Бикмуллин Анвяр Хамзиныч
«Вдохновение! Великое и непреодолимоефилософами понятие. Истина легчеоткрывается вдохновению, чем усилиям разума,но как легко спугнуть эту дивную птицу».Из трудов Прокопия Кессарийского.
Конопатый Петька Трухачев явно издевался над моей безбилетной охотничьей нуждой, драл «кожу с зубов».
Воровал из охотничьего сундучка батяни дымный порох и продавал пацанам. Спичечный коробок — полтинник.
— Хошь бери, хошь не бери! — и наглейшим образом щерил порченые куревом зубы.
Цены были грабительские, если учесть, что в спичечном коробке дымняка было четыре пятиграммовых заряда для шестнадцатого калибра, а пачка «Медведя» № 3, весом в полкило, в магазине «Охотник» стоила как раз пятьдесят одну копейку. Двадцатипятикратный грабеж возмущал до глубины души, порой вызывая во мне безумное желание схватить бессовестного Петуха за горло, подмять под себя и пройтись по ребрам коленкой, чтоб захрипел как полоненный на Калке князь, заохал, застонал, закатил глаза. Сейчас, встретившись иногда, нет-нет да и посмеемся с горчинкой о невозвратном былом, а тогда мне было не до смеха. Петька-Петух обдирал меня как белый торговец аборигена, не знавшего истинной цены грошовых стеклянных бус, но я-то знал, что почем, только деваться было некуда, и когда нечем было стрелять, вновь тащился к Петьке на Кузнечную.
Покойный мой родитель, Хамзя Хусяинович, купив мне одноствольную переломку и немного боеприпасов для начала, тем не менее не спешил баловать изобилием оных и в охотничий магазин заглядывал очень редко. Даже взносы-пошлины, по причине постоянной столярно-плотничьей работы и занятости отца, приходилось относить в правление мне.
«Что Бог ни делает — все к лучшему» — гласит народная мудрость. Возможно, это обстоятельство острого дефицита, постоянного «голода» на боеприпас, всегдашнего поиска и неутоленного желания иметь в запасе выстрел вместо того, чтобы охладить пыл и отвадить от охоты, дало обратный эффект, лишь усилив тягу к ружью, лесу, охотничьим скитаниям. Лиса из крыловской басни была вольна уйти из-под виноградной лозы, посетовав на зелень недоступных ягод, я же не мог и пускался во все тяжкие, чтобы разжиться порохом.
Милый, дорогой родитель! Теперь, по прошествии времени, когда давным-давно улеглись глупые мальчишечьи обиды за то, например, что забыл ты билет дома и не купил просимую пачку пороха, или истратил пороховые деньги с лютого похмелья, и мерзнет на ветру могильный камень, я с грустью должен признать твою вольную или невольную правоту. Понял сам, из жизни: «Плачут просят, а ты реви не давай!» «Запретный плод сладок», а человек, чем больше на пути препятствий, только упорнее идет к цели.
Чем трудней и сложней раздобывался порох, тем слаще и желанней становился выстрел. А стрельнуть хотелось!!! Думаю, каждый когда-то проходил эти «дантовы круги».
Что было бы, если б отец создал мне боеприпасное изобилие? Палил бы побестолковее в расчете на авось по подвернувшейся дичи или расстреливался «в дым» по пенькам, сучьям и ржавым консервным банкам. Так-то и любой дурак сможет. Сумей охотиться, когда в кармане фуфайки неполный десяток кровных патронов, а то и три-пять всего. Вот и начинал терпеливо скрадывать или поджидать на выстрел птицу со зверем, помня о единственном стволе. Отсюда до сих пор и дорожение моментом первого выстрела, и суеверная примета: как выстрелишь первый раз в эту охоту, так она и пойдет на весь день.
