Бондарев Дмитрий Владимирович
Да, охотником надо родиться. На седьмом десятке лет я ворошу в памяти былое, и меня не покидает чувство бесконечного счастья и благодарности судьбе за «охотничьи гены», заложенные во мне от предков и приведшие к познанию живой природы.
Между тем, слова, вынесенные в заголовок, были тщательно вымараны редакторами при подготовке одной из моих книг об Астраханском заповеднике, с которым я связан почти сорок лет.
Бог им судья. Они не были охотниками, это их беда, а не вина. Они не могут понять и поверить, что охота включает в себя не только меткие выстрелы, но и умение наблюдать и проникать в природные процессы и явления, глубинное понимание скрытых от людских глаз «тайн природы». Для этого мало одного только влечения к охоте. Хорошо, когда рядом есть умелый наставник, передающий тонкости охотничьего мастерства. Мне везло на таких людей с раннего детства.
Родившись в семье, где на слуху были рассказы бабушки и матери про деда-охотника, умершего, когда я был еще слишком мал, чтобы его помнить, я как бы воссоздал облик деда по материнской линии. Обедневший дворянин, юрист, зарабатывающий на жизнь своим трудом, он всегда оставался верен охотничьей страсти. В его доме с большим садом постоянно были собаки (преимущественно пойнтеры), он держал лошадь и дрожки, на которых выезжал на охоту. Все это оборвалось после 1917 года...
В отцовском роду охотников не было. Отца, инженера-строителя, часто переводили со стройки на стройку. Семья кочевала из Харькова в Магнитогорск, затем в Уфу, где мне и суждено было родиться, провести детство и юность. Уфа в конце 30-х годов была наводнена ссыльными, большей частью из Ленинграда. После «кировского потока» и ряда других процессов, исковеркавших многие судьбы, на улицах города часто можно было видеть людей в более чем скромной одежде, занятых поисками жилья и пропитания. Моя мать, прозванная знакомыми «Вера — скорая помощь», нередко приводила этих бедолаг к нам домой, хлопотала об их устройстве. Отец ведал крупным строительством и сам опасался репрессий, но сочувствовал пострадавшим. В такое время появилась у нас в доме семья Удальцовых. Глава ее, Сергей Алексеевич, богатырского роста и телосложения, до 1917 года имел непосредственное отношение к Гатчинской охоте. Какой он занимал пост — не знаю, но его красочные рассказы и описания выездов, порядка следования охотников и собак, картины охот, оставляли в моей юной душе неотразимый след. Иногда он, сидя по вечерам в кругу собравшихся слушателей (а я всегда был рядом), копировал звуки тетеревиного тока, свист утиных крыльев, рассказывал о гончих собаках. В ходу были такие выражения, как «полаз», «скол» и т.п. Позднее, обосновавшись в Уфе, Удальцовы изредка бывали на охоте, и я заслушивался их рассказами о тяге вальдшнепов, а иногда и рассматривал трофеи. Вальдшнепы тогда тянули за Белой, возле самого города. Виталий Удальцов, студент, погибший в 41-м под Ельней, показывал мне, совсем еще мальчугану, как снаряжаются патроны, рассказывал о назначении той или иной части ружья, а порой давал подержать само ружье, что было для меня верхом блаженства.
Во время войны, после смерти отца, тяга к охоте была ослаблена ежедневными заботами о куске хлеба, учебой в промерзшей школе и надеждами на лучшие дни. Но жил где-то в глубине души, тлел едва-едва огонек, ждал своего часа.
Благотворное влияние на юнца, рано осиротевшего и тянувшегося к познаниям природы, оказала семья профессора ботаники А. Н. Богданова. Близкое знакомство, широкий доступ к профессорской библиотеке, позволили мне глубже понять всю прелесть охоты. Сам Александр Николаевич ко времени нашего знакомства охотиться ввиду преклонного возраста уже перестал, но хранившееся в их доме ружье доверялось мне для чистки и смазки, понятно, под присмотром хозяина. А уж каким счастьем было участие в экспедиционных поездках по Башкирии, куда брал меня руководивший ими Александр Николаевич. Поездки эти, общение с учеными, всегда давали много знаний и служили примером бережного отношения к природе.
Наступил 1947 год. После десяти лет каторги и лагерей вернулся в Уфу племянник Богдановых, Владимир Георгиевич Бер. Энтомолог-лесопатолог, большой знаток леса, он сумел привить мне любовь к этой неотъемлемой части русской природы. Наши совместные экскурсии по живописным местам поймы Белой дали мне много познаний о жизни леса.
