Ермакова С.
Едем.
Холмистая местность постепенно выравнивается, переходит в степные массивы Бадхызского заповедника.
Во время небольшой остановки для чаепития нас догоняет попутная машина, полная пассажиров: это едут в Бадхызский заповедник сборщики фисташек.
— Сейчас в Бадхызе страдная пора — уборка орехов.
Урожай богатый, а сборщиков маловато. Вот и приходится ездить за рабочей силой, чтобы выполнить наш план и собрать урожай без потерь, — объясняет водитель машины.
От чая они отказываются, ссылаясь на спешку... У нас тоже все готово к отъезду. Мы усаживаемся в кузов, и тут наше внимание привлекают стайные кулички, птицы средних размеров, песчаной окраски, бойко перебегающие с одного места на другое.
— Обратите внимание, — говорю я, — как они ловко и быстро перебегают, замирая на одном месте после каждой перебежки. Большую часть времени птицы проводят в бегах, за что и получили свое видовое название — бегунки. Питаются насекомыми... И еще важная деталь: бегунки встречаются только в Туркмении, поэтому и относятся к числу эндемичных видов нашего края.
Мы отстреливаем двух птиц для коллекции музея.
Далее, километров десять, едем, наслаждаясь ровной накатанной дорогой. Вот видим, как справа, в сухой растительности, мелькает дрофа-красавчик. Любуемся ею в природных условиях: нет ничего заманчивее в мире, как наблюдать природу и созданных ею животных в естественной обстановке.
Красавчик, не обращая на нас внимания, продолжает кормиться насекомыми, семенами растений, собирая их на земле или склевывая с кустиков растительности. Дрофы не боятся движущегося транспорта. Но стоит птицам заметить идущего человека, как они моментально настораживаются и быстро уходят от опасности.
Хорошо любоваться животными в природе, но больно и жестоко дать указание добыть эту птицу... А все же это необходимо: фонды музея должны пополняться ценными экспонатами.
— Налюбовались? — спрашиваю мужчин.
Розыеву все понятно без слов: он ищет опору рукам, слышится еле уловимое «пах» — и красавчик, вздыбившись и растопырив крылья, чуть покружившись, затихает навсегда. Ойли бежит подобрать птицу.
Снова тянется слегка всхолмленная степь — типичные угодья для запасов джейранов, этих изящных антилоп — гордости среднеазиатской фауны. С машины просматривается довольно большое пространство, но, кроме верблюдов да отар овец, глаз не встречает до самой границы заповедника ни одного джейрана.
А вот и погранстолб — начинается территория Бадхызского заповедника. На желтых взгорьях яркими зелеными пятнами выделяются сочные кроны фисташковых деревьев, которым нет ни конца, ни края.
— Давайте посмотрим фисташку поближе, — предлагает ботаник.
Нам понятна его заинтересованность: ему нужно собрать для музея и школ несколько гербарных листов этой ценной культуры, чтобы в естественных красках и натуральных размерах показать посетителям ветки фисташки вместе с орехами. Охотно выполняем его просьбу, нам и самим интересно осмотреть деревья.
Садимся, отдыхаем в тени и прохладе. И кто знает, может быть, сейчас, когда мы сидим здесь, с соседнего склона за нами наблюдает осторожный джейран или кабан, боясь выдать свое присутствие. На всякий случай предупреждаю товарищей, что запасать орехи и тем более делать выстрелы и добывать что-либо на территории заповедника категорически запрещено.
Делаю несколько снимков фисташковой рощи и отдельных деревьев.
Немного спустя подъезжаем к сторожевому кордону. Среди встречающих — охранники и заместитель директора заповедника Пальван Шихлиев.
Достаем документы, знакомимся.
— Устраивайтесь, товарищи, как дома, — приветливо приглашает нас в финский домик Пальван Шихлиев. — Сейчас полдень, самая жара.
Размещаемся на новых кошмах в просторной комнате дома. Прохладно, но мешают мухи. За интересной беседой забываем постепенно об их существовании.