Тяжелая коробочка с тысячью капсюлей «Центробой», купленная отцом в тот счастливый день вместе с одностволкой и полсотней новеньких латунных гильз, как неистраченная жизнь, создавала волшебную иллюзию бесконечной череды счастливых охотничьих дней. Но пачка «Медведя», взятая в числе прочего припаса, убывала катастрофически, с неумолимостью «шагреневой кожи» — на пристрелку и проверку боя ружья, на всевозможные способы снаряжения патронов, пробы резкости и кучности выстрела.
В отличие от африканских спутников-оруженосцев великого Джона Хантера, наивно полагавших, что гром выстрела убивает животных, я знал с изначальных подступов к охоте — убивает дробь, картечь или пуля, а порох всего-навсего энергия, толкающая снаряд и дающая разгон в стволе. Только энергия эта волшебным образом заключена в макоподобных зернышках, и хотя из охотминимума, зачитанного до дыр и по степени изношенности-засаленности равного «Робинзону Крузо», было известно о химическом составе черного пороха, где ясно толковалось о селитре, сере и древесном угле, все равно в подсознании оставалось почтительное восхищение дикаря, граничащего с благоговейным трепетом перед хитроумной выдумкой бледнолицых пришельцев. Мерка черного порошка, будучи высыпанной на клочок газеты, сиротливо-безобидно кучилась на столе. Но в ней крылась великая тайна выстрела, когда эта самая энергия, упрятанная в столь ничтожно-мизерном объеме, увеличивалась мгновенно в несколько тысяч раз после вспышки капсюля в камере сгорания гильзы, отзываясь нажатию пальца на спусковой крючок ружья отдачей и гулко разносясь по округе.
Конь троянский, построенный ахейцами по указанию хитроумного Одиссея, с виду тоже был безобиден, но как и в позднейшем порохе в нем была спрятана разрушающая смертоносная сила, энергия поражения.
Много, бесчисленно много энергий на нашей планете, и каждая представлена в материи: и текучая вода, и кусок хлеба, и буреломный сушняк, который в жаре костра обратится «в результате химической реакции в тепло и свет», и мировые запасы тротила, и гибельный для земной цивилизации атом — все энергия, представленная в зримом осязаемом облике материи. Сколько бы не спорили ученые-философы о вопросе первичности яйца и курицы, ответ однозначен — первична энергия, выраженная материей.
Энергия пороха была для меня эквивалентом охотничьего благоденствия. Запас нераспечатанной пачки дымняка давал большую уверенность в себе, чем весь золотой запас форта Нокс для благополучия населения Америки. Есть порох — есть патроны, значит можно охотиться. Нет пороха — сиди дома, листай книжки, протирай, ласкай ветошкой свой ненаглядный ИЖ-18, зеркаль ершиком в сотый раз хромированный стволик или тащись к охотничьему магазину, который вызывал во мне очень сложные противоречивые чувства. Любим был, после книжного, паче всех прочих магазинов вместе взятых, сверх меры, но и то, порой, я желал ему взлететь на воздух, еще не зная о строках поэта: «То сердце не научится любить, которое устало ненавидеть.» Любовь, мальчишеское обожание, будучи «отвергнутыми» Иваном Тимофеевичем, резонно не продававшим выклянчиваемую пачку пороха, «взывала к мщению,» и если б энергию тайных мыслей можно было перевести во что-либо взрывчатое, то вышло бы нечто, много сильнее тротиловой шашки. Но, к счастью, взглядом невозможно убивать, а мыслям не суждено поднять на воздух старинную кладку бывшего купеческого лабаза.
Иван Тимофеевич, охотно отпускавший всякий сопутствующий охоте товар, становился глух и нем к просьбам о порохе. Видел нашего брата безбилетника насквозь хлеще рентгена.
— Дядь Вань! Продай пороху — канючил я, когда никого не было в магазине, изрядно намозолив тому глаза за полдня стояния.
— Вот я тебе по уху! — сердился седенький продавец. — А вдруг ты чего натворишь, убьешь кого? Меня первого за цугундер потянут! «Ты мальчишке порох продал? Ась?» Как мне прикажешь быть? И не проси, и не стой над душой. Иди, иди! Дорастешь до охотбилета, я тебе хоть десять годовых норм отпущу.
