вечером снова сидим на плесах старого русла, карауля уток. Так, без суеты, день за днем, привыкаешь к простым занятиям и несложным обязанностям. А вечером в тепле, за чаем, вспоминаем прошедший день, и вот когда разгораются охотничьи страсти! — забываешь совершенно, и что отпуск идет к концу и что рано или поздно кончится эта безмятежная жизнь.
Однажды к вечеру резко похолодало (дул северный ветер), а ночью вызвездило.
Утром мы шагаем к озеру по хрусткому льду подмерзших лужиц. Теперь я не мешаю охотникам. Я облюбовал себе плес за поворотом и не желаю лучшего. Сейчас проберусь через тальник и... Низко проносится стая уток. Я так и не увидел их, а только по полету мог догадаться, что шли они на посадку.
Из-за леса выкатывается солнце, скользит косыми лучами по вершинам прибрежных ив, играет на стволах моего ружья. На спутанной траве, перевитой мышиным горошком, и на кустарниках — повсюду лежит иней.
В седом куржаке кустов шиповника редеют ярко-красные продолговатые плоды.
Я рву переспелые ягоды, и они моментально тают во рту, превращаясь в сладкую и немного кисловатую массу. Постепенно иней сходит и крупными каплями стекает с узких листьев; падая, капли неожиданно рождают глухой шорох, как после дождя в лесу.
На другой день я ухожу разыскивать речку Лявдинку — хотелось получше ознакомиться с районом, где мы охотимся. Эта полноводная речка образуется из слияния Западной и Восточной Лявдинки и впадает в Лозьву немногим выше кордона лесника. Ее узкая пойма местами заболочена, берега высоки, а вековые сосны подступают к самой воде.
Само собой приходят в голову мысли о медведях и рысях; идешь и будто чувствуешь на спине чей-то тяжелый, недобрый взгляд — рука невольно тянется к грудному карману куртки, где лежат патроны с пулями. Но встряхнешься, и сразу смешными кажутся страхи. Правда, Лозьва не Ока, и Северный Урал — это не обжитая средняя полоса. Часто охотясь в Подмосковье, слушал я на рассвете перекличку петухов в соседней деревне, а чуть позднее, смотришь, где-то за лесом заиграет радио — везде люди. Здесь же редко встретишь человека, да и то разве в пору сенокоса, вдоль рек. А на север и на восток лежит необъятный озерный край...
Возвращаюсь я с Лявдинки уже ночью. Чирок и рябчик составили мою небогатую добычу. Товарищи ожидают меня сидя у огонька...
Утром я переправляюсь на лодке на противоположный берег. Выхожу к заводи, и тут из-за кустов из-под самого берега с кряканьем поднимается пара селезней. Стреляю навскидку — мимо. Вторым выстрелом исправляю ошибку: один селезень падает в воду, поднимая фонтан брызг. Не успеваю подобрать трофей, а над головой опять проходит стая чернети. Я слежу за ней, кажется, утки падают на воду. Быстро гребу к берегу, выскакиваю вовремя: утки идут обратно. Стрелять приходится в угон. Одна утка, перевернувшись через голову, падает в воду и тут же исчезает. Так и есть — подранок. Жду, когда она вынырнет, и только тогда добиваю подранка.
Теперь прислушиваюсь к выстрелам своих товарищей: с добычей ли они?
Собираемся у избушки. Сергей взял трех чернетей, Николай с чучелами просидел впустую. Ивану Николаевичу тоже не повезло. Он заметно расстроен неудачной охотой и поэтому неразговорчив.
Я не могу смотреть, как переживает человек, и, выбрав двух уток, протягиваю ему. Что ж тут особенного — такое с каждым на охоте может случиться.
— Возьми, Иван Николаевич, — говорю я, — от души дарю.
Он моргает глазами, растерян и смущен, смотрит на меня и, наконец, широко улыбаясь, жмет руку.
Это было последнее утро, и выдалось оно как на заказ — тихое, прохладное.
На острове бормочут тетерева, над рекой высоко в бледной голубизне пролетают стаи уток — знакомая и всякий раз волнующая картина. Собираем вещи, укладываем добычу. Излишки спичек и соли оставляем в избушке — таков уж охотничий закон.
Лозьва встречает нас невнятным говором переката и лепетом маленьких волн, омывающих прибрежную гальку. Просвеченная до дна на перекате лучами солнца, так что видны все камешки, резво бежит мимо таежная река. В это необычное утро и река, и кордон, и желтый осинник по берегу, и дочь лесника Шура, перевозившая нас, — все это слилось для меня в одно радостное чувство красоты природы и человека.
На берегу минутное замешательство. В нерешительности разглядываем верткую посудину. Шура, подбадривая, покрикивает на нас. Переправляться приходится по двое. Невесело шутим над грузным Иваном Николаевичем, увидев, как резко под его тяжестью осела лодка. Хотя Шура и опытный кормчий, а все же как-то жутко; ощущение такое, словно ты остался в корыте посреди океана. Девушка отталкивается от берега и бросает лодку на быстрину. Она ловко управляет одним веслом, не давая течению сносить лодку. Каким-то чудом кажется эта молниеносная переправа, причем я заметил — нас не снесло вниз ни на метр.
От кордона мы поднимаемся в гору и чувствуем, как за ветром, в лесу, даже припекает. Но стоит лишь взойти на безлесную вершину, как снова задувает острый холодный ветерок.
Вокруг до самого горизонта плавными волнами простирается тайга. На западе, исчезая в сиреневой дали, шествуют караваном вершины Уральского хребта, а самая высокая из них — Денежкин Камень — сверкает белой снеговой шапкой.
Я восстанавливаю в памяти события прошедших дней и мысленно прощаюсь с суровым и величественным краем. До свидания, Лозьва! До свидания, избушка и костер!