— Мы заехали в заповедник, — объясняю я причину нашего визита, — по приглашению вашего директора, Кравченко Вениамина Иосифовича. Во время совещания в Ашхабаде по вопросам охраны природы края он обещал помочь нашему музею некоторыми зоологическими и ботаническими материалами. Там же, в Ашхабаде, мы договорились с директором, что в любое время можем заехать в заповедник и на месте осмотреть ваши коллекции, часть из которых вы, возможно, выделите нам.
— Для этой цели вам нужно ехать в Моргуновку, — объясняет Шихлиев, — село, расположенное близ Кушки, где находится Управление заповедника и хранятся научные сборы. Этот вопрос можно решить только там. Если не собираетесь здесь задерживаться, то могу вас сопровождать, у меня там дела.
Охотно принимаем предложение.
— Я буду готов через полчаса, — заканчивает Шихлиев.
С удовольствием едим вкусные фисташковые орехи, любезно предложенные хозяином дома, потом выходим на свежий воздух. Кругом крутые взгорья, в некоторых местах наглядно проступают каменистые породы. В низине, на стыке дорог, — кордон. Несколько жилых домов и хозяйственных построек теряются среди крутых холмов и фисташковых деревьев. Садимся в машину и едем.
То и дело встречаются повороты — машина кренится то на один, то на другой бок. Местами цепкие ветки фисташек бьют по бортам и крыше кузова, деревья все надвигаются и надвигаются на нас. Всюду зреет богатый урожай. Кисти созревают не одновременно, даже с машины различаем, какие спелые, а какие еще недозревшие. Постепенно деревья редеют, а через час-другой и совсем остаются позади. Перед глазами — степные участки, поросшие высокой травянистой растительностью, отливающей сединой.
— Джейраны, джейраны! — показывает кто-то из соседей.
Далеко справа, на возвышении, насчитываю шесть замерших газелей. Вот они нехотя делают первые скачки, затем бег их все убыстряется и убыстряется; антилопы несутся параллельно дороге и машине... «Скоро будут пересекать дорогу», — думаю я, зная эту особенность джейранов. Так и есть: вот они уже на левой стороне, проносятся в вихре, делая огромные — семи-восьмиметровые — прыжки.
Поворот — и мы подкатываем к землянке и к колодцу.
— Вылезайте, товарищи, отдохнем, — предлагает Шихлиев. — Местность называется Даш-Кую. Это наш охранный пункт. Сейчас подойдет хозяин. Он где-нибудь недалеко, наверное, пошел за лошадью.
Действительно, вскоре приезжает на лошади охранник.
— Рад гостям! — приветствует он. И представляется: — Булыжко Иосиф Иванович.
Его рукопожатия, деловая поспешность, забота, как удобнее разместить нас, — все говорит о том, что он очень соскучился по людям.
Я, извиняясь, прошу его до захода солнца показать знаменитые озера Ер-Ой-Ландус, славящиеся на всю Туркмению своей красотой. Иосиф Иванович сразу же соглашается, и мы, не мешкая, отправляемся в путь. До места двадцать километров, и нужно до захода солнца доехать туда, иначе не увидишь и не испытаешь всей прелести, всего своеобразия и величия этих озер.
В пути Иосиф Иванович делится своими тревожными думами. Он говорит с болью и тревогой, что находятся такие «смельчаки» из военнослужащих, которые приезжают в заповедную зону, как в свою вотчину, и почем зря гоняют на машинах джейранов.
— За ними, конечно, не угонишься на лошади, но рано или поздно они все же попадаются с поличным в мои руки, — не без гордости добавляет он.
Опять замечаем джейранов, на этот раз две стайки. Объединившись в одну, они в 100—150 метрах от нас пересекают бугристую дорогу, сплошь изрытую грызунами.
— Пять, девять, семнадцать! — насчитываю я. Среди них — самки, рогали и молодые. Красивейшие, быстроногие существа!
— Приехали! — говорит Иосиф Иванович.
Выходим из машины и сразу же оказываемся в ином мире.
Мы — на обрыве, на краю крутого спуска. Поднимается и улетает вниз стайка кекликов, а далеко в низине во всем великолепии и блеске сверкает сахарная белизна озер. Среди этой белизны, отливая сине-голубым, высится гора-скала. Справа — красный налет, переходящий постепенно в серые линии горного хребта. Дальше проступают обычные желто-песочные краски Бадхызской территории.