Пыжи, ружейные ремни, футляры, патронташи, манки, удочки и прочее-прочее он мне продавал. Более того, раз как-то по зиме, когда не шел план, тайно продал нам с другом тяжелый мешок семерки. Удостаивал меня разговорами об охоте, но когда речь заходила о порохе или заряженных заводских патронах, становился непреклонным как генерал Горн в осажденной Нарве.
Пермитинский Алеша Рокотов был тысячекратно прав, понимая французского романиста: «Ожидание поцелуя любимой женщины слаще самого поцелуя». Добывание пороха, охота за боеприпасами, являлось тем самым мучительным ожиданием восхитительно-головокружительных поцелуев богинь Артемиды и Дианы. В неистовом порыве вечно неутоленной мальчишечьей души я готов был заложить ее ради пороха кому угодно или же согласился бы за разъединственную пачку убавить десять лет своей жизни. Десять лет за кирпичик дымняка, когда за один лишний миг бытия земные владыки на смертном одре не жалели всех сокровищ!
Видя, что от лобового «штурма» проку нет и пороха таким способом не выпросишь, хотя пачки дымняка рядом с чучелом лысухи на витрине дразнились рисунком глухаря на упаковке, я перешел к упорной, затяжной «осаде» и «тайной дипломатии». Что поделаешь — не я первый шутливо скаламбурил: «Настоящие герои идут в обход». Пришлось пойти по пути Остапа Бендера: «Если закон нельзя переступить, то его обходят». Занимал «сторожевой пост» у магазина с таким расчетом, чтобы не маячить в проеме зарешеченного окна и не попасть в поле зрения Тимофеича, и упрашивал охотников с билетами купить пачку пороха. Но судьба редко посылала удачный день, когда кто-либо из охотников попроще, из работяг, брал на мою долю кирпич дымаря. Видно, сами в свое время прошли через пороховые «страдания». Слова «психолог» я тогда еще не ведал, но к основам психологии, физиономистики, тайнам человеческого взгляда прикоснулся на «пороховом посту». По человеку было видно: этот жмот, сквалыга, этот буквоед, этот вроде добр, ухожен и смеется от души, но в глубине глаз затаился ледок, и просить его о порохе бесполезно. Этот, что нос картошкой и под небольшим «градусом», даже судя по походке, мог выручить.
Про бездымный «Сокол» по цене рупь двадцать банка и речи не велось, его отпускали по лимиту, делая пометку в охотбилете, но его несомненные достоинства, превосходящие «Медведя», были известны мне из охотничьих книг и журналов «Охота и охотничье хозяйство», подшивки которых я уже собирал; из разрозненных, но упорно разыскиваемых альманахов «Охотничьи просторы». Убедиться на практике в силе бездымки дала стрельба готовыми заводскими патронами в папковой гильзе, купленными каким-то демобилизованным солдатом-охотником, уезжающим на родину в Казахстан и заглянувшим в ожидании поезда в охотничий магазин. Целая сотня патронов с тройкой! Моя радость по этому сногсшибательному случаю превышала ликование нищего, нашедшего тугой кошелек с золотыми дублонами.
Пробовали с Саней делать порох сами, чтобы как-то утолить пороховой «голод». Купили в хозяйственном магазине пакет калиевой селитры, что шла на нужды садовников-огородников, коробок пятьдесят спичек и натерли древесного угля из обгоревших березовых поленьев. Наскребли серы со спичек и сделали первый «замес». Выстрел получился затяжной, слабый. Дробь с пятнадцати шагов только оставила вмятины на старой двери погребицы и осыпалась в траву. По силе резкости пневматическая винтовка в тире была сильнее, пулька из нее входила в древесину глубже. Сколько бы мы ни мудрили, убавляя одно и прибавляя другое в нашем «зелье», настоящего пороха у нас, увы, так и не получилось. Дробь, в лучшем случае, еле-еле впивалась в сухую сосновую древесину. Об убойности, резкости говорить не приходилось, хотя звук выстрела со стороны был устрашающим. В стволе что-то начинало шипеть, клокотать, с визгом и клекотом вылетала дробь и серной тухлятиной пахло, будто на старой бойне или грязелечебнице знаменитого одесского «Куяльника». Мы пропахли пороховой гарью не слабже дружины Ермака, покоряющего кучумово царство, и в конце концов бросили эту затею.