В то время я зачитывался книгами об охоте, со стола не сходили книги Бианки, Арсеньева, Аксакова, Лесника. О Евгении Васильевиче Дубровском, печатавшемся под псевдонимом Лесник, о его жизни и нелегкой судьбе, много рассказывала одна из старушек, пригретых матерью, его родственница. Но с наибольшим упоением я читал сборник рассказов «По полям и лесам», изданный в 1940 году в издательстве «Московский рабочий». Как сейчас помню темно-зеленый переплет и вытисненное на нем изображение охотника с собакой. А рассказы А.Перегудова «Шалаш», В.Правдухина «Крылатые кочевники» и еще одного автора, фамилию которого, к стыду своему, забыл, «Ласковые собаки» — о смычке гончих — помню во всех подробностях до сих пор.
Приближалось мое шестнадцатилетие. Лучшего подарка, чем ружье, нельзя было и придумать. Мать, зная мои мечты о ружье, принесла мне выпрошенную у знакомых берданку 28 калибра. Но первая радость тут же сменилась огорчением — берданка была без затвора. Мать по незнанию не обратила на это внимания. Достать же затвор тогда мне не представилось возможным, и, повисев некоторое время над моей кроватью, ружье было возвращено владельцам. Мечта так и осталась мечтой. Скудный семейный бюджет не позволял ее осуществить.
В 1949 году, после окончания девятого класса, стремясь помочь матери, я перешел в вечернюю школу и стал работать. Работа учеником в фотоателье, конечно, была далека от моих мечтаний и грез, но все-таки давала деньги, пусть и небольшие. А за деньги можно было купить ружье! И оно было куплено — одностволка ИЖ-5, 16 калибра. Первое собственное ружье! Я стал охотником. Но перед этим я часто посещал магазин общества охотников, располагавшийся тогда на Октябрьской площади, возле трамвайного кольца. На этой же площади помещалось и фотоателье, где я работал. Свободные минуты я посвящал созерцанию ружей, стоявших на комиссии, благо в те времена каких только ружей не было в продаже. Продавец охотничьего магазина, Евгений Васильевич Каптелинин, видя мой интерес, иногда снимал со стойки какое-нибудь ружье и давал мне его рассмотреть поближе. Я познакомился со многими охотниками, так или иначе оказавшими влияние на мое приобщение к великому и благородному племени. Магазин одновременно служил и клубом. Здесь передавались последние новости, обсуждались достоинства собак или ружей, делались прогнозы на предстоящий охотничий сезон.
Помню яркий мартовский день, когда в лужах отражалось солнце, воробьи шумно радовались приходу весны, вдоль трамвайных рельсов текли мутные ручьи. У большого окна — витрины охотничьего магазина, где стояли пропыленные чучела красноголового нырка и чомги, лежали патронташ с поблескивающими головками латунных гильз, ягдташ и висела рыболовная сеть, собралась небольшая группа мужчин. Стоя тесным кружком, они громко обсуждали особенности весны, радовались предстоящему началу охотничьего сезона, доказывали друг другу достоинства тех или иных угодий, куда намеревались отправиться. Весенняя охота в то время разрешалась с прилета и, как правило, до 10 мая, в зависимости от особенностей весны. Вышедший из магазина Евгений Васильевич со смехом воскликнул: «Ну, токовики собрались!»
Почти полвека минуло, а я помню лица ушедших в мир иной охотников, ружья, которые приходилось держать в руках. Иногда попадались очень любопытные ружья. Одно такое я приобрел. Двустволка с замками в шейку, курки изогнуты с наклоном вперед. В стволах из дамасской стали было по четыре прямых нареза. Открывалось ружье путем отведения цевья в сторону. На прицельной планке была надпись «Хофель-Майер в Кракове». Но бой его меня разочаровал. Оно было подарено мной впоследствии одному из сокурсников, которого я пытался приобщить к охоте. Но не всем дано быть охотниками — товарищ вскоре его благополучно утопил. Думаю, что сейчас это ружье нашло бы достойное место в музее.
