Лавринайтис В. Б.
I
Добраться на охоту в наших местах трудно: хорошие угодья далеко. Вот мы с Георгием Ивановичем и купили мотоциклы. Тут как раз и курсы в поселке открылись. Заведующий курсами, белобрысый, молодой, с гладкой прической, посмотрел на нас, подумал, дал по бумажке и сказал:
— Вот вам, деды-охотники, направление в поликлинику, идите, проверят вас.
Порядки мы уже знали. Но идти в поликлинику не хотелось.
— А без волокиты нельзя? — спросил я заведующего. — Без всяких бумажек...
— Нельзя, — ответил он. — Да какая же волокита? Всего одна справка о состоянии здоровья.
— Вот-вот, молодой человек, — сказал я полушутливо-полусерьезно. — Все с одной бумажки и начинается. А потом обрастешь ими, сам не рад будешь... Давай-ка с нынешнего дня на правильную дорожку вступим: зачисляй нас на курсы без всяких бумажек. Фото принесем, квитанцию об уплате за курсы тоже. А о здоровье на честное слово поверь. Что нас, стариков, по поликлиникам гонять?
— Волк лисе на честное слово поверил — да без хвоста остался, — без улыбки ответил заведующий.
Ну ясно, этого не уговоришь. Надо в шутку переводить, и я сказал:
— Хорошо, когда человек сказки знает. Весело побеседовали...
Заведующий что-то постороннее читать начал. Кончен, мол, разговор.
Георгий Иванович выступил вперед. До сих пор он молчал, выжидал:
— Не принимаешь, значит, без справки?
— Не могу, — заведующий поднял лицо. — Такой закон.
— Как твоя фамилия?
— Трапезников.
— Тогда понятно, — Георгий Иванович махнул рукой. — Нечего с тобой и разговаривать, зря время потеряли. Весь ваш род — Трапезниковы. И дед, и отец, и ты. И бабка, и мать, и жена. Все вы Трапезниковы. Вот что!
Заведующий смотрел растерянно:
— Позвольте... Ничего не понимаю.
— На досуге подумай. Авось поймешь. Трапе-езников!..
Вышли мы на улицу. Что же делать?
— Врачиху не уговорить, — уныло сказал Георгий Иванович.
— Не уговорить...
— А может, обманем?.. Зайдем сразу оба. Выгнать-то постесняется. Один отвечает, второй встанет позади врачихи, подскажет незаметно. Пальцами, губами — как придется. Где ты не увидишь, я, может, различу. Авось и сдадим так.
— Стыдно.
— Ничего стыдного. Рискнем. Пошли!
Подумал я. Делать, в самом деле, нечего. Рискнем.
Поликлиника в центре поселка. Люди встречались и все на нас с любопытством посматривали. Во мне росту почти два метра, плечи — косая сажень. Георгий Иванович худенький, невеликий — едва до плеча мне. Шаг у меня крупный, крепкий. Георгий Иванович шагает часто-часто, семенит. Одно одинаково: седые, как луни, оба. Одногодки — по шестьдесят шестому пошло. А я так привык к Георгию Ивановичу, что когда приходится идти одному — просто не по себе. Посмотришь вниз-налево, нет рядом друга — и так скучно станет, вроде не покурил, даже еще хуже. И Георгий Иванович так же. Видел я не раз: шагает по улице, взглянет вверх-направо, где мое лицо должно быть. Не увидит — помрачнеет и вздохнет...
В поликлинике нас без очереди пропустили. Глазной врач — девчушка молоденькая-молоденькая, внучке моей ровесница — сначала по таблице, что на стене, экзаменовала. Я все буквы разобрал. Конечно, не самые маленькие, да их она и не спрашивала. Потом достала книжечку. В ней на каждой страничке кружочки разноцветные и по ним тоже кружочками цветными что-нибудь написано, к примеру «8», «6», или нарисован прямоугольник, треугольник... Книжечку эту мы знаем по старой памяти: на военную переподготовку по ней уходили, зрение проверяли. Из-за нее нам и не хотелось в поликлинику; в ней и слабинка наша, открылась она перед уходом на пенсию. Начальник посылал нас здоровье обследовать; все нормально оказалось, кроме книжечки этой. Тогда внимания не обратили, тьфу, пустяк, а сейчас по-другому обернулось.
Достала, значит, врач книжечку. Георгий Иванович позицию позади девчушки занял и головой кивнул — порядок, мол.
