Смирнов Н. П.
I
Алексей Константинович Толстой (1817—1875) — замечательный русский поэт и писатель высоких и благородных пушкинских традиций. Творческое наследие А. К. Толстого очень богато и разнообразно: лирические стихи и поэмы, исторические баллады и драмы, повести и рассказы.
В состав этого наследия закономерно входят и письма Толстого, являющиеся, подобно письмам Пушкина и Тургенева, подлинно художественными произведениями.
Многие из лирических стихов А. Толстого давно уже стали хрестоматийными. Безукоризненные, блестящие по форме, они касаются наиболее сокровенных человеческих чувств — патриотизма, любви, дружбы, ревности и т. п., и благодаря своей волшебной простоте, глубине, искренности и непреходящей свежести, до сих пор находят свободный и легкий доступ к сердцу читателей.
Большое место отведено в лирике А. Толстого нашей русской природе.
Чудесны и лирические поэмы Толстого — «Портрет» и «Иоанн Дамаскин», очень важные для познания его литературно-эстетических взглядов.
Первая поэма — это подлинное славословье красоте, явленной поэту еще в отроческие годы на старинном женском портрете; вторая — восторженная хвала творчеству, воспевающему и утверждающему жизнь.
Толстой, рыцарски служивший красоте в любых ее проявлениях, обладал и глубоким историческим чувством. Об этом свидетельствуют его многочисленные баллады, посвященные преимущественно Киевской Руси, которую он, несомненно, идеализировал, противопоставляя ее Руси Московской, перенявшей, как ему казалось, некоторые «золотоордынские» черты.
В данном случае поэт ошибался, недооценивая необходимости той централизованной мощи, той твердости государственной власти, которая была необходима для возрождения и укрепления страны, героически освободившейся от двухвекового татаро-монгольского ига.
В соответствии с этими взглядами Толстой в своей драматической трилогии и в повести «Князь Серебряный» заметно однобоко, следуя Карамзину, изобразил Ивана Грозного, заострив внимание не столько на образе государственного деятеля, сколько на трагическом человеческом лике.
Однако в художественном отношении трилогия Толстого («Смерть Иоанна Грозного», «Царь Федор Иоаннович», «Царь Борис») относится к числу самых высоких созданий русской драматургии XIX века; недаром «Царь Федор» до сих пор не сходит с советской (да и международной) сцены.
Популярная повесть «Князь Серебряный», конечно, слабее; несмотря на свою чрезвычайную увлекательность, она воспринимается не как убедительно живая и солнечная правда жизни, а скорее как пышная, расцвеченная искусственными огнями декорация.
В творчестве Толстого необходимо особенно выделить еще три произведения — «Дон Жуан», «Дракон» и «Сон Попова».
В «Дон Жуане» и «Драконе» Толстой соседствует — пусть на правах младшего брата — с такими великанами мировой поэзии, как Данте и Гете, а в «Сне Попова» выступает как беспощадно острый сатирик-разоблачитель бюрократически жандармских нравов.
Искрометный сатирический талант проявился у Толстого в тех стихах, которые были написаны им в содружестве с братьями Жемчужниковыми и приписывались знаменитому «Козьме Пруткову».
Нельзя не упомянуть и о Толстом-рассказчике, давшем в «Упыре» и «Семье вурдалака» образцы фантастической прозы в стиле Э. Т. А. Гофмана.
Необходимо здесь же и подчеркнуть, что Толстой никогда и никому не подражал, оставаясь, независимо от любой тематики, от любых творческих приемов, национальным русским писателем.
Принадлежавший по рождению и воспитанию к элите тогдашнего общества, Толстой держался, однако, широких и свободолюбивых взглядов. Он решительно отказался от всяческой придворной карьеры, предпочитая ей вдохновенную жизнь свободного художника, что, кстати, и нашло свое отражение в поэме «Иоанн Дамаскин», автобиографизм которой несомненен.
Будучи прежде всего художником, Толстой политически не примыкал ни к одному стану — ни к правительственному, ни к революционному, находясь как бы «над схваткой».
Он сам, и притом с предельной искренностью, определил свое место среди двух враждующих станов:
Двух станов не боец, а только гость случайный,
За правду я бы рад поднять мой добрый меч,
Но спор с обоими — досель мой жребий тайный,
И к клятве ни один не мог меня привлечь;
Союза полного не будет между нами —
Не купленный никем, под чье б ни стал я знамя,
Пристрастной ревности друзей не в силах снесть,
Я знамени врага отстаивал бы честь.