Характерно то, что взрослые, подчас пожилые охотники, разговаривали со мной, мальчишкой, как с равным. Я был принят в Охотничье Братство, объединявшее людей разных возрастов и профессий, характеров и наклонностей. Но всех отличало одно — благожелательность к порой совершенно незнакомому человеку, готовность придти на помощь, дать дельный совет. Даже сам Николай Мартынович Петин, председатель Башкирского общества охотников, мог пригласить к себе домой, предложив осмотреть свои ружья или дать почитать книгу об охоте. Помню, как, вручая мне книгу В.П.Правдухина «Годы, тропы, ружье», он внимательно посмотрел на меня поверх очков и сказал: «Здесь двух страниц не хватает, такой-то и такой-то. Береги, писал настоящий охотник».
После окончания средней школы я поступил на географический факультет Башкирского пединститута. Хотя работа учителя мне и не была по сердцу, но ехать в Балашиху, чтобы поступить в Московский пушно-меховой институт на факультет охотоведения, я не решился, опасаясь экзамена по химии (наш школьный учитель-химик постоянно болел и всем его ученикам выставили в аттестате тройки, что, впрочем, знаний не прибавляло). Раскаиваться в принятом решении не пришлось, преподаватели у нас были опытные и знающие. Особенно тепло я вспоминаю зоогеографа Геннадия Гиляриевича Штехера. Потомок польского шляхтича, сосланного в Уфу еще в 19-м веке, он был страстным охотником, что и послужило нашему сближению. Даже приходя в институт на занятия, он не снимал с лацкана пиджака значок члена общества охотников (были в давние времена такие!). Бывая у него дома, знакомясь с его библиотекой, где было немало старых охотничьих изданий, всегда ощущал я чувство охотничьего братства. Впоследствии в экспедициях по побережьям Каспия не раз поминал добрым словом старого педагога.
А мне продолжало везти на знакомства с настоящими охотниками, людьми интересными, хорошо знающими охоту и природу. Одним из таких был Михаил Яковлевич Волков. Старше меня более чем на двадцать лет, он обладал, помимо обширных знаний зоологии и искусства таксидермии, какой-то притягательной силой, влекущей к нему молодых охотников, интересующихся жизнью птиц и зверей. Работая в Башкирском краеведческом музее, М.Я.Волков создавал целые сцены из жизни животных. Он много рассказывал о природе Маньчжурии, где ему пришлось долго жить в молодости, о повадках зверей этого края, о различных случаях на охоте. Сейчас, читая увлекательные рассказы Валерия Янковского, я всегда вспоминаю Михаила Яковлевича. Мы совершили с ним не один охотничий поход. Благодаря ему мне удалось овладеть основами таксидермии, что впоследствии не раз облегчало работу зоолога. Тогда же, в дни студенческих каникул 1951 года (стройотряды еще не были в моде) по его рекомендации я был включен рабочим в состав экспедиции Башкирского краеведческого музея. Работая в горах Южного Урала рядом со специалистами — зоологом, ботаником и почвоведом, получил немало практических навыков в полевой практике. Мы с Михаилом Яковлевичем, как охотники, занимались сбором материала и одновременно снабжали дичью наш небольшой отряд. Осенью же нашей любимой охотой было чучеление — охота на тетеревов с чучелами.
В осенней уреме воздух наполнен запахом прелого листа и грибов. На оголившихся березах кормящиеся почками тетерева видны издалека. На опушках леса, раскинувшегося по левобережью Белой, в начале 50-х годов тетерева были хоть и не очень многочисленны, но и редкости не представляли. Химия тогда еще не сделала свое черное дело. За день при благоприятной погоде 2—3 тетерева были обычными трофеями охотника. Особенно хорошо тетерева вылетали по утрам, когда небольшой морозец прихватывал тонким ледком лужи, слой опавших листьев покрывался корочкой, хрустевшей под ногами. Небо очищалось от низких серых туч. Стволы берез светились и поблескивали на восходящем солнце. Чучела тетеревов, выставленные на длинных шестах у «присадистых» берез, были издалека заметны. Один из нас оставался в шалаше, сделанном в пределах верного выстрела от места возможной присадки птиц, и сидел там в ожидании. В задачу второго входило правильно подойти к кормящимся тетеревам и направить их после взлета в сторону выставленных чучел. Загонщик, ходя по лесу, одновременно мог поднять и беляка, уже вылинявшего и заметного среди кустов и деревьев своей белой шубкой. При определенном везении заяц становился желанным трофеем в добавление к тетеревам.
Наша дружба с М. Я. Волковым продолжалась много лет. В 1960 году он уехал в Сихотэ-Алиньский заповедник. Многие зоологи, работавшие на Дальнем Востоке, знали этого интересного человека. В конце своей жизни он работал в Дальневосточном научном центре АН СССР, живя во Владивостоке. Последнее письмо от него я получил в мае 1982 года. В нем старый охотник рассказывал об охоте на гусей и уток на озере Ханка. Было ему тогда 77 лет.