— Какая здесь буква? Какая фигура? — спросила врач.
Всмотрелся я и вижу одни кружочки, а ни буквы, ни фигуры — и все тут. Метнул взгляд на Георгия Ивановича, тот плечами передернул сердито: тоже не видит. Стыдно, впору сквозь землю провалиться, но держусь, говорю уверенно:
— Восемь, пять, прямоугольник, треугольник, — может, угадаю. Мотоцикл ведь, мотоцикл!.. Столько планов: за сто километров на нем, дорогом, ездить мечтали. А за сто километров чего только нет: караси килограммовые, щуки метровые, уток невидимая тьма!..
Вздохнула врач и говорит виновато:
— Нельзя вам, дедушка, на курсы. Дальтонизм у вас. Цвета не различаете. Поедете на красный светофор, могут ударить вас.
Ну что ж, все, что мог, совершил. Дал место Георгию Ивановичу. Он по таблице тоже отлично сдал.
Дошла очередь до той же книжечки. Тут я незаметно, бочком за врача, чтоб другу помочь. Он из-за ее плеча на цыпочках выглядывал, а мне поверх головы прекрасно видно, как на ладони. На тех же страничках друг тоже споткнулся! Взглянет быстро на меня, а что я подскажу? Ничего не различаю. Пожму плечами. Что еще?..
Георгий Иванович отвечал смело. И молодец, запомнил: где я говорил, к примеру, «5», он говорил «6». Я говорил «треугольник», он — «четырехугольник». Но тоже не угадал.
— Как так! — закричал он. — Вот здесь, здесь я сказал, четырехугольник, а он сказал, что треугольник. Точно помню, что в вашей чертовой книжонке только треугольники и четырехугольники, других картинок нет.
— Забыли вы, дедушка, окружность еще есть. Вспомните получше.
Переглянулись мы. Фу ты, дьявол, правильно, забыли. Георгий Иванович ожесточенно махнул рукой:
— Треугольников и четырехугольников не хватило! Окружностей нарисовали. Все вам мало!
Пошли снова к заведующему. Друг мой мрачный, злой. А я вспоминал вслух, как у нас в жизни все интересно совпадало. В школе два года учились, учительница Елена Николаевна всегда нас, как лучших, учеников, в пример ставила. А батюшка отец Иннокентий частенько за ухо из класса выводил. И тоже обоих. Пробегаем, проиграем, не выучим какого-нибудь святого... Здоровый был поп: в одной руке мое ухо, в другой — приятеля, еще и поднимет на ходу... В гражданскую войну в бою отличимся, и как благодарность перед строем — так обоим. Потом на работе: если Георгию Ивановичу премия, то и мне. Я — на Доске почета, и он там же. На море, на курорт посылали обоих. В пятьдесят лет плавать вместе научились. Правда, не там, где глубоко, а где руками достать можно, но все равно здорово получалось. На пенсию в один день ушли, обоим по радиоприемнику подарили. И вот сейчас одинаково: оба не прошли комиссию, и по одной причине. А Георгий Иванович из себя выходил:
— Формалистка несчастная! Где у нас светофоры? Один на переезде стоит, так когда ехать нельзя — шлагбаум закрыт, бревно поперек дороги, да еще полосатое! Пять дальтонизмов будет — и то бревно такое увидишь. «Светофоры»!.. — и ко мне обратился: — Пропало ведь все! Вот тебе караси да щуки, утки и гуси... Все пропало! Понял?
— Поживем — увидим, — ответил я.
Вошли к завкурсами. Он не один, милиционер с ним. Постарше годами, но тоже молодой, около сорока, не больше. Одногодков-то в поселке мы всех знаем, а молодых нет. Быстро растут они, не уследишь.
Покосился заведующий на Георгия Ивановича, взял бумажки. Прочитал и сказал;
— Принять не могу.
— Выходит, зря мотоциклы купили? — спросил Георгий Иванович.
— Почему зря? Сыновьям или внукам подарите.
— Ты от своего дедушки тоже такого же скромного подарочка дожидаешься? Давно ждешь?
— Почему это? — даже опешил заведующий.
— Потому что очень быстро нашелся: «подарите». И примешь, примешь подарочек, по лицу вижу. Стыдно такому молодому побираться, вот что! Сам заработай, чем на дедушкино рассчитывать, и вообще молод советовать мне, кому подарить. Как-нибудь без Трапезниковых додумаюсь.
