Иванов В.
Миновала осень. К концу ноября снеговой покров в тайге стал настолько обильным, что без лыж не пройдешь. Лес окутался снежным одеянием совсем по-зимнему.
Кончилась охота с собакой. Беспомощно вязнет в снегу остроухий помощник — тянется по следу, выбиваясь из сил, но тщетно. Взвизгнув, начинает вскидываться прыжками и еще глубже зарывается в рыхлый снег.
Помучается охотник день-другой, да и плюнет наконец на это безнадежное дело: надо вешать на стенку ружье.
Так делает охотник-любитель, но промысловик — другое дело. Ему теперь не нужна собака; он добудет зверя и без нее — найдет его по короткому зимнему следу.
Как только заголубеют снега, я становлюсь на широкие камусные лыжи и качусь в лес охотиться на белок. Осенью охота с собакой на них куда проще: и лес не тот, что зимой, и процесс добычи зверька менее сложен. А зимой без собаки охота таит в себе столько захватывающих, незабываемых сцен, что даже другая охота перестает интересовать.
В лесу — студеная тишина. Деревья сверху донизу засыпаны снегом. Ветки склонились к земле под тяжестью кухты — снежной нависи, и этот зимний наряд сказочно красив: на елях и пихтах он оригинально узорчат, на кедрах и соснах — комковато фигурен, а на лиственницах и березах — прихотливо, как искусные кружева, затейлив.
Понизу замысловатые петли и цепочки всяких следов и следков. Спешу в кедрачи, где живут и кормятся белки. Иногда на склонах хребтов, иногда на равнинах раскинется плодоносный кедрач. На склонах всегда больше белок, зато там труднее ходить, и я предпочитаю редкий лес на слегка всхолмленных равнинах.
Вот и беличий след, но не свежий. Собака этот след и обнюхивать бы не стала. Ей нужен горячий след, когда белка тут же поблизости жирует. Так и находит она белок осенью, когда они много бегают. Зимой же белки выходят из гайна (гнезда) только покормиться, и то не каждый день, а после — опять в гайно. (Состояние частичного анабиоза бывает у белок в декабре и январе.)
Охотник может разыскать белку и по старым следам, хотя по свежим, конечно, лучше. В кедрачах же и свежие следы так замысловаты, что и не разберешь, где вход, где выход, особенно если набегали несколько белок. В кедрачах — всегда так. Другое дело, если кормом для зверушек служат семена ели, сосны, пихты, лиственницы. Там след прямой — из гайна на дерево — столовую, даже тропу набьют. А тут — разберись-ка!
Наконец попадается свежий след. Начинаю распутывать петли, срезать круги в поисках выхода. Здесь охотник уподоблен лайке. Только ориентируется он не слухом и чутьем, а зрением и рассудком. Ага! Вот белка подеревилась — залезла на кедр, дальше незачем искать следов на снегу.
Медленно, с остановками рассматриваю под ближними деревьями, не уронила ли белка посорку — комочек снега, хвоинки, кусочек коры, не указала ли свой путь по деревьям? Пробираюсь и всматриваюсь беличьей дорогой, стараясь обнаружить дупло или гайно из веток и моховых сплетений. Тихо, таинственно стоит лес, оберегая беличью тайну — ее домик. Густая крона кедра, усыпанная снегом, мешает рассмотреть дерево насквозь. Обходишь каждый кедр кругом по нескольку раз и с разного расстояния. Наконец вот оно — гайно! Слегка царапаю ствол дерева лыжной палкой. Нет, никого невидно. Даже дыхание притаиваю. Часто бывает гайно пустым, а где-то неподалеку — жилая беличья квартира с хозяйкой внутри.
Белка, конечно, давно слышит меня, но не шевелится, пригревшись и свернувшись клубочком. Я еще и еще раз беспокою ее — скребу и стучу по дереву. И вот — как в сказке: медленно показывается головка белки. Потом зверек вылезает и — прыг на сучок: сидит, смотрит на пришельца, испуганно расширив глазки...
Но так бывает не всегда. Нередко белка при первом же шорохе вблизи гайна взметнется на вершину кедра, и не скоро обнаружишь ее. Или когда гайно высоко либо белка в дупле толстого дерева, выгнать ее очень трудно. Мало ли всяких случаев бывает...
