Новиков Борис Михайлович
Посвящается памятиА.А.Ширинского-Шихматова
Как только Савостьяныч окончил свои воспоминания о знаменитых Першинских «Вахлаке» и «Варваре», собравшиеся у меня друзья-охотники стали просить рассказать им что-нибудь из моих прошлых охот. Бывший среди них Ваня Илов настаивал, чтобы я рассказал им про удивительный случай, происшедший у меня с ним на медвежьей охоте.
Случай был настолько исключительный и маловероятный, что я согласился передать его лишь благодаря присутствию среди нас участника этой охоты Илова и других любителей медвежьих охот, знавших хорошо и другого участника — знаменитого окладчика Аборина.
Это было в феврале месяце. Только что я вышел утром из дому, как услышал веселый голос Илова: «А я к тебе: едем на охоту. Есть медведь, сейчас только что получил телеграмму».
День был предпраздничный, я был свободен, и мы живо порешили выехать в тот же вечер.
От станции Еремково, куда мы приехали рано утром, до села Рождественского ехать нужно было вёрст 35, там нас ожидал Аборин, медведь же лежал, по словам везшего нас хозяина берлоги, дальше, за селом, верстах в четырех, среди большого мохового болота.
Вначале верст пятнадцать дорога шла лесом, а затем пошли почти сплошные поля до самого Рождественского.
Когда мы въехали в село, меня уже сильно размаривало и клонило ко сну: сказалась бессонная ночь, проведенная в душном вагоне и пятичасовая езда по свежему, слегка морозному воздуху. Я с нетерпением посматривал на высокие избы с красивыми крылечками и дымящимися трубами, ища ту, в которой нас ожидали тепло и уют.
Почти в самой середине села, на крыльце нового дома, я заметил знакомую волчью шубу. Не успели мы подъехать к этому крыльцу, как навстречу нам поспешно спустился Аборин, желая помочь внести наши вещи и ружья.
С удовольствием встречался я всегда с Абориным, с которым меня связывали воспоминания о прошлых удачных охотах. И теперь с меня сразу соскочила вся усталость и сон, как только я увидел знакомое доброе лицо с одиноким умным глазом (другой был потерян им еще в молодости) и услышал приветливый голос: «Добро пожаловать. Самовар готов, успеете и обогреться: медведь ведь лежит недалеко отсюда — верстах в трех».
За чаем он рассказал нам, как соседние промышленники-крестьяне два раза перегоняли медведя на новую лежку в надежде обойти его и продать, и как наш хозяин всякий раз предупреждал их, находя медведя первым. Теперь же, по совету Аборина, он договорился с соседями, обещая отдать им часть своего заработка, если они не будут тревожить медведя.
Напившись чая, мы стали собираться на круг. Илов уже отвязал свою недавно приобретенную лайку, как был сильно огорчен Абориным, который не советовал брать ее в круг, так как никто из нас еще не видел ее в работе, а она могла оказаться неопытной. Медведь же был гонный, лежал на слуху и легко мог быть стронут раньше времени.
Не желая, чтобы возможная неудача была приписана нам, я поспешил согласиться с Абориным, несмотря на протестующего Илова, и мы отправились на круг без лайки.
Миновав небольшое поле, отделявшее зады села от опушки, мы въехали в густой хвойный лес, тянущийся, по словам мужиков, вглубь на многие десятки верст. По нем мы проехали не больше полутора верст и остановились у упавшего около дороги лесного великана — вековой ели. До круга оставалось не больше версты. Аборин послал нашего хозяина с большей частью облавы вперед, а сам пошел с нами впереди остальных загонщиков.
Мы шли по мягкому утоптанному снегу. Тишина в лесу была мертвая. Несмотря на большое количество облавщиков не было слышно ни малейшего разговора. Как всегда умел Аборин заставить соблюдать на охоте тишину и порядок! Как удивительно действовал на всех его авторитетный тон!
Скоро мы дошли до круга, который шел дальше в мох. Наши номера были на границе крупного леса и мохового болота, покрытого низким, редким сосняком и изредка видневшимися густыми пятнами ельника. Я встал на доставшийся мне по жребию первый номер, который был тщательно подготовлен Абориным, тихо раскрыл штуцер, вложил патроны и стал ждать, стараясь думать о чем-нибудь постороннем, чтобы хоть немного успокоить сильно бившееся сердце от уже начавшегося волнения в ожидании первого крика облавы.