Винтовочный порох из мелкокалиберных патронов, раздобытых в досаафском тире, дал понять без шуток, что для дробовика он «преизлиха зол». Хорошо еще ствол не раздуло. Отдача была страшенная, и спасибо ижевским мастерам за «дубовый» запас прочности ружей.
Матерые оружиеведы («наверху») в технических статьях по баллистике порохов приводят мудрейшие химико-физические формулы, выискивая вечно неуловимый КПД, составляют хитроумные таблицы-графики с не менее причудливо вычерченными диаграммами, замеряют тонзоманометрами ствольные давления, высчитывают головоломные проценты и в итоге приходят к усредненным данным. Для простого охотника российской глубинки, даже получающего охотничью периодику, это — высшая математика, китайская грамота! «Внизу» обычно как считают? — «Слабовато. Еще чуток. Вот теперь — в самый аккурат». «Лишку» — или «Малость убавь (малость прибавь) мерку. Не бойсь! Крепше вдарит, жахнет наповал!» Все это и пройдено в «дикой молодости», опробовано на своих первых ружьях и на личной практике попутно с чтением умных книжно-журнальных статей.
То, что бездымка бьет резче, злей, было ясно как дважды два, и более мощная энергия «Сокола» не подвергалась сомнению, но попутно с познанием силы бездымки, был получен урок человеческого коварства. В ответ на нашу просьбу купить пороху, один охотник осклабился до ушей:
— А на кой черт вам дымный? У меня дома банка бездымки лишняя.
Как оказалось после, срок годности того «Сокола» истек аж в 62-м году, о чем гласила надпись на этикетке, а календарь показывал осень 68-го. Сбагрил тот мужик просроченный порох четырнадцатилетним пацанам, не желая рисковать сам и своим ружьем. Мы с другом честно разделили эту банку пополам, расстреляв просроченную бездымку за несколько вальдшнепиных высыпок. То ли порох не «закис» совсем, то ли «стезя» нам была другая назначена в жизни, то ли спасибо запасу прочности ружей, то ли само небо сохранило нас от неприятностей, но слава Богу, все обошлось благополучно. Знаменитая банка из-под этого «Сокола» до сих пор хранится в моих «запасах» с насыпанной в нее дробью как редчайший антиквариат и свидетельство нашей желторотости, напоминая о том риске, которому мы подвергались. Но в том далеком октябре, потирая после каждого выстрела плечо и поднимая подстреленных вальдшнепов, мы забывали про отдачные синяки.
Немеет язык, бледнеют слова, меркнут краски, когда заходит речь о таком восхитительном веществе, как охотничьи пороха и о том, что они значили для меня в то время.
Год летел за годом, будто скорые поезда в ночной степи. Я уже закончил ремеслуху, слесарил на заводе, учился в вечерней школе, но по-прежнему был на пороховом «подножном корму», как вражеская армия на самообеспечении в чужой стране. Тот жалкий кусочек картона, обтянутый серым лидерином и согнутый пополам, девственно-непорочно лежал в правленческом сейфе Дмитрия Кузьмича Колесникова в стопке таких же ангельски чистых билетов, ожидая моего совершеннолетия и фотокарточку с лопоухой физиономией, чтобы, впитав чернила удостоверяющих подписей, принять долгий прощальный поцелуй печати охотобщества, подтверждающий, что податель сего «тугамента» уже не жалкий безбилетник с вечно несытым на боеприпас глазом, не постоянно настороженный и готовый беглым каторжником дать деру от охотинспекции и других представителей закона, а законный член РООиР со всеми вытекающими отсюда правами и обязанностями.