Вот снова свежий след, вот вчерашний, а тут еще след, опять ничего не разберешь. Часто на этих следах — беличьи норки в снег, и возле каждой норки — остатки пиршества: шелуха кедровой шишки, ореховая скорлупа. Сегодня я так много видел норок с остатками беличьего корма, что опять сам собою возник вопрос: как белка узнает, что именно здесь под снегом лежит шишка-падун? Невероятно, чтобы через метровый слой снега белка учуяла ее. Вспомнил труды натуралистов — ответы разные. Одни утверждают, что белка с осени оставляет (прячет) кедровые шишки в определенных местах и запоминает их, другие говорят о беличьем чутье, благодаря тонкости которого зверьки находят корм под снегом...
У очередной норки опять скорлупа. Я осторожно разрываю снег вниз по норке, не нарушая ее. Ход идет с небольшим уклоном. На пути встречается вершинка маленькой пихты, белка обходит ее вправо; вот согнутая осенним снегопадом молодая березка — норка прошла под ней, потом — вертикально вниз.
Стоп! Мох! На нем обмерзлое углубление — след зимовавшей под снегом шишки.
Мои частые расспросы таежных следопытов о беличьих повадках сводились к одному: как определяет белка место нахождения шишки под глубоким покровом снега? И от всех один ответ: «Сами удивляемся, чем объяснить, — не знаем».
Осенью случалось не раз видеть: очищает бурундук кедровую шишку, набивает орехами защечные мешки. И вдруг, повертев ее в лапах, бросает и убегает (это даже в тех случаях, когда его никто не вспугнул). Подберешь такую шишку, а в ней иногда с десяток орехов осталось (чаще всего у самой плодоножки). Почему же бурундук забраковал их? Не надо трудиться раскусывать эти орехи: они пустые. Как грызун определил, что они без ядрышка? Здесь не инстинкт, а, конечно, чутье играло роль. Или собака: у меня пес был, который слизывал с пола орехи по выбору и иногда выплевывал изо рта неразгрызанные — они были пустыми. Птица-ореховка, по-сибирски кедровка, как и бурундук, тоже бросает шишку с остающимися в ней пустыми орехами. Есть ли у птиц обоняние, столь же тонкое, как у зверьков? Неужели все-таки через метровый слой снега белка чует запах кедровой шишки, когда все кругом насыщено запахом кедра, — ведь всюду растут деревья. А еловые шишки? Ведь их белка тоже выкапывает из-под снега, и запах у них куда тоньше кедровых!..
Я затаился под ветвями густого кедра, в надежде, что мне посчастливится увидеть белку в тот момент, когда она полезет в снег. Не более часа прождал я. И вот две белки бегут по снегу. Одна скачет вправо, а вторая — ко мне: прыжки легкие, хвостик кверху. Подбежала к кедру, остановилась, прислушалась. Потом отскочила три прыжка влево, кругом нее — ни одного деревца, а мой кедр метрах в восьми, и трудно поверить, чтобы мог служить ей ориентиром для памяти.
Белка осмотрелась, разгребла передними лапками снег, сунула в ямку мордочку, снова высунула, прислушалась и вдруг так быстро исчезла под снегом, что я не успел запомнить ее движений. Достал часы, жду. Проходит одна, другая, третья минута. На четвертой из норки показывается шишка, а за ней белка. Убедившись, что вокруг тихо и нет опасности, она начинает расправляться с шишкой изумительно ловко и быстро: через две минуты на снегу остаются лишь шелуха и скорлупки. Огладив и расчесав свою шубку, белка короткими ленивыми скачками отбегает от норки.
Я вылезаю из засидки и осторожно раскапываю снег лопатой. В этой норке даже изгибов нет — ход идет ровный до самой земли. И хотя в мерзлом мхе ямка — след шишки — сразу у норки, однако белка взрыхлила снег кругом еще на полметра. Что же она искала, если шишка далась ей сразу? Я разрываю снег до самой земли на площади пяти-шести квадратных метров. Может, белке повезло и шишек под кедром много? Но увы, не нахожу ни одной шишки. Значит, белка уверенно шла под снег, помня о шишке или учуяв ее под снегом. Как трудно поверить и в то, и в другое!..
На следующий день я снова в лесу. Проверяю очередную норку и вижу, что белка исползала под снегом метров десять, пока не нашла около валежины шишку. Тут явно она и не помнила, и не чуяла ничего.
Еще через день — опять новость: разрываю норку, но что это? На глубине полметра ветроломный пень, а в расщелине — шишка (другую белка уже достала и, недоеденную, оставила на снегу; зверька, видимо, кто-то спугнул). Выходит, что постоянства нет. То белка ничего не обнаруживает под снегом, то наоборот.
В продолжение многих дней раскапываю я беличьи норки и ничего не могу разгадать.