Человек огромного прямодушия и большого, щедрого сердца, А. К. Толстой всю жизнь старался делать добро людям. «Благодаря близости к наследнику и высокому положению дядей Льва и Василия Перовских, многочисленные хлопоты Толстого за разных лиц редко не увенчивались успехом», — пишет биограф Толстого А. А. Кондратьев («Гр. А. К. Толстой. Материалы для истории жизни и творчества» С.-Петербург, изд-во «Огни», 1912). В частности, он ходатайствовал, хотя и безуспешно, перед Александром II о смягчении участи Чернышевского и способствовал «прекращению изгнания» Тургенева в 1852 году.
Вскоре после смерти Толстого (17 октября 1875 г.) Тургенев писал М. М. Стасюлевичу, редактору журнала «Вестник Европы»:
“Рыцарская натура” — это выражение почти неизбежно приходило всем на уста при одной мысли о Толстом; я бы позволил себе употребить другой, в наше время несколько заподозренный — но прекрасный и в данном случае самый уместный — эпитет. Натура гуманная, глубоко гуманная! — вот что был Толстой — и как у всякого истинного поэта, жизнь которого неуклонно переливается в его творчестве, — эта гуманная натура Толстого сквозит и дышит во всем, что он написал...»
Вот этот, тонко почувствованный Тургеневым гуманизм А. К. Толстого и способствовал тому, что его творчество глубоко и прочно вошло в обиход нового, советского, читателя.
II
А. К. Толстой, как и многие русские писатели и поэты, был страстным охотником; замечателен его юношеский портрет, с ружьем и собакой, созданный К. Брюлловым в жанре высокого, несколько парадного мастерства.
Страсть к охоте сопутствовала Толстому на протяжении всей жизни, оказывая большое влияние на его творчество.
В «Литературной исповеди», адресованной проф. де Губернатису, Толстой писал между прочим (4 марта 1874 г.):
«С двадцатого года моей жизни она [охота] приобрела надо мной силу, и я предавался ей с таким жаром, что охоте посвящалось все мое свободное время... Между записными охотниками я скоро приобрел известную репутацию за мою охоту на медведей и лосей, и я, очертя голову, отдался стихии... она даже не осталась без влияния на колорит моей поэзии. Мне кажется, я обязан этой жизни охотника тем, что моя поэзия почти всегда писана в мажорном тоне, между тем как мои соотечественники пели по большей части в минорном. Я откладываю до дней моей старости описание многих трогательных эпизодов этой жизни среди лесов, какую я вел в лучшие годы моей жизни...»
Один из друзей А. К. Толстого, кн. А. Н. Церетелев, в своих «заметках» о Толстом («Материалы для некролога»), написанных 3 ноября 1875 года, говорит о Толстом и как о природолюбе и охотнике. «Толстой часто и подолгу живал в деревне. Он любил особенно леса, как «живого человека», и не переставал до последних дней жизни наслаждаться их прелестями... Толстой был страстным охотником и замечательным стрелком. Он не помнил точную цифру убитых им медведей, но значительно за 40 (он припоминал, как шел на 40-го). Рядом с этой охотой он ставил охоту на глухарей на току и с увлечением говорил о ней. Уже в последние годы, пользуясь роздыхом от мучивших его болезней, он спешил поохотиться».
Охота в той или иной степени отразилась у Толстого и в лирике (крепче и ярче всего — в стих. «На тяге»), и в некоторых балладах («Слепой», «Вихорь-конь»), и в «Князе Серебряном» (сцена с соколами), и в рассказах («Два дня в киргизской степи»). Поэтически говорил Толстой о своих охотах и в некоторых письмах «к разным лицам».
Так, в одном письме из своей усадьбы «Красный Рог» (1868 г.) Толстой с восторгом отзывался о глухариных токах:
«Вообразите себе весеннюю ночь, теплую, темную, звездную, посреди лесов. Вы сидите у костра; сухой хворост пламенеет, кричат цапли в болоте... и потом, прыжок за прыжком, вы подходите к глухарю, поющему свою таинственную, возбуждающую песню. Что может быть поэтичнее на свете! А если ночь лунная, и вам видно, как глухарь распускает хвост и охорашивается на ветке ели... и если под вашим выстрелом он падает, ломая ветви!.. И за это я охотно согласился бы никогда больше не видеть Рима...»