Откашлялся заведующий. Сказал сухо:
— Совет мой не в счет, извините. Сами покупали машины, сами решайте, как быть. А у меня, между прочим, мотоцикл есть, подарка не жду. И может, объясните, чем это вам весь род Трапезниковых насолил. Думал — и не могу понять.
Почувствовал я, кипит весь Георгий Иванович, такого наговорить может, что не поздоровится, хоть и пенсионер. Потянул я его к выходу, хватит, мол, не рыпайся, милиционер же рядом, кто его знает, какой у него характер.
— Подождите, отцы, не уходите. Посидите немного, я сейчас, — вдруг мягко заговорил милиционер и вышел.
Протопали его шаги по коридору, потом стихли. Ничего не понимая, мы переглянулись. Подождали. Мииут через пять вернулся милиционер.
— Ну вот что. Звонил в поликлинику. Не так страшно у вас со зрением, но под официальный документ не подходите. На товарища Трапезникова не сердитесь: не может он вас принять. Но не расстраивайтесь: заправляйте мотоциклы и ездите без курсов и без прав. Знаю, что не выпиваете оба. Знаю, что для охоты да рыбалки купили машины. Один уговор: на улицу не выезжать, из дома и — прямо в лес. «Правила уличного движения» почитайте, как обгонять, как разъезжаться. Проверю! Ездите!
Вон как обернулось! Милый ты человек, расцеловали бы, если можно!
Вышли мы из кабинета, слышим: о нас заговорили. Невольно как-то остановился я, Георгий Иванович тоже.
— Закон нарушаете, — говорит завкурсами.
— Эх, Трапезников! — перебивает милиционер. И голос взволнованный-взволнованный. — Молод ты и потому, наверное, почувствовать в полную силу не можешь, какое время наступило. Вспомни, давно ли в нашем поселке велосипедов несчастных было раз-два и обчелся. Крутит кто-то по улице, ребятишки за ним, как за чудом, бегут. А сейчас? На пятьсот дворов — четыреста мотоциклов! Два года машина у меня: мчусь — сердце от восторга замирает. Ну и не могу стариков этой радости лишить. Раньше не удалось, пусть хоть перед смертью ее испытают. Громких слов не люблю, но такие вот старики и сделали жизнь, что нам сейчас и мотоцикл, и мотороллер, и телевизор не в диковинку. Не бойся за них, вот увидишь — аккуратнее водителей не найдешь.
Проняло заведующего:
— Что там... Пусть ездят, конечно... Только ничего они в машине без курсов не поймут. Грамотенка аховая, и с техникой на работе не были связаны. Топор да пила. Не изучат материальную часть.
— Не беспокойся, — рассмеялся милиционер. — Хлебнут фунт лиха, изучат.
Вышли мы на улицу. Денек весенний, солнышко пригревает, с крыш капает, снежок мягкий, и кое-где лужицы по дороге растекаются. Девчата на автомобиле куда-то поехали, песню поют. И у меня на сердце тоже было светло, радостно.
А Георгий Иванович брюзжал:
— Ишь, ты, нашелся какой: «перед смертью». Еще посмотрим, кто кого переживет. И на заведующего: — «Грамотенка аховая». Тебя б, белобрысый, — в наше время, когда один учитель на два села был, я бы посмотрел, каким ты грамотеем стал. В кабинете не сидел бы, не задирал нос...
II
С самого начала дружбы с Георгием Ивановичем, то есть с самого детства, я убедился, так сказать на практике, что люди с тяжеловесной комплекцией всегда бодрые и радостные, а маленькие и худенькие — не всегда.
Вот и сегодня, в такое чудесное осеннее утречко он пришел с утиного перелета туча тучей: выстрелил двенадцать раз и ничего не убил. Я выстрелил тоже не меньше, но совсем не расстроился, хотя ни одной утки в камыш не упало, все улетели. Что за беда? Переночевали на природе, вдоволь попили чайку по-таежному, полюбовались, как солнышко всходит и закатывается, тишину ночи послушали. Уток посмотрели. Побахали. Ну а не убили, так что же? В следующий раз убьем! Все впереди, до конца сезона еще далеко. А кончится охота, будем ездить сомов ловить. А там и подледная рыбалка подойдет. А там опять весна, снова утки прилетят. Настреляем еще!
Все это я говорил другу, собираясь домой.