Долго пришлось бы мне доискиваться объяснений, если бы не случайная встреча с бывалым человеком.
О Демиде Алферове, неутомимом опытном следопыте и любознательном натуралисте, бригадире охотничьей бригады колхоза «Новая жизнь» Байкитского района, я знал только понаслышке. В разгар своих исканий я встретился с ним в тайге. Он гнался по следу соболя, но начавшийся буран вынудил прекратить погоню. Близился вечер, до охотничьего стана было далеко, пришлось заночевать в тайге. Мы нарубили дров, устроили из хвои навес-стенку и расположились на ночлег.
О, как длинна зимняя ночь в лесу у костра! Длинна, но есть у ней и свои прелести. Яркое пламя от сухого кедровника освещает заснеженный лес. Дрова горят без треска и дыма. Деревья, выхваченные из темноты светом костра, стелют на снегу подвижные причудливые тени. Даже легкое колебание пламени меняет их очертания: они беспрестанно движутся, будто живые; можно часами любоваться пляской фигурных теней. Изредка теплая струя воздуха от костра сорвет с ветки комок снега, закачается ветка, шевельнутся другие, и посыплется кухта, освобождая могучий кедр от снежного плена, а тень от дерева станет еще фантастичнее и подвижнее. Много ночью сказочного, прекрасного!
Алферов лежит на пихтовых ветках, попыхивает трубкой и тоже любуется захватывающим зрелищем...
А когда мы ужинаем и пьем чай, я завожу разговор о беличьих норках в снегу, о своих наблюдениях.
Алферов внимательно выслушивает меня и серьезно говорит:
— Вы в открытую дверь ломитесь. Все пронаблюдали, узнали, а еще чего-то ждете. Все ведь ясно.
— Мне ничего не ясно. Меня эти норки с ума свели. Нет ничего постоянного в них, каждая по-разному за себя говорит. И в трудах натуралистов тоже разное: то чутье, то память. А мне кажется, ни то, ни другое.
— Именно тут и то, и другое, и еще третье — инстинкт. И напрасно вы натуралистов обижаете, — обобщающе заключил Алферов.
Недоумевая, я смотрю на него и прошу разъяснить.
— Что ж тут разъяснять?.. Белки редко запасают себе корм на зиму. До сих пор я не видел нигде дупла с запасенными орехами, хотя даже в учебниках об этом пишут очень уверенно. А у нас в Сибири белки только грибы на сучках сушат, видели, наверное. Шишки же под снегом белка и помнит, и чует. Вы говорите, что норка идет почти вертикально вниз и сразу на шишку. Эту шишку она помнит с осени. Если в норке есть уклон, то, понятно, белка точных координат не устанавливает; зато при подходе к земле она уже чует шишку и уверенно идет прямо к ней. Значит, тут — память белки, пока та на поверхности, и чутье — при подходе к шишке. Велик ли участок, в котором зимой живет и кормится белка? Нет, всего гектара три-четыре. И, бегая по нему ежедневно с осени, она его так изучит, что каждый кустик, каждую валежину запомнит, а про кедровую шишку — ее корм — и говорить нечего. Когда белка много ползает под снегом, значит, здесь осенью было несколько шишек. Она запоминала их и пошла норкою приблизительно, пока не учуяла одну из них. Если же белка ничего не нашла, то ясно, что шишку перед снегопадом похитил бурундук, или соболь, или кедровка, а могли и мыши ее уничтожить. Вот и все. А когда белка перебирается на другой участок, где осенью не была и не могла ничего запомнить, все равно она будет искать кедровую шишку под кедром, а еловую — под елью. Тут, конечно, инстинкт роль играет.
Я внимательно слушаю Алферова, и недоумение мое постепенно пропадает. Все разрытые мною норки, белки в них и шишки сразу стали на свое место. Как все просто, когда знаешь!..
— Великое вам спасибо! — говорю, пожимая Алферову руку.
Он добродушно усмехается и добавляет:
— С беличьими норками покончили, а вот с сибирскими кедровками я в потемках хожу. Ведь эта птица до зимы прячет шишки, а потом их находит. Как она помнит их такое множество? Чует, что ли? Кстати, гнезда этой прожорливой ореховки я никогда не находил. Где она вьет их, вы случайно не обнаруживали?
Я признался в полном неведении.
— Тут и натуралисты еще своего мнения не сказали, а интересно. У кого бы узнать? — Алферов замолчал, укладываясь спать, а мне пришлось задуматься перед этой новой загадкой. В самом деле, у кого бы узнать?..