Судя по письмам, охота на глухариных токах была действительно излюбленной охотой А. К. Толстого, он часто возвращался к описаниям ее красот.
Посылая, например, одному из друзей — Б. М. Маркевичу — новую балладу (15 апреля 1869 г.), Толстой писал:
«Если вы найдете в этих стихах что-то весеннее, если вы в них почувствуете запах анемон и дух молодых берез, который я слышу в них, — это потому, что они были написаны под впечатлением молодой природы, во время, до или после моих поездок в лес, полный пеньем дроздов, цаплей, кукушек и разных болотных птиц. В час ночи, всякий день аккуратно я сажусь верхом и еду верст за десять ждать у горящего костра восходящую зарю, чтобы стрелять великолепных глухарей... Третьего дня я взял с собой мою жену, и она была так восхищена всем, что видела и слышала, что ей жаль было уезжать...»
Любил Толстой и вальдшнепную тягу. В письме из Рима в 1866 году к племяннику жены А. П. Бахметеву он спрашивал его: «Ходите ли вы на вальдшнепов? Ведь это одна из самых хороших охот, чуть ли не лучшая после глухарей...»
По письмам же видно, как глубоко обостряла охотничья страсть Толстого его любовь к природе.
Вот чудесная картина весенней ночи (в письме от 9 мая 1869 г.): «Сегодня ночь теплая, черная и чрезвычайно звездная и с лунным светом, похожим на серебряные вышивки по черному бархату. Ночь тепла до духоты — и сырая...
И в соседнем болоте издает звуки, подобные мычанию быка, птица, называемая выпь; а под моим окном звучат короткие и методические ноты козодоя — точно кто-то щелкает в серебряный колокольчик...
Солнце только что зашло. Я возвращался вдоль реки с охоты на вальдшнепов и не узнал края... Густой, плотный туман, точно ряд облаков, подымался с воды серебристой скатертью, расстилался по лугам вплоть до ближайшей рощи, превращая этим реку и луга в красивое неожиданное озеро. Но потом быстро, очень быстро наступила темнота; озеро засверкало под лучами месяца, словно настоящая вода, и я вернулся домой весь мокрый, будто из-под дождя. Дома мы еще сидели на террасе, глядя на эту благословенную ночь, и слушали лягушек, выпь, соловья...
Все поет, все трепещет, все звучит, а то, что не может петь: нарциссы, сирень, простые березки, — все это наполняет ночь самым красноречивым благоуханием...»
В одном из писем (к Б. М. Маркевичу от 8 апреля 1869 г.) А. К. Толстой задал самому себе вопрос: «Познал ли ты пустыню и одиночество? — но не то, фаустовское, а то, которое в лесу весной?..»
Лесное одиночество как источник художественного вдохновения Толстой, безусловно, познал в своих охотничьих странствиях, вплотную сблизивших его с природой (как познал позднее это и сходствующий кое в чем с ним Пришвин).
Тема охоты до конца дней волновала А. К. Толстого.
В год смерти он принялся за работу над «Охотничьими воспоминаниями», о которых упоминал в своей «Литературной исповеди» де Губернатису.
В письме М. М. Стасюлевичу (от 4 июля 1875 г., то есть за три месяца до смерти) Толстой писал:
«Быть может, в течение зимы я предложу вам в “В[естннк] Е[вропы]” новую работу, а именно: “Охотничьи воспоминания” в прозе, которые я уже начал набрасывать. Туда войдет сверх настоящих охотничьих приключений, которыми я очень богат, множество анекдотов о живых и мертвых и вообще все, что взбредет в голову. Оно, если удастся, может выйти и характерно, и интересно...»
Остается только глубоко пожалеть, что этот прекрасный замысел остался неосуществленным и что рукопись «Охотничьих воспоминаний», хранившаяся, по некоторым данным, у брата А. Н. Церетелева — поэта Д. Н. Церетелева, была безвозвратно утеряна.
Но и то, что написано А. К. Толстым об охоте, драгоценным вкладом входит в нашу охотничью классику, как входит навсегда в нашу память его благородный образ, увековеченный Брюлловым.