Обыкновенно, как ни старался я взять себя в руки, мне никогда это не удавалось. Мысли невольно возвращались к «нему»: где лежит «он», далеко ли от меня? Откуда, с какой стороны пойдет?
Круг был небольшой и скоро первые голоса облавы, раздавшиеся немного влево от меня, заставили меня насторожиться и я стал внимательно присматриваться в ту сторону, откуда раздались первые крики. Подхватившая облава наполнила звуками всё болото. Мои глаза стали бегать вправо и влево, ища, не покажется ли где-нибудь вдали темное пятно.
Прошло минут пять, а, может быть, гораздо больше. Крыловые всё еще молчали, да и облава кричала однообразно, не было слышно характерного усиления криков в одном каком-нибудь месте круга, показывающего, что медведь наткнулся на облавщиков и они заворачивают его.
Мне стало почему-то казаться, что если медведь в кругу, то он обязательно выйдет на соседний номер. Я чаще и нервнее стал посматривать на Илова, который стоял от меня шагах в двадцати.
Впереди еще очень далеко стали выделяться голоса идущих ершей. Настроение нарастало. Перепорхнувший недалеко рябчик заставил меня сильно вздрогнуть от неожиданного резкого звука, я невольно перевел глаза влево и в этот же момент увидел вышедшего из небольшого ельника в двадцати-тридцати шагах от меня медведя.
Сначала я растерялся, увидев его не в том месте, в котором только что рисовало его мое воображение, но быстрота, с которой медведь понесся на крыло, и возможность его прорыва заставили меня спохватиться. Я быстро приложился, целясь в конец его морды, и спустил курок. Медведь сразу как-то сунулся в снег и остался на месте. Через несколько секунд, видя, что медведь не двигается, я опустил штуцер и крикнул Илову, чтобы он сходил с номера, сам же пошел к крыловым передать облаве, что медведь убит и чтобы все сходились к лошадям.
Когда немного спустя я подошел к убитому медведю, около него стояли Илов и Аборин; последний распорядился уж вырубить слегу для выноски медведя.
Интересуясь, куда попала пуля, я стал с Иловым искать рану, она оказалась в верхней части шеи у самого черепа. Разглядывая ее, я невольно обратил внимание на живой зеленоватый блеск раскрытых глаз медведя, которые обыкновенно бывают совсем тусклыми у убитых зверей. Я взял у подошедшего загонщика палку, пальца в два толщиной, и стал просовывать ее в не совсем закрытую пасть медведя. Когда я ее туда просунул, он так сильно стиснул палку зубами, что я обломил ее, но вытащить обратно не смог. Удостоверившись, что медведь еще жив, я решил дострелить его из браунинга, но Аборин и Илов стали уговаривать меня не тратить пуль и не портить шкуру, так как по их словам это были конвульсии, и медведь кончался.
Уступая им, я убрал револьвер и попросил у Аборина его широкий кушак, так как мне, не знаю почему, захотелось на всякий случай сострунить медведя.
Аборин с улыбкой снял кушак и передал его мне, а я довольно быстро перевязал им морду зверя, не подававшего уже больше признаков жизни. Аборин тем временем связал длинной вожжевкой сначала передние ноги медведя, а затем, не перерезая ее, и задние, просунул только что срубленную и очищенную от веток сосенку между связанных лап и медведь был готов к выносу из болота к ожидавшим нас на дороге подводам.
Охота кончилась, а с ней кончился и весь нервный подъем. Идя сзади загонщиков, несших медведя, я почувствовал страшную усталость, и верста, которую мы прошли до лошадей, показалась мне за десять. Когда я вышел на дорогу к упавшей ели, все уже сидели в санях: Аборин, как всегда, был во главе охоты, на вторые сани свалили медведя, в третьих полулежал Илов, к которому подсел и я, а в остальных санях разместилась вся облава, человек по пяти на каждых.
Помню, я проснулся от возгласа везшего нас мужика и какого-то непонятного звука, не то короткого мычания, не то рева. Со сна я никак не мог понять, что это такое, и только Аборин объяснил мне в чем дело, крикнув: «Петр Михайлович, ну и чудо — до четырехсот медведей убито со мной, а такого дела еще не бывало, чтобы живого зверя до дома довезти». Только после этих слов я понял, что это ревет медведь и мне, признаться, стало немного не по себе: «А ну-ка он вскочит да уйдет. Ну и будет над нами смеху».