Желаю спуститься вниз и умоляюще смотрю на Булыжко.
— Хорошо! — соглашается он. — Но спускаться нужно осторожно и очень быстро. Подниматься и возвращаться придется в темноте...
— Согласны на все, принимаем любое ваше условие! — почти в один голос говорим мы и, кто съезжая, кто сползая, устремляемся в низину.
Спуск заканчивается удачно. Ноги вязнут: под ними мокрый пересыщенный раствор кристаллической соли; вот отчего такая белизна озер!
Начинается озерцо. Несмотря на засоленность, по нему ходят на очень высоких красных ногах птицы с черным оперением. Они и называются ходулочниками. Потревоженные, птицы с криками поднимаются целой колонией.
— Серафима Александровна, здесь следы, — указывает Гельды Розыев.
Действительно, к большому моему удивлению, на слое соли ясно проступают следы гепарда — редчайшего хищника Туркмении.
Гепард в отличие от других крупных кошек имеет невтяжные когти собаки; он способен развивать скорость до восьмидесяти километров в час. В ряде азиатских стран, и особенно в Индии, дрессированные гепарды издавна применялись (а кое-где применяются и сейчас) на «царских» охотах, чаще всего на копытных животных. Хищник азартно преследует добычу, быстро догоняет животное, мгновенно сбивает его на ходу сильной грудью. В случае промаха — а на большой скорости промахнуться нетрудно — гепард никогда не возвращается и не преследует зверя, за что и получил прозвище «гордого нагонного животного».
Я рассказываю эти подробности своим сотрудникам, чтобы дать им кое-какое представление о гепардах.
— Такие следы нет-нет да и попадаются в наших местах, — подтверждает Булыжко.
Фотографировать уже темновато, но я все же пытаюсь снять следы.
В стороне раздается голос Сеида:
— Идите сюда, здесь другие следы.
— Да это целая кабанья тропа, с ясными отпечатками крупных и более мелких копыт! — радуюсь я.
Розыев пытается выкопать грунт вместе с отпечатками следов, чтобы после просушки иметь готовые натуральные слепки. Но следы распадаются, рассыпаются в руках.
Быстро темнеет. Нам пора возвращаться к машине.
С трудом преодолеваем крутой подъем, по мере возможности помогая друг другу. Наш Сеид оказывается предусмотрительным: он вытаскивает из кармана электрический фонарик и освещает нам путь.
Ужин готовим из мяса красавчика и бегунков, добытых днем и обработанных Розыевым.
Булыжко с оживлением рассказывает нам:
— Заповедник организован в 1942 году. Основная наша задача — охранять фисташковые рощи и дикого осла — кулана, а также всю прочую фауну и флору. Вы, конечно, знаете, что куланы — редкие копытные, исчезающий зоологический вид и встречаются в СССР только в Туркмении, у нас в Бадхызе. Поэтому правительство и наука решили позаботиться о них. В естественных условиях, под охраной человека, животные могут существовать и размножаться, увеличиваясь в численности. Количество куланов уже заметно начало прибавляться: вместо нескольких десятков голов мы имеем теперь шестьсот-семьсот штук.
— А мы сможем увидеть их? — спрашиваю я.
— Сейчас это очень трудно. Животные ушли на места водопоев, на речку Кушкинку, и лишь изредка можно встретить небольшие табунки в десять-пятнадцать голов. Возвращаются они на наши пастбища обычно к марту, — поясняет Булыжко. И продолжает: — Наш бич — браконьеры. Они истребляют не только джейранов, приходилось встречать и трупы куланов, — он с горечью вздыхает: — Машины, машины! Ох как нужны они для охраны!..
Затем Иосиф Иванович сообщает очень интересные факты из жизни животных. Например, архары — горные бараны — пьют только днем, а джейраны — ночью. В отдельные годы встречается такое количество змей, что они попадаются на каждом шагу, часто заглядывая к нему в одинокую землянку.
— А в этом году как со змеями? — любопытствую я.
— Сейчас их мало. Но неделю назад двух пришлось выбросить из землянки.
— И как вы с ними ладите?