В юности охота непреодолимо влекла меня в лес и на озера. Все свободное время отводилось ей. Иногда, что греха таить, «прихватывалось» и учебное время. Это грозило карами. Прежде всего — лишением стипендии, что было недопустимо при скромности нашего бытия. Тогда, в начале 50-х годов, нашими любимыми местами осенней охоты на уток были Кумли-Кульские озера, расположенные в пойме Белой, в 28 км от Уфы. Единственным транспортом, которым мы с другом располагали, были собственные ноги. Все наши походы строились следующим образом.
Мы учились на разных факультетах педагогического института, а так как здание института было небольшим, занятия проходили в две смены. Физики и математики, к коим относился друг, занимались с утра, а биологи и географы (это я) учились со второй половины дня до позднего вечера. Каждую субботу, заранее приготовив все необходимое, я мчался из института домой, наскоро проглатывал приготовленный матерью ужин, переодевался в охотничьи доспехи, хватал ружье (а у меня тогда уже было «Геко» 12 калибра) и рысью бежал к Сафроновской переправе. О мостах, соединявших берега Белой, тогда и понятия не было. Нужно было во что бы то ни стало успеть на последний рейс парома, отходившего в 11 часов вечера. Паром буксировал через реку небольшой катер «Сылва». Друг обычно ждал меня у парома. Переправившись на противоположный берег, мы, как говорится, брали ноги в руки и со скоростью, зависимой от погоды и состояния дороги, двигались к заветной цели. Надо ведь было успеть на утреннюю зорьку! Отстояв зорьку на утином перелете, попив чайку, мы брали в селе у знакомого рыбака челнок, выдолбленный из целого ствола осокоря. В Башкирии такой челнок называют ботником. На ботнике мы, попеременно меняясь местами (один толкается шестом, другой с ружьем наготове сидит на носу), объезжали систему озер, соединенных между собой узкими протоками. По зарослям рогоза выпугивали жировавших уток. Вечером надо было отстоять зорьку на одном из озер и уже в темноте пускаться в обратный путь. Обычно мы, двигаясь с передышками, приходили к первому рейсу парома, начинавшему работать в 6 часов утра. Переправившись на городскую сторону, друг бежал рысью домой, чтобы переодеться и успеть на занятия в институт. Я же имел «фору» — придя домой, мог поспать несколько часов до занятий.
Помню такой случай. Как-то темной октябрьской ночью мы брели, нагруженные связками уток, спотыкаясь от усталости, по дороге к городу, провожая тоскливыми взглядами редкие грузовики. Но вот одна из машин притормозила и, слегка обогнав нас, остановилась. Из кабины «ЗИС-5», в кузове которой высился воз сена, высунулся шофер. Посмотрев на нас, сказал: «Ребята, я сам охотник, все понимаю. Но в кузов посадить некуда, кабина занята. Вставайте на крылья, только не курите». Ухватившись за края кабины, мы с обеих сторон встали на крылья и благополучно доехали до парома.
В студенческие годы мне довелось быть хорошо знакомым еще с одним интереснейшим человеком, зоологом, охотоведом, близко знавшим Бориса Михайловича Житкова и Сергея Ивановича Огнева. Леонид Николаевич Бородин работал тогда охотоведом в госохотинспекции Башкирии. Я часто бывал у него дома. Слушая его рассказы, рассматривая фотографии, изображавшие природу дельты Волги и Астраханского заповедника, где в 30-е годы он с женой — препаратором Евдокией Павловной Шубиной, работал, я в мечтах уносился туда. Необъятные просторы тростниковых зарослей, окружавшие уютные култуки с лотосом, нимфейником, ежеголовником, где обитали гуси, утки, бакланы, пеликаны и цапли, представлялись мне сказочным миром. И не мог я тогда предполагать, что в реке жизни, несшей мой челнок через перекаты и мели, за очередным поворотом, как костер на вечернем берегу, засветится огоньком радости встреча с Астраханским заповедником. Встреча, длящаяся вот уже четвертый десяток лет.
А окружавшие меня в юности люди, которых я справедливо считаю своими учителями, настоящие охотники, ценители и хранители родной природы, исподволь, ненавязчиво, развивали во мне чувство любви и бережливости к ней.