Георгий Иванович не принимал участия в сборах. Он полулежал у костра с мрачным и презрительным выражением на лице и только изредка делал замечания вроде: «Соль вон оставил. Ослеп, не видишь?», «Ложки раздавил! Сразу две! Деревянных ложек сейчас нигде не купишь... Так и знал, что раздавишь, топчешься своими сапожищами, как слон». Так всегда, когда никого рядом нет, он на меня выливает свою желчь.
Через полчаса мы катили по проселочной дороге. Она то ныряла в лес, то выбегала в поле, взбиралась на горку и скатывалась с нее, причудливо извивалась, а потом летела прямая, как стрела... Перескакивала через мост, осторожно пробиралась между скалами и речушкой и опять вырывалась на простор.
Да, нет ничего прекраснее езды на мотоцикле! Первая скорость, вторая, третья... Стрелка спидометра уже на тридцати. Тридцать пять! Сорок! Больше некуда, и так дух захватывает, будто птица летишь. Только не зевай. Вот здесь надо обогнуть ямку, там — бугорок, тут тормознуть, а тут можно и не тормозить...
Ровно и часто постукивал двигатель. Бежали навстречу деревья, перелески, холмы, сама дорога. Воздух упруго ударял в лицо. Эх, до чего ж хорошо!
Георгий Иванович поравнялся со мной. Заулыбался наконец, крикнул:
— Красота?!
— Красота! — ответил я.
— А помнишь, как на велосипедах крутили? Сто потов проливали!
— Помню!
— А еще раньше на своих двоих, да с грузом топали, будто конца-края дороги нет...
— Тоже помню!
— А сейчас все он, милый, везет.
— Везет!
Мчались мы, но зорко вперед смотрели, нет ли какой живности или тем более человека на пути. Своего друга милиционера не подведем!
Проехали десять километров — отдых. Нет-нет, не нам — мы даже крошки не устали. Отдых мотоциклам: техника бережного отношения требует.
Сели рядком на траву. На лице друга такое милое виноватое выражение:
— Слышь, Ваня... Ты ложки сломал. А я ворчал. Да ведь бог с ними, с деревянными ложками. Сегодня сразу десяток алюминиевых куплю, тоже неплохие... Ладно?
— Ладно.
— И милиционер очень хороший человек... И врачиха — славная девчушка. А я их ругал... Заведующий курсами не так чтоб очень, но тоже ничего человек. Всю его родословную тогда перебрал я... А Трапезниковы люди как люди... Это у меня характер никудышный...
— Да знаю же я, Георгий Иванович, знаю, друг. Всю жизнь вместе, как не знать!
Отдохнули, остыли наши машины.
— Поехали?
— Поехали!
И опять помчались. Опять бежали навстречу перелески, луга, лес, поля...
Вдруг я заметил, что приятеля, ехавшего позади, что-то не видно. Я остановился, подождал — нет. Развернулся и поехал обратно. Нашел. Георгий Иванович ожесточенно крутил стартер.
— Уехал — и катил бы себе до дома, — буркнул он.
Понятно. Опять настроение испортилось.
Стали мы заводить мотоцикл вместе. То подсасывали бензин, предполагая, что его маловато. То продували, предполагая, что много. Мотоцикл не заводился. Лишь урчал, как, знаете, иногда урчит в желудке, если на охоту возьмешь мало съестного, понадеявшись на добычу.
Уже сбросили пиджаки, уже первый пот пролили. Нет, не заводится. Веселого и такого желанного «пах-пах-пах» не было.
Вскрыли «сердце», ну то, где самое главное... Разноцветные проводнички всякие, какие-то винтики, пружинки и черт знает что еще...
Тут у Георгия Ивановича опять разыгралась желчь:
— Сказал же белобрысый, что не освоим технику. И правильно! Все оттягивали день за днем: утро вечера мудренее. Вот и смотришь теперь, как баран на новые ворота! — резко закончил Георгий Иванович.
— Ну да, и смотрю.
— Зачем вот эта штуковина? Зачем?
— Как зачем? Надо.
— А может, не надо? Выбросить? — с подковыркой и ехидцей, будто я уж совсем ничего не понимаю, продолжал приятель.
— Нет, не выбрасывай, Георгий Иванович. Раз стоит, значит, надо. Это уж точно.
Осторожно поставили мы все, как было. Одна деталь, похожая на гвоздь без шляпки, сначала оказалась лишней, но и ей кое-как нашли место. Дырочка там такая есть, как раз подошла. И давай снова крутить.