— Очень просто. Беру и выбрасываю. Я ведь со всеми здесь уживаюсь, кроме браконьеров.
Время уже далеко за полночь, пора отдыхать. Выходим из землянки. Чувствуется большая прохлада. Поеживаюсь. Иосиф Иванович улавливает это движение.
— Да, здесь вечерами не так, как в других местах Туркмении, ночью нужно тепло одеваться, иначе замерзнете. Сказывается влияние соляных пространств Ер-Ой-Ландусских озер.
— Это один из наглядных примеров микроклимата, — говорю я. И обращаюсь к сотрудникам: — Укрывайтесь теплее, а то превратитесь в сосульки...
Иосифу Ивановичу спать не хочется. Он предлагает мне пройтись до искусственного водопоя:
— Он недалеко отсюда, всего в трехстах метрах...
С удовольствием соглашаюсь.
Искусственный водопой — это небольшой зацементированный бассейн, частично покрытый крышей. Площадка, по которой ходят на водопой животные, заранее расчищена Булыжко от всех старых следов, чтобы утром можно было проследить по свежим следам, кто приходил пить.
— Можно было бы и сегодня ночью посидеть в засаде и пронаблюдать зверей, — говорит Булыжко, — но мне не нравится ветер, который часто меняет направление. Звери быстро учуют нас, и может получиться, что напрасно просидим ночь. А вы — мой гость, и я не хочу ставить вас в неудобное положение.
Я благодарю собеседника и, ссылаясь на усталость, ухожу спать.
Холодная ночь, холодное утро. Пока мои сотрудники совместно готовят завтрак, успеваем с Булыжко осмотреть водопой. На площадке масса следов.
— Все ж приходили, — сообщает Иосиф Иванович. Внимательно осмотрев следы, он прищуривается, словно прикидывает что-то, и обращается ко мне: — Помогите разобраться в одном неясном следе: никак не могу понять, кому он принадлежит?!
«Экзаменует меня...», — мелькает подозрение. Я люблю разгадывать следы. Еще студенткой я много интересовалась следами животных, и мне удавалась эта увлекательная наука. Я уже имею некоторый опыт и по туркменской фауне.
— Ну что ж, давайте попробую, — соглашаюсь я и решительно направляюсь к следу.
Осматриваю тщательно площадку, затем принимаюсь распутывать и определять отдельно каждый след. Охотник садится в сторонке, внимательно наблюдает за моей работой, дымя трубкой.
«Это след кабана. А вот и другой такой же, только чуть-чуть поменьше», — размышляю я. Для убедительности измеряю их. «Два, два разных следа. Углы у верхушек передних копыт сильно заостренные. Обе самки...» Затем изучаю следы тех животных, которые накрывают другие. Определяю виды зверей и последовательность их подхода к водопою. Кажется, все так, все правильно...
— Я готова, Иосиф Иванович,
— С удовольствием слушаю вас.
— На водопой приходили, — начинаю я, — вначале две самки джейрана, потом крупный рогаль. В момент питья их спугнула гиена. Видите, как заскользили, с резким росчерком вправо, копыта антилоп, остро врезаясь в грунт? Значит, гиена появилась с противоположной стороны, то есть слева. Такую длину скачка с места может взять только напуганное животное, — в подтверждение я показываю Иосифу Ивановичу длинные скачки газелей справа. — После гиены водопой посетили две дикие свиньи; одна крупная, другая поменьше. Обе самки. Об этом говорят острые углы передних и задних копыт; у самцов они более притуплены. Далее, — продолжаю я, — следы кабанов в отдельных местах идут по следам гиены, разрушая их форму и очертания, следовательно, они свежее гиеньих. А вот тот самый коварный след, в котором вы не смогли разобраться, — не без иронии говорю я, поворачиваясь к охотнику, — он принадлежит дикобразу, крупному колючему грызуну, столь обычному для Бадхыза.
— А вы тоже колючая, — не выдерживает охотник.
— Как ваш дикобраз, — шучу я, продолжая прерванные объяснения. — Он приходил пить последним, я беру во внимание его медлительность. Он посетил водопой тогда, когда другие быстроногие животные уже утолили жажду и когда дикобразу ничто не было помехой, — заканчиваю я.