После окончания института я был направлен в село Табынск, расположенное в долине реки Белой, на самом ее берегу. Работа в школе не давала удовлетворения. Утешала лишь близость охотничьих угодий, в то время (1954-55 годы) еще относительно мало изгаженных хозяйственной деятельностью человека. Апрельским утром, выйдя на крыльцо дома, можно было услышать, как захлебываясь в «бульканье» и «чуфыканье», токуют за рекой в лесу тетерева. Стаи проносящихся над рекой уток наполняли воздух шелестом крыльев.
Конечно же, все свободное время уделялось охоте. Мы близко сошлись с одним из учителей, охотником, имевшим неплохого выжлеца. С середины августа, когда открывался охотничий сезон, нашим постоянным спутником была моя Зента, курцхаар, работавшая по перепелам, тетеревам и вальдшнепам. С конца октября, когда высыпки вальдшнепов заканчивались, мы переключались на зайцев и охотились с гончей, пока позволяла глубина снежного покрова. Однако призыв в армию в конце 1955 года оторвал меня от любимого занятия.
Из армии я привез впечатления о чудесной природе Уссурийской тайги. Помещения воинской части, расположенной среди сопок, отапливались дровами. Меня нередко включали в команду по заготовке дров. Работая в лесу, имея возможность наблюдать жизнь тайги и ее обитателей, всегда вспоминал произведения В.К.Арсеньева и рассказы М.Я.Волкова.
По возвращении домой в начале 1957 года передо мной встала проблема трудоустройства. В школу идти не хотелось. И тут мне предложили работу в лесу. Не имея диплома лесничего, но обладая некоторыми знаниями, я стал начальником лесозаготовительного участка, снабжавшего сырьем деревообрабатывающее предприятие на юге Башкирии, в небольшом районном городке Мелеузе. Это назначение совпало с моим желанием создать семью с моей однокурсницей, работавшей там учительницей. Восемь лет жизни, помимо производственных дел, были наполнены, конечно же, охотой. Заведя гончую, дипломированную выжловку, все свободное время проводил в походах по окрестным полям и лесам. В составе бригады охотников пришлось добыть несколько лосей.
Мой лесоучасток находился в десятке километров от села Воскресенское, где директором школы был Константин Константинович Скрипчинский, страстный охотник. Охотничья страсть объединила нас, мы вместе совершили немало вылазок, сожгли не один охотничий костер. Наше близкое знакомство сыграло решающую роль в моей дальнейшей судьбе. К.К.Скрипчинский поступил в аспирантуру МГУ, а после ее окончания и защиты кандидатской диссертации был назначен директором Астраханского заповедника. Мы изредка переписывались. Мне очень хотелось побывать в том месте, о котором я когда-то мечтал.
Воспользовавшись приглашением товарища, в конце октября 1964 года я приехал в заповедник и в компании с К.К.Скрипчинским и главным бухгалтером Иваном Николаевичем Козловым, также завзятым охотником, на катере «Лотос» мы приплыли на Дамчикский участок. Был разгар осеннего пролета. На моторной лодке, которой управлял таксидермист Александр Андрианович Нестеров, мы выехали с центрального кордона вниз, на раскаты. Тысячные стаи уток, взлетая перед идущей лодкой, настолько поразили меня, что я, наблюдая невиданную ранее картину, буквально онемел. Стаи гусей поднимались из зарослей уже отцветшего и увядшего лотоса. Лебеди шумом крыльев наполняли воздух. Множество серых и белых цапель сидело на отмелях.
Выехав за пределы заповедника и остановившись в живописном месте, мои спутники решили сварить уху, благо в один из вентерей, или как в понизовье говорят, секретов, попал крупный сазан. Быстро приготовили ароматное варево. Мне подали в миске сазанью голову. Я попросил дать мне просто кусок рыбы, но мои компаньоны настояли, чтобы я съел именно голову. Ничего не подозревая, я добросовестно справился с ней, сдобрив чаркой водки. Принимая от меня пустую миску, Андрианыч весело промолвил: «Ну, теперь ты наш!» Я вопросительно оглядел своих спутников, не понимая в чем дело. Андрианыч пояснил — «Кто в ухе, да на раскатах, да под стопку, съест сазанью голову, обязательно вернется сюда, где бы он ни был».
И тут, хитро прищурившись, Скрипчинский обратился к Козлову: «Иван Николаевич, насколько я знаю, у нас вакантна должность главного лесничего?» Тот ответил утвердительно. Оба посмотрели на меня. Я, не колеблясь, согласился. Должность эта тогда входила в номенклатуру Главохоты РСФСР.