Все бумаги-поручительства, все заявления-ходатайства вместе с фотокарточками были собраны загодя, как приданое невесты, и 10-е февраля 1972 года вместе с восемнадцатилетием стало для меня днем получения охотничьего билета. Ничего от этого внешне не изменилось. «Каким ты был, таким остался», только закон стал более жестким по отношению ко мне, грозя за грехи «вольныя и невольныя» круто сгрести за шиворот и «дать на всю катушку», уже без скидки на юный возраст.
Первое, что я сделал, выйдя из союза охотников с билетом в кармане, помчался в охотничий магазин, явился перед изумленным Тимофеичем будто янычар в проломе стены и на все деньги, оставшиеся после уплаты взносов-пошлин, купил пороху! Дымного и бездымного!!! Была ли это жадность голодного волка, ворвавшегося в ночную овчарню, или боязнь оголодавшего джеклондоновского золотоискателя, даже на подобравшем его корабле постоянно спрашивавшего у матросов о запасах еды, — не знаю. Дорвался! Уж очень долго пришлось ждать, чтобы со смаком наслаждаться своим новым положением, дающим право покупать боеприпасы и ружья. Иван Тимофеич даже руками замахал:
— Куда тебе столько? На весь курмыш что ли набираешь? Погоди, еще настреляешься в жизни, не последний день живешь. Эх, молодость, молодость! Чего ты спешишь?
Петька-Петух напрасно ждал, когда я вновь приду к нему за порохом. Его «монополия» лопнула беляевским «продавцом воздуха». Теперь я сам мог отсыпать ему спичечный коробок зелья, но он так и не пошел по охотничьей стезе, не дорожил дядь-Мишиными ружьями и, в конце концов, за какой-то домашний шум-гам их изъяла милиция.
«Младенческие игры» до билетной охотничьей поры совокупно с чтением охотничьей литературы изощрили разум до понимания значения обтюрационного режима для любого пороха.
Был у нас с приятелем случай. Набили патроны в металлической гильзе семеркой с дымным порохом, использовав вместо хороших пыжей-прокладок клочки мятой газеты, и отправились пострелять доверчивых в начале летне-осенней охоты горлинок. Приятель убил одну и положил в рюкзак. Походили еще по полям, сели у омета соломы отдохнуть и перекусить. Вытряхнули вместе со снедным припасом и «убитую» горлинку. Едим, разговариваем, мечтаем, и тут птица встряхивается и спокойно улетает. Мы даже про ружья позабыли и с раскрытыми ртами остались смотреть ей вслед. Чернов-охотник объяснил нам, что птица была только оглушена дробинкой, но не убита. «Шок» — нашлось определение в книгах.
Сан Саныч Родин рассказал как-то раз на охотничьем ночлеге случай из практики своего отца-волчатника: «Поставил отец капканы у волчьей привады. Зима. Морозы. Звезды по ночам блещут, изба по углам трещит. Картечные патроны как на грех у отца кончились, и он одолжил несколько штук у односельчанина, благо калибры у обоих были шестнадцатые. Пошел он в очередной раз с проверкой, а в железах волчина сидит матерый. Отец приложился из ружья и пристрелил серого. Приволок домой, затащил в избу, наладил пялку, вздел на нее за задние лапы материка, начал шкурить. Народу набилась полна изба: бабы, старики, ребятишки, парни, девки. До пахов оснял родитель зверя, и тут волчина взвыл, забился на пялке, забрызгал слюной, заклацал клыками. Народ из избы ломанулся, аж косяки затрещали. Мы с брательником Коляней на печь сиганули, сами взвыли со страху. Ну, батяня не растерялся, хвать топор из-под лавки да как хряснет зверюге по черепушке. Раз, другой, да в мать-перемать со святыми апостолами. Угомонил! Выпил стакан самогонки, нас успокоил, ошкурил волчину до конца. Мать замыла кровь на полу, а отец, оттащив ободранную тушу на зады в овраг, стал разбираться с патронами. Сверху газетой припыжено, дальше картечь. После картечи никаких прокладок и ни одного пыжа войлочного, а только газетой набито. Порох дымный в норме, капсюль «центробой», гильза латунная. Разрядил второй, третий патроны, и во всех вместо войлочных пыжей газетой припыжено. Стало ясно, отчего «убиенный» волк ожил. Больше не одалживал отец чужих патронов».