— Молодец, словно по книге прочитали, — скороговоркой произносит охотник и пожимает мне руку.
Потом Иосиф Иванович спрашивает:
— Где же вы обучались такой премудрости!
— В Московском институте охоты, который переведен сейчас в Иркутск.
— Видно, неплохо и не зря вас там учили.
— У нас были замечательные учителя: Александр Николаевич Формозов, Петр Александрович Мантейфель, Сергей Павлович Наумов и другие, которые всячески старались привить нам, студентам, любовь к природе родного края.
— Да, это хорошие учителя, — соглашается он.
Не торопясь возвращаемся к сторожке, идем вдоль узкой насыпной полосы. Догадываюсь, что здесь проложены водопроводные трубы, идущие от колодца к небольшому бассейну — искусственному водопою.
После завтрака собираемся в отъезд. Машина наготове. На прощанье фотографирую Иосифа Ивановича вместе с его любимым другом — красавцем жеребцом.
— Обязательно приезжайте еще, — торопливо говорит Булыжко.
— Обязательно встретимся! — чистосердечно заверяю я.
Снова — неоглядные просторы заповедника. Степь справа, степь слева, степь спереди и сзади.
Вдруг она неожиданно обрывается. Дорога вплывает в узкое ущелье Кзыл-Джар. Кругом выступают горные породы. Едем осторожно, на первой скорости. Водитель готов в любой момент пустить в дело тормоз.
Над нами с криком, с многоголосым гамом носятся стервятники, грифы, сипы — пернатые хищники крупных размеров.
Высоко вверху, по обрыву, сыплются камни.
— Дикие козлы! — выкрикивает Розыев.
Это не козлы, а крупные горные бараны с массивными завитками рогов — архары, семь голов разного возраста. С какой легкостью они преодолевают отвесы, перемахивают через обрывы и пропасти!
Машина останавливается. Задрав головы, смотрим вверх. Движущиеся точки замирают, но лишь на мгновенье. Вожак дает сигнал, и небольшое стадо стремительно поднимается вверх по диагонали. Секунда, другая — стадо несется уже по краю ущелья.
Трогаемся дальше. Спуск заканчиваем въездом на ровную солончаковую равнину, сплошь поросшую кустарником. Направо сверкают янтарем Ер-Ой-Ландусские озера. Особенно красочными кажутся они с высоты соседнего холма, куда мы забираемся, чтобы еще раз полюбоваться их неповторимым видом. Еле успеваю щелкать фотоаппаратом, оборачиваясь то в одну, то в другую сторону.
Быстро преодолевая спуск, трогаемся в путь. В степных участках все больше проступает примесь песка. Широкие размоины грунта все чаще встречаются среди дороги. Начинаются пастбища совхоза «Чеминобит».
На ферме вместе с чабанами пьем чай. Когда встаем и благодарим хозяина, в мазанку входит еще один чабан. Он сообщает, что лишь недавно видел десять куланов. Охотно верим, но посмотреть следы отказываемся: совсем нет свободного времени; мы отъехали от Даш-Кую восемьдесят семь километров, и предстоит проехать еще столько же.
В двух местах песчаную дорогу пересекают следы крупных змей. Самих пресмыкающихся найти не удается: спрятались от жары в норы грызунов. На каждом шагу попадаются тонкопалые суслики, очень симпатичные грызуны, сильно напоминающие белок, с таким же пушистым хвостом и тупой мордочкой. Их даже относят к семейству «земляных белок». Они постоянно кормятся вдоль дорог луковицами растений, семенами и мелкими насекомыми — в любую жару, не боясь солнца. Стоит шоферу немного посигналить, как они несутся во весь дух с поднятым хвостом и тыкаются головой в первую попавшуюся нору. А в стороне от дороги на каждом шагу встречаются следы от «газиков» и «газов», некогда гонявших здесь джейранов. У джейранов одно спасение — уходить на территорию заповедника, под надежную охрану Иосифа Ивановича. Так и поступают умные животные. Но браконьеры коварны: они не стесняются брать джейранов даже и там, на запретной земле. Не пора ли решительно наказать их, невзирая на должности и чины!