По возвращении домой я послал в Москву необходимые документы и через некоторое время получил письмо, подписанное тогдашним начальником Главохоты Николаем Васильевичем Елисеевым о том, что могу выезжать в Астрахань и приступать к работе. Мечты сбывались.
Приехав в начале весны 1965 года в заповедник, я сразу столкнулся с проблемой пожаров. Каждый год, в предполоводную межень, огромные тростниковые массивы подвергаются нашествию огня. Пуск тростниковых палов обычен у местных жителей, пастухов и рыбаков. Порой же браконьеры умышленно поджигают крепи тростника, чтобы отвлечь внимание работников заповедника на тушение огня, а самим, воспользовавшись этим, ловить рыбу или стрелять кабанов. А иногда и в отместку за составленный протокол. Но природе безразлично, кто и зачем пустил «красного петуха».
Весной погоду в дельте определяет ветер. Здесь он полный хозяин. Не встречая преград на пути, несется он над равниной с гудом и свистом. Преобладают ветры восточные. Набрав силу над бескрайними степями Казахстана, обрушивается ветер на дельту с неимоверной скоростью. Ломаются сучья деревьев, стелются в низких поклонах тростниковые крепи. Вьются по дорогам пыльные смерчи. Не балуют дожди астраханскую землю. Низкий весенний уровень воды, обсыхание ильменей создают в тростниковом краю необычайную опасность пожара. Тысячи гектаров тростниковых крепей, где одни старые, отмершие стебли высохли и превратились в труху, другие еще стоят, ломкие и хрупкие, перемежаясь с молодыми побегами — все это вспыхивает как порох!
Каждый год готовятся к пожарам в заповеднике. Но иногда огонь прорывается в лазейки на противопожарных полосах. А то и ураганным ветром перебрасываются горящие махалки тростника на значительные расстояния, через протоки и ерики. Шалый ветер несет хлопья черных сгоревших стеблей тростника, вздымает снопы огня, разбрасывает тысячи искр. Полыхает пламя. За несколько сот метров слышен треск горящих стеблей. Подойти к огню невозможно, жар такой, что плавится алюминий. Убежать — не убежишь, его ведь тушить надо. Обычно эффект дает только пуск встречного пала. Сойдутся в бушующем пламени две стены огня, сгорит все, что может гореть, на пути этой страшной силы и опадет огонь, оставив после себя мертвое пространство.
Сколько смертей, сколько трагедий несет разбушевавшаяся стихия всему живому. До последнего момента прикрывала фазанка насиженную кладку и, взлетев, подхваченная огненным вихрем, упала с опаленными крыльями рядом с погибшим гнездом. Молодая свинья, принесшая первый раз потомство, не могла отойти от визжащих в ужасе поросят. Потеряв в огне детей, она с опаленной шерстью, вытекшими глазами и слезшими от высокой температуры копытами выползла на берег и, упав у воды, застыла. Старые, опытные матки, издалека почуяв запах дыма, невзирая ни на что и пренебрегая близостью боровшихся с огнем людей, бросаются вплавь через ерики, грозным хрюканьем подгоняя полосатых детишек. Обезумевшая от страха лисица, держа в зубах уцелевшее чадо, промчалась мимо, бросив остальных на верную гибель.
Спасается от огня все живое, все, кто может бегать, ползать, летать. Улететь может лишь взрослая птица, имеющая сильные крылья. В апреле же в птичьих колониях у бакланов и цапель птенцы и кладки. Жуткую картину представляет сгоревшая колония. Лишь обугленные стволы остаются на месте раскидистых деревьев, увешанных гнездами.
Все это прошло перед моими глазами. Да и самому приходилось попадать в такие переплеты, что порой выручали только охотничья сноровка и смекалка, да еще случай. К счастью, пожары в заповеднике происходят не каждый год.
Огонь и вода. Они как бы неотделимы друг от друга. Лишь только прошел пожароопасный период, как начинается половодье. И хорошо, если оно не очень высокое. При высоком паводке многие млекопитающие, в первую очередь кабаны, находятся в очень сложном положении. Приходилось строить искусственные возвышения, где бы животные могли пережить трудное время.