Но вот как будто рев затих окончательно да и кстати: вон уж и наше поле белеется между деревьями. Вот, наконец, и плетень. Мы въезжаем на небольшую горку, под которой село. Нас заметили издалека давно ожидавшие ребятишки и густой толпой бросились к нам навстречу, постепенно растягиваясь по дороге в длинную ленту. Мы въехали в село.
Еще немного и сани Аборина подъехали к крыльцу нашего дома, а немного не доезжая остановились наши сани и сани с медведем. Илов поспешно выскочил из саней и куда-то исчез, я же подошел к медведю, оставив шубу и чехол с ружьем в санях, которые отъехали и стали с другими санями перед избой за крыльцом. Медведя со связанной мордой и ногами в это время вываливали из саней на середину улицы, около колодца, находившегося почти около крыльца. Со всех сторон сбегался народ посмотреть на зверя. День был нехолодный и большинство баб и девок были в коротких душегрейках или просто в одних платьях, яркие цвета которых резко выделялись на белом фоне.
Медведь лежал неподвижно с полузакрытыми глазами в тесно обступившей его толпе, в которой находились любопытные, поднимавшие то его лапы, то голову, рассматривая когти и зубы. Наконец появился и Ваня Илов с двумя лайками, своей и нашего хозяина, которые сейчас же бросились с лаем на медведя и стали его рвать.
Через какую-нибудь минуту-другую по медведю прошла судорога, после которой он стал переваливаться с одного бока на другой, как бы защищаясь от лаек или с намерением подняться. Лайки стали брать его горячей, яростно впиваясь в тело, и сейчас же отпрыгивая назад из боязни удара его лапы. В испуге отхлынувшая вначале толпа стала опять приближаться, хохоча теперь от неожиданного развлечения и науськивая собак на беспомощно поворачивавшегося со стороны на сторону зверя. Но вдруг он в одно мгновенье разрывает на задних ногах толстую веревку и быстро встает во весь рост с завязанными передними лапами и мордой. Аборин схватывает за тянущийся за медведем аршина на четыре конец веревки, как бы стараясь не дать ему уйти, но медведь также легко разрывает веревку и на передних ногах одним взмахом освободившейся лапы срывает со своей морды шарф, от которого летят клочки, и всунутую в пасть палку. Веревка, разорванная между лап, осталась все-таки одним концом крепко привязанной к левой передней ноге медведя; другой же конец продолжал держать Аборин, крича мне: «Петр Михайлович, стреляй, стреляй скорей!» Я понял, что дело начинает принимать плохой оборот и пора брать штуцер из саней, где я его оставил.
Привязанные под окнами избы лошади, почуя опасность, перебирали ногами и храпели, прижимая уши. Я быстро открыл чехол, собрал штуцер и на бегу стал вкладывать патроны, не спуская глаз с медведя, которого еще продолжал держать Аборин шагах в двадцати от избы, крича мне: «Скорей, скорей, Петр Михайлович!»
Перепуганная толпа разбегалась во все стороны от медведя, который всё время то бросался на четырех лапах на лаек, то вставал на задние, желая напасть на Аборина, но всякий раз лайки, яростно накидываясь, отвлекали его внимание. Аборин, бледный как полотно, не выпускал веревки, бегая с медведем и задерживая его.
Закрыв штуцер и подбежав к вставшему от меня в 6—7 шагах на задние лапы медведю, я приложился, но никак не мог решиться спустить курок, так как передо мною вдоль улицы бежали бабы; яркие пятна их платьев то и дело попадались мне на мушку; медведь же всё время прыгал, стараясь отбиться и поймать буквально прилипавших к нему лаек, каждый раз стрелой отскакивавших от него, когда он поворачивался к ним.
Наконец, рявкнув, он тихо двинулся на меня, идя на задних лапах. Я невольно попятился назад, не теряя его, однако, с прицела, и быстро дернул спуск... Выстрел... медведь продолжал наступать. У меня сжалось сердце и по спине буквально забегали мурашки. Отступая, я снова прицелился прямо в пасть зверя и снова дернул спуск, но к моему ужасу выстрела не последовало, я быстро нажал на другой спуск, но напрасно — с патроном что-то случилось.
Ружье было бесполезно. Однако, поспешно пятясь к крыльцу, я продолжал держать его перед собой двумя руками, как бы защищаясь, в то время как Аборин натравливал лаек и изо всех сил тянул за веревку, стараясь задержать медведя.