Спускаемся к реке Кукшинке. Широкое ее русло сплошь засыпано мелкой галькой, из-под которой просачиваются отдельные светлые ручейки. У воды — отары овец. Мы с удовольствием плещемся в воде и, освеженные, несемся дальше.
Останавливаемся, наконец, в двух-трех километрах от Моргуновки, среди туранговой рощи, раскинувшейся на правом берегу Кукшинки. Разбиваем ночной лагерь.
Трещит костер. Настойчиво булькает вода в кумганах. Я умышленно называю чайную чугунную посуду туркмен кумганом или тунчой, танкой, ибо какое-либо одно постоянное название этих «чайников» всегда вызывало разнобой и споры среди самих туркмен — участников экспедиции, выходцев из разных местностей и племен. Мы же чаще называли «чайники» тунчами. Объем их около двух литров. Я сижу на раскладушке, привожу в порядок записи. Вспоминаю, что, помимо животных, о которых уже написала, видела стаи диких голубей, две пустельги, два пустынных ворона, одного удода и четыре стайки трясогузок.
Позже, при луне, идем рядом с Розыевым осматривать окраины луж и песчаную площадку, заросшую редким кустарником, — нет ли там змей? К нам присоединяется Ойли.
Под ногами хрустит галька. Этот хруст может пугать змей, и мы переходим туда, где песок; там не издаем ни звука.
Луна светит ярко, почти торжественно.
— Вот след, совсем свежий, — полушепотом сообщает Розыев.
— Пересеките площадку и посмотрите, нет ли обратного следа, — говорю я.
Только убедившись, что следа нет, прошу сотрудников остановиться вблизи рощи и внимательно просмотреть всю местность, чтобы пресмыкающееся не ушло обратно в рощу раньше, чем я его обнаружу.
След змеи зигзагообразно петляет по площадке, оставляя четкий отпечаток на песке. Иногда он обрывается в кустах, потом появляется снова. Наконец, около одного из кустов след прекращается. На секунду замираю, зная, что любое животное быстро замечает движущегося преследователя; когда же этот преследователь останавливается, животное теряется и старается уйти от опасности.
Так и на этот раз. Едва я замираю, как в кустике начинается шорох, и я вижу, что небольшая змейка, размером в 30—35 сантиметров, поспешно уходит от меня в сторону спасительной рощи.
— Ребята, сюда! — кричу «постовым».
Они несутся во всю прыть. Услышав мой голос, змея начинает скользить быстрее. Лунный свет не позволяет разобраться в рисунке, покрывающем ее, но я, как и Розыев, убеждаюсь, что этот вид пресмыкающегося встречается нам впервые.
— В таких случаях, — говорю я, — есть одно «золотое» правило: любую незнакомую змею считать ядовитой и, исходя из этого, брать ее со всеми предосторожностями.
Вскоре я прижимаю шею змеи гребенщиковой палкой, имеющей на конце развилку — рогатку, и спокойно забираю гада в руку. Прохладное веретенообразное туловище обвивает мою правую руку. Пальцы надежно держат змейку за шейную часть головы. Челюсти головы не массивны, как это свойственно ядовитым змеям. В лагере раскрываю пинцетом рот змеи: на верхней челюсти нет ядовитых зубов. Сверху змея отливает светло-оливковым цветом, с буроватыми, оттенками. Мордочка светлая. Вверх головы и шеи черно-бурые. Брюшко светлое, без пятен.
— Жаль, что не захватили с собой определитель, — сожалеет Розыев.
— Определим в Ашхабаде, змея-то у нас, — успокаиваю я его и опускаю животное в новый и крепкий бязевый мешочек.
Перед сном слушаем концерт самодеятельности: Ойли хорошо поет туркменские песни. Закончив петь, он начинает танцевать. Поддерживаем его: кто бьет ложкой в дно миски, кто ритмично постукивает по пустому казану. Мне, как единственной женщине, приходится надвинуть косынку на лоб и пуститься в пляс с Ойли на русский манер.
Потом над лагерем воцаряется тишина, только шумят листвой туранги да периодически поскрипывает на ветру какое-то дерево, убаюкивая нас.