Помимо текущих дел, связанных с охраной, лесовосстановлением, фенологическими наблюдениями, мне пришлось столкнуться с еще одной проблемой. В 1967 году, по семейным обстоятельствам, вынужден был уехать из Астрахани К. К. Скрипчинский. Директором был назначен А. П. Аверьянов. Александр Петрович был опытным, умелым хозяйственником и руководителем. По его инициативе были построены новые здания управления заповедника в Астрахани, музей на Дамчикском участке, много жилых домов. Обновлялась техника, было построено экспедиционное судно «Пеликан», на котором мне впоследствии пришлось немало плавать в экспедициях, работая орнитологом. Но времена тогда были такие, (а может быть и не только тогда?) что местные власти считали заповедник местом отдыха и веселых времяпрепровождений, заканчивающихся как правило, обильными возлияниями, где я должен был их сопровождать. Вскоре мне это надоело и при первой возможности я предпочел перейти на место старшего научного сотрудника-фенолога, отвечающего за составление «Летописи природы». Так, в конце 1968 года я связал свою жизнь с наукой.
Однако фенологом мне пришлось быть недолго. Создавалась Каспийская орнитологическая станция. Руководить ею было поручено Владимиру Васильевичу Виноградову, приехавшему за год до того из Турианчайского заповедника. Прекрасный специалист, кандидат биологических наук, тонкий наблюдатель и умелый наставник, он всю жизнь был связан с системой заповедников, работая старшим научным сотрудником, зам. директора по научной части, директором. Башкирский, Мордовский, Кавказский, Денежкин камень, Кызыл-Агачский, Турианчайский и, наконец, Астраханский заповедник, где он проработал последние 15 лет своей жизни, были этапами его пути. Подбирая штат станции, Владимир Васильевич, по его выражению, заметив во мне «искру Божью», знание птиц и интерес к орнитологии, пригласил меня на место старшего научного сотрудника. Началась жизнь, полная новых впечатлений, поисков ответов на многие вопросы, связанные с изучением птиц, их экологии, миграциями, местами обитания. С 1968 по 1977 год было совершено множество экспедиционных поездок. На баркасе, лодке, куласе, автомобиле, самолете и вертолете обследовались и изучались все побережья Каспийского моря от Кызыл-Агача на западе до Гассан-Кули на востоке. В 1971 году на парусно-моторной лодке вдвоем с товарищем мы прошли путь от дельты Волги до дельты Урала. Ежегодно проводились учеты водоплавающих, зимовавших в Азербайджане, а также на Аграханском заливе в Дагестане. Была впервые составлена подробная карта размещения колониальных птиц на Северном Каспии.
Пожалуй, мне легче объяснить, как проехать по той или иной протоке в дельте Волги или попасть на какой-нибудь из ее многочисленных островов, нежели назвать, где находится в Астрахани одна из улиц. С ранней весны до поздней осени, неделями не выходя из лодки, приходилось объезжать всю дельту, как говорится, вдоль и поперек. Собранный материал публиковался в виде статей в различных сборниках и журналах, а в 1976 году на кафедре зоологии позвоночных в Московском университете я защитил кандидатскую диссертацию на тему: «Голенастые и веслоногие птицы Северного Каспия». Но защита диссертации обернулась для меня весьма неожиданным образом. Вскоре мне предложили должность заместителя директора заповедника по научной работе.
Семидесятые годы отложились в памяти как самое плодотворное время жизни. Помимо ряда научных статей, в творческом содружестве с фотографом-анималистом Борисом Константиновичем Машковым и моим коллегой Германом Михайловичем Русановым в 1971 году в издательстве «Планета» мы выпустили красочный альбом о заповеднике, положивший начало целой серии подобных изданий. В 1977 году вышла в Нижне-Волжском издательстве моя книга «Жемчужина Каспия» о природе и людях Астраханского заповедника. В 1982 году в том же соавторстве вышел другой, более ярко оформленный альбом о заповеднике. Много труда пришлось мне положить на создание фильма о заповеднике. Писал сценарий, готовил и озвучивал текст, консультировал режиссера и оператора. Премьера фильма под названием «Эта сказочная дельта» состоялась по Центральному телевидению в день открытия Олимпиады-80. Все это сочеталось с обследованием водно-болотных угодий, учетом ресурсов охотничье-промысловых птиц. Много времени уходило на составление различного рода отчетов и бумаг. На полевые работы оставалось все меньше свободных дней. А тут, с уходом на пенсию директора заповедника А. П. Аверьянова, мне предложили занять его место. И хоть я упирался, уверяя, что работа администратора не по мне, пришлось временно согласиться. Однако существовавшее тогда, в 1980 году, двойное подчинение требовало согласия Астраханского обкома КПСС. Вот тут-то была загвоздка. Местная партийная элита, зная мою позицию в отношении заповедника и «ершистый» характер, никак не хотела видеть меня во главе коллектива. За полтора года, когда мне пришлось исполнять обязанности директора, из Астрахани в Главприроду Минсельхоза СССР направлялись кандидаты на этот пост 8 раз! Все они по тем или иным причинам отклонялись Главком.