Однажды, уже после получения охотбилета, пришлось мне быть свидетелем разговора Тимофеича с каким-то сельским дедком-охотником. Дедок, видно, взял хваленый «Сокол», да только использовал его в латунной гильзе с «центробоем», а теперь «наводил» критику:
— Как ни вдарю — все с «просером» и живит, одни подранки! Дымным бывало как грохну, душа мрет и зайцы кубарем. Красота!
Затяжные выстрелы мне были знакомы по стрельбе нитропорохом из металлических гильз. Было замечено практикой, что выстрел папковым патроном намного эффективней и резче, чем патроном в металлической гильзе. Внимая советам бывалых «мономахов» из журнальных «поучений», я рассверлил в гильзах наковальни для «центробоя», раззенковал фаски под фланчик «жевело» и стал пользоваться этими усовершенствованными гильзами. Кроме того, несмотря на юный возраст, додумался вырезать из поронита донные пыжи и посадить их на клей в рассверленные под капсюль «жевело» латунные гильзы. «Сокол» стал работать эффективней, но желаемой резкости, как в папковом патроне, не было. Заливка дробового пыжа воском-парафином не обеспечивала нужного сопротивления давящим газам при моменте воспламенения заряда пороха, как это происходит в завальцовке закрученных папковых патронов. И здесь нашелся выход. Был применен метод охотника Чернова, суть которого состояла в том, что вместо заливки дробового картонного пыжа использовался войлочный или фетровый саморубленный пыж увеличенного диаметра, досылаемый навойником поверх дроби. Металлическая гильза при таком способе снарядки патронов была, как говорится, полна «всклень» по самый срез дульца. Каких-либо отрицательных дискомфортных явлений при выстреле не ощущалось, и на 35—40 метров вся пернатая и четвероногая дичь при хорошем прицеле укладывалась чисто. Гильзы не уродовались просечкой всевозможных язычков-держателей, а заливка клеем БФ, как советовали журнальные «зубры», канадскими специалистами спустя десятилетия была признана вредной для внутренней поверхности стволов.
Дедок, когда я спросил его о пыжах и капсюлях, оторопел от неслыханной «дерзости», задохнулся от гнева, дернулся по-хорчиному: «Молод ты, букваришка, меня поучать! Я всю жизнь охочусь и знаю, как патроны заряжать».
Тимофеич хехекал, покашливал, слушая наше «толкование», где на мою долю щедро отвешивались явно нелестные эпитеты (окурок, шнурок, огрызок и т. д.), и под занавес принял мою сторону:
— Этот шнурок, как ты ни скажешь, правильно тебе толкует, не смотри, что зелен. Ты всю жизнь дымным стрелял, привык к нему, а бездымка попривередливей. Ей латунная гильза с «центробоем» не фартит. Заводской патрон тем и хорош, что в нем и гильза бумажная под канал ствола, и «жевело» капсюль стоит, и закрутка-завальцовка надежная. Вы в деревне то ватой, то газетой запыживаете патроны и хотите, чтобы выстрел хороший получился. Ну и что с того, что дымный порох громче бахает? Дичь-то не с испуга падает, а от дроби. «Сокол» хлестче бьет, молодой правильно тебе толкует, только патроны надо правильно заряжать!