Оглянувшись назад, я увидел крыльцо в нескольких шагах от себя, в то время как медведь был уже совсем близко; я быстро взмахнул ружьем и изо всех сил бросил его прямо в морду зверя, а сам пустился к крыльцу и успел вбежать к стоявшему на нем Илову с фотографическим аппаратом. Что в это время происходило сзади меня, я не видел, по словам же Аборина, медведь отмахнулся от брошенного в него ружья и кинулся за мной, но лайки, напав на него сразу с одной стороны, помешали ему и он с поднятой лапой, желая ударить меня, промахнулся и ударил по стоявшим рядом с крыльцом саням с такой силой, что задок с сиденьем рассыпались, как карточные. Лошади сорвались с коновязи и бросились прочь; одна запоздавшая немного заплатила за это сильно ободранным задом и уносясь, оставляла кровяной след.
Медведь, упустив одного, решил отыграться на другом. Стремительно отбивая лаек, он бросился на Аборина, который от неожиданности выпустил из рук веревку и бросился за находившийся посреди улицы колодезь. Взбешенный медведь, несомненно, достал бы Аборина, но обежав за ним один раз вокруг колодца, должен был остановиться для расчета с лайками, которые уже не лаяли, а буквально визжали, вися на его окороках.
Не зная что делать и не отдавая себе отчета, я стал уже спускаться с лестницы, как вдруг сзади меня раздались один за другим два выстрела. Я обернулся и увидел Илова, стрелявшего из револьвера по медведю, находившемуся от нас в двадцати шагах у колодца. Это сразу вывело меня из какого-то отупения: я выхватил из его рук револьвер, и крикнув ему, чтобы он достал свой штуцер, бросился вниз к Аборину.
Медведь в это время был занят лайками, гоняясь за ними уже на противоположной стороне улицы, в широком проходе между двумя избами, сзади которых был сплошной плетень, а за ним поле.
Подбежав к колодцу, я услышал справа от стороны медведя резкий визг и почти сейчас же голос Аборина: «Ах, проклятый!»
Оглянувшись, я увидел медведя, сидевшего на корточках и дравшего попавшую ему, наконец, лайку.
Не помня себя и желая отбить лайку, я кинулся к медведю. Подбежав к нему довольно близко, я стал стрелять из браунинга.
После четырех-пяти пуль медведь бросил лайку и, резко вскинувшись назад, подался к плетню. Взмахом лапы сделал себе широкий проход и вышел в поле.
Всё это произошло в один миг.
Я стоял и смотрел с недоумением на уходящего зверя, который через каждые два прыжка, не зная почему, перекувыркивался через голову.
Сначала у меня, как гора свалилась с плеч, а затем и сожаление: сколько трудов, сколько переживаний; бывший в руках зверь, уходил...
Ко мне подошел Аборин и с ружьем в руках запоздавший немного Илов.
Мы вышли за плетень, продолжая смотреть на медведя, на его странный ход. Он продолжал идти, кувыркаясь через голову и всё время круто заворачивая влево. Отойдя от нас шагов на двести, он теперь снова возвращался полукругом к деревне... Еще немного и медведь скрылся за домами влево от нас, входя в село.
Мы бросились, ничего не понимая, назад на улицу. И что же? ...Шагах в полутораста от нас навстречу к нам шел медведь, продолжая изредка перекидываться через голову.
Я схватил ружье, желая отплатить ему за всё пережитое, но Илов горячо запротестовал, уверяя, что я волнуюсь и должен уступить ему выстрел. Я понял, что он был прав и вернул ему ружье. Илов спокойно взял его, вышел вперед шагов на пять и стал ждать зверя. Допустив его шагов на 12-15, он одним выстрелом рассчитался за всё.
Позднее, отдохнув и оправившись от пережитого, мы постарались разобраться в происходившем.
В правом стволе моего штуцера оказалась стреляная гильза, другой ствол был пустой. Патрон с пулей мы нашли недалеко от крыльца. Он выпал у меня из ствола, когда я на бегу закрывал штуцер. Препаратор Лоренц, вскрывавший медведя, объяснил нам и остальное: моя первая пуля скользнула по мышцам зверя, задев слегка затылок и отколов от него кусочек кости, величиной с гривенник, отчего медведь впал в обморочное состояние. Кувыркание через голову объяснялось тем, что четыре пули браунинга разбили ему всё плечо и передняя левая нога у него не действовала.