Приведу характерный для того времени пример. Вызывают меня в приемную к первому заместителю председателя облисполкома и вручают распоряжение, обязывающее заготовить в заповеднике ... 100 тысяч бакланов и сдать их в потребкооперацию для реализации мяса. С моими возражениями никто считаться не стал. Собранный тут же научный совет решил ни в коем случае не допускать подобного безобразия. Поняв, что мне одному не справиться, позвонил в Главприроду, Г.В.Висящеву. Глеб Васильевич понял меня с полуслова. Он вообще всегда относился к нуждам заповедника с пониманием. На следующий же день из Москвы в два адреса — (заповедник и Астраханский облисполком) поступила телеграмма, категорически запрещающая всякое вмешательство в природу. Не забуду искаженное гримасой лицо зарвавшегося чиновника, стучавшего кулаком по столу и приговаривающего: «Ну, ты у меня еще посмотришь!» Ничего, смотрю пока.
Наконец, после моих настоятельных просьб, вопрос решился. Во главе заповедника стал Александр Григорьевич Конечный, бывший секретарь райкома, имевший лесохозяйственное образование. Я вернулся к своим обязанностям заместителя по науке.
Но полуторагодичная нервотрепка вскоре дала о себе знать. Резко сдало здоровье. Старая болезнь обострилась и привела меня на операционный стол. Сложнейшая операция. Четверо суток в реанимации без сознания. Врачи уже подготовили жену к худшему исходу. Но, видно, охотничья закалка, старанья врачей и руки жены помогли выкарабкаться. И тут новый удар. С небольшим промежутком времени скончались мать и любимый учитель и друг, В.В.Виноградов. Снова больница, снова неимоверные усилия жены, старавшейся поднять меня на ноги. И совет врачей: «Если хочешь жить дальше, бросай все кабинеты и бумаги, езжай в свои камыши!» Я так и сделал.
Перейдя на должность старшего сотрудника, занялся «вороньей тематикой». Отрицательное влияние ворон на охотничью, да и не охотничью орнитофауну в дельте Волги огромно. Тысячи кладок крякв, лысух, других видов охотничьих птиц ежегодно погибают от хищничества ворон. Мной были разработаны и апробированы методы борьбы с вороной применительно к природным условиям дельты Волги. Работая в охотничьих хозяйствах дельты, используя специальную методику уничтожения ворон без применения ружья, я сумел убедить руководителей охотничьих организаций внедрять эти методы в практику. Работа пошла успешно.
С распадом Советского Союза и отделением Прикаспийских республик прекратила свое существование и Каспийская орнитологическая станция. Это совпало с моим шестидесятилетием. Я вышел на пенсию, но, не представляя себе жизни без заповедника, вернулся к работе лесничего, или по нынешним меркам, старшего госинспектора, приняв под свое начало Трехизбинский участок. В делах и заботах пролетели четыре года. Особенно трудным был 1996 засушливый год. Ни весеннего половодья, ни обычных полоев не было. Тростники стояли сухие. Замучили пожары. Несмотря на все принятые меры и мои старанья, Трехизбинский участок горел шесть раз. Отдав все силы на ликвидацию пожаров и после этого снова угодив в больницу, решил — все, надо бросать! Все, да не совсем. И теперь, не состоя в штате заповедника, постоянно веду фенологические наблюдения, готовлю порученный мне раздел «Летописи природы». Охотничья страсть уводит на плесы дельты. Руки еще крепко держат ружье и так радостно встречать рассвет, слушая прекрасную работу подсадной утки, издалека заслышавшей свист крыльев летящих сородичей.
И я счастлив, что мог хоть как-то отблагодарить всех истинных охотников — на пластинке с записями голосов птиц и охотничьих сцен, прекрасно подготовленной Сергеем Фокиным и Игорем Никольским — «Звуками наполненный ягдташ», ее обладатели могут услышать голос моей подсадной утки Дашки, побыть с нами вместе на весеннем пролете в дельте Волги.
И конечно, как и много лет подряд, я веду охотничий дневник. Перелистывая его страницы, так приятно воскрешать в памяти охоты прошлых лет, видеть перед глазами чудесные охотничьи зори.