Дедок, не дослушав Тимофеича, выкатился из магазина и больше я его не встречал. К сожалению, он был не одинок в своей устоявшейся «злокозненности». Многие охотники из стариков поспешили забраковать «Сокол», вернувшись к привычному в глубинке дымному пороху и позеленевшим окисленным латунным гильзам с «центробоем». Но заводские патроны очень ценили: «Злей бьют». А всего-то нужно было разжиться Барклаем с Дианой или позднейшим УПСом с настольной закруткой, да освоить переснарядку стреляных папковых гильз.
После армии я сменил шестнадцатый калибр на двенадцатый. Вновь «оброс» необходимыми «причиндалами» для снаряжения патронов, и все прошло через мои руки по второму кругу. И пыжерубы расточились до нужных диаметров, и гильзы металлические уступили место папковым и полиэтиленовым, оставшись реликтом от былых запасов, и дымный порох почти сошел на нет, вытесненный бездымным. Но, собираясь каждый год на открытие летне-осенней охоты или вешнюю тягу, по старой традиции-привычке вставляю в гнезда патронташа парочку латунных патронов с «центробоем» и черным порохом, чтобы самые первые выстрелы сезона напомнили благородным запахом сгоревшего дымняка о казачьих ватагах первопроходцев, морских и сухопутных сражениях, овеянных клубами дыма от пушечных залпов седой старины и то, с чего начиналась моя охотничья тропа.
Дымный порох в снаряженных патронах не портится очень долго. В.Н.Кузнецов из дареной тестем тулки стрелял патронами двадцатилетней давности, и утки в Колбасном болоте падали, битые чисто.
Принято считать, что бездымные охотничьи пороха быстро окисляются и становятся бризантными. Заводская жестянка, видимо, не обеспечивает полную герметизацию, и часть летучих веществ испаряется, но боевые винтовочные патроны (7,62?53,5 мм U. S. C. C. 16) времен Великой Отечественной, которые обнаружились в старом заброшенном сарае, когда я переселился в 82-м году на новое место жительства, заставили по-иному взглянуть на этот вопрос. Выдернув плоскогубцами пулю из бутылочной гильзы, я увидел совершенно свежий порох. Очевидно, герметичность военного патрона не позволяла разлагаться нитропороху из патронов, поставляемых нам союзниками. Совсем недавно эти несколько патронов были выстрелены из охотничьего карабина без всяких отрицательных последствий для стрелка и оружия.
«Кречет» с «Барсом», «прославившись» в нашей глубинке несколькими раздутыми и разорванными ружейными стволами, как появились, так и пропали с прилавка «Охотника». Начинающие стрелки сыпали в гильзу эти пороха по «соколиной» мерке, хотя ярлыки-вкладыши категорически были против. Хорошо, руки-головы целы остались. Эти пороха при ничтожно малом объеме, занимаемом в гильзе, по сравнению с привычным «Соколом», обладали еще более сильной энергией. Они были предназначены разработчиками к использованию в магнум-патронах, когда требовалось пространство гильзы под пыжи-концентраторы, увеличенный снаряд дроби и последующая закатка «звездочка». «Сокол» уже не давал возможности манипулировать с навесками к магнум серии. Сжимать его нельзя. Высоту пыжей прокладок убавлять нельзя, уменьшать дробовой снаряд нецелесообразно — какой же это тогда магнум? И завальцовывать способом «звездочка» тоже нельзя — не хватает пространства бортика. «Кречет», «Барс», повторяю, требовали к себе очень грамотного подхода и предназначались под магнум серию.
В простоте душевной, уподобясь тому дедку, я наивно полагал, что без забот-хлопот дотопчу свои охотничьи тропы на пару с привычным «Соколом», с которым «прожито душа в душу» три десятилетия. Давно нет на свете Тимофеича, прошли чередой другие продавцы за прилавком «Охотника». Как же я был оглушен новостью, когда, спросив о «Соколе», услышал: «Сокола» нет и не будет. Снят с производства. Берите «Сунар». Хороший порох!»
Хороший-то хороший. Когда «сверху» нам чего-то сватают — все хорошее, да расхлебывать-то «на низу» приходится. Пришлось, дабы не отстать от жизни, осваивать «Сунар». Осваивание это описано в моей статье «Ох, «Сунары», «Сунары»...» в Российской охотничьей газете № 15 за 1997 год.
Плохо-бедно с рядовым «Сунаром» я «нашел общий язык», но совершенно неожиданно пороховой завод вывалил потребителю целую вальдшнепиную высыпку «сунаров» кроме простого: «Сунар-СФ», «Сунар-Н», «Сунар-СВ». С чего бы это такая «трогательная» забота о неизбалованном российском охотнике? Борис Андреевич Фадеев — тот без обиняков высказал предположение, что на охотничий рынок валят военные пороха. Но это — всего лишь предположение.
Простой «Сунар», по моим стрельбам и наблюдениям, «хождениям по мукам», требует как любой другой, а как нитропорох особенно, плотности режима пыжевания. Все пыжи прокладки, все обтюраторы-концентраторы должны идти «внатяг», «враспор», «прилипать» к внутренней поверхности папковой или пластмассовой гильзы. Порох «Сунар» изначально предрасположен к использованию в магнум-патроне, о чем говорит опыт стрельбы патронами с 35-граммовым снарядом дроби. Сопротивление дробовой массы моменту первого нажима пороховых газов и вспышки «жевело», преодоление состояния покоя дроби, пыжей и сопротивление завальцовки гильзы дают «Сунару» сгореть более продуктивно, чем с уменьшенными дробовыми снарядами. Очень хороши прокладки на порох из бересты, высеченные пыжерубкой увеличенного расточкой диаметра. Если брать заводской набор пыжей и в полиэтиленовую гильзу ставить на порох картонную прокладку, она проваливается без всякого навойника и идет ребром в порох. Естественно, такая пороховая прокладка не даст сопротивления, не обеспечит обтюрации. Древесноволокнистые пыжи тоже не годятся. Нужны войлочные или фетровые. Особо идут пластмассовые пыжи-стаканчики. (Свои соображения по диаметрам пыжей и внутренних диаметрах отечественных гильз я описал в заметке «Пластмассовая лихорадка». Спец. выпуск «РОГ», бесплатное приложение).
Берестяной пыж — достойный соперник новомодных пластмассовых обтюратов-концентраторов. Эластичен, упруг, не пропускает пороховые газы, не ломается, не мнется в канале ствола и в совокупности с остальными компонентами, правильно подобранными один к другому, обеспечивает более высший КПД «Сунара», чем при случайных составляющих патрона. «Открыл» бересту для пыжей случайно, когда не было под рукой картона на прокладки, и на глаза попались берестяные листы, припасенные для экспериментов с древнеславянским письмом и «Новгородскими грамотами». Ни в холод, ни в жару берестяная прокладка не изменяет своих свойств. Даже под пластмассовый пыж-стаканчик всегда ставлю берестяной пыж.
Как изношенные поршни-цилиндры двигателей внутреннего сгорания «не тянут», так и при плохих пыжах «живят» ружья. В первом случае — декомпрессия, во втором — слабая обтюрация. Поменяй поршневые кольца — двигатель потянет. Поставь хорошие пыжи «внатяг» в гильзу, усилится резкость боя.
С выводком «Сунаров» придется поработать многим охотникам, ибо завод-изготовитель даже не удосужился изготовить упаковку-банку, а приспособил под новую продукцию посудину из-под какой-то химии, хотя такие вещи как пороха требуют к себе особого уважения как изготовителя, так и потребителя.
«Еще одно последнее сказанье, и летопись окончена моя»... Столбики цифр, графики и схемы (согласен на все сто процентов) — вещь умная, нужная. Но, каюсь, грешный: почему-то при чтении научных статей в охотничьих журналах и книгах вместо восторженного приятия они с детских лет навевали на меня сонливость и вызывали нетерпеливое желание от цифирной скуки перелистать шелестящие листы и окунуться в литературные страницы. Слишком близко принято все к сердцу, чтобы писать о порохах сухим казенным языком.
г. КузнецкПензенской обл.