В это время вырос невесть откуда босой мальчишка. Невдалеке паслось колхозное стадо, подпасок, наверное. Он с живейшим любопытством наблюдал за нами.
— Дедушки, да что вы делаете? — вдруг спросил он. — Не крутите без толку. Причину искать надо.
— Без тебя не знают, что делать! — гаркнул Георгий Иванович.
— Да нет же, дедушки...
— Брысь, чирушка!
Чирушка, как известно, — самая маленькая уточка. Крохотная-крохотная, с кулачок. В наших местах ее и за утку не считают, хотя все стреляют. Убьешь, к примеру, одного крякаша и трех чирят, можешь каждому говорить: «Добыл четырех!» Все точно. Тебе почет и уважение. Только не будь дурнем о чирушках заикнуться ...
Мальчишка обиделся и отошел. А мы тотчас забыли о нем.
Нам оставалось еще одно средство завести мотоцикл: так называемым «накатом». Суть его заключается в том, что один человек садится в мотоцикл, включает скорость, а второй катит. Колеса, понятно, крутятся, и вот где-то «пах-пах-пах» — мотоцикл заводится.
— Садись, — сказал я приятелю, — сейчас заведем!
Первые метры я прокатил легко. А потом прямо на глазах мотоцикл и Георгий Иванович будто стали наливаться свинцом, становились все тяжелее и тяжелее. Сердце мое колотилось так, что казалось, вот-вот выскочит. Пот лил ручьем. Грудь раздувалась мехами, а воздуху не хватало.
— Хватит! Садись ты, — буркнул приятель.
Мотоцикл тронулся. Я чувствовал себя на вершине блаженства. Просто удивительно, как правильно говорит пословица: «Не познавши труда, не познаешь отдыха». Все интересно на свете! Даже мотоцикл катать.
А позади меня нарастал шум. Казалось, что к Георгию Ивановичу подбегают все новые Георгии Ивановичи — второй, третий, пятый — так дышали легкие друга.
Как-то сам собою у нас установился график: от сосенки до березки катил приятеля я, обратно — он меня.
Через полчаса у Георгия Ивановича снова разыгралась желчь:
— В тебе сто килограммов весу, во мне пятьдесят, а катаемся поровну! Правильно ли?..
И еще несколько минут я слушал его ругань. А потом вспомнил, кто-то говорил, что есть одно средство, как завести мотоцикл: лечь и полежать час-полтора. Мотоцикл, понятно, будет стоять. И вот, бывает, за это время в нем что-то сделается. Подойдешь, крутнешь стартер, и «пах-пах-пах» — завелся.
Мы прислонили мотоцикл к сосенке. Не сговариваясь, почистили его — и отошли на траву, где она была погуще, и легли. Пахло увядшими цветами, медом, сырой земелькою. На небе ни единого облака. А настроение было не то что подавленное, а скучноватое. Вдруг да не заведется? До дому километров тридцать. На буксире товарища не потянешь, слабоват мой мотоцикл для этого. Катить придется по очереди. Катить! Сто пятьдесят килограммов! Руки, ноги, спина — все заболит. Скучновато...
Э, да ничего! Поспим часика два, что-нибудь выспим.
— Опять этот шпингалет здесь! — Георгий Иванович приподнялся.
Действительно, мальчишка сидел на корточках около злосчастного мотоцикла и чем-то орудовал там.
— Пусть его... — мне не хотелось ни вставать, ни говорить. Должно быть, и Георгию Ивановичу хотелось только лежать.
— Сломаешь, так я тебе! — крикнул он. Потом покряхтел и успокоился.
Сон подкрадывался ко мне. И вдруг!.. Да-да, вдруг: «пах-пах-пах» — уверенно и четко заработал двигатель. Мы враз сели. Потом встали. Мотоцикл работал! Мальчишка прогрел мотор, включил скорость, на ходу ловко прыгнул на седло, развернулся и подъехал к нам. Веснушчатое лицо его так и сияло.
— Завел, дедушка! Завел! — громко и радостно крикнул он. — Я так и думал, что у вас сдало зажигание. Контакты проверил: разрыв нормальный, и нагару нет. Искра в свече такая, что быка убьет. Дальше иду — тоже все нормально. Потом смотрю: эге, вон что — генератор провернулся. Там же риски, а они разошлись! Я болты ослабил, повернул генератор, закрепил. Нажал на стартер. Раз — и как часы, завелся с первого оборота. А вы катать да катать... Эх, дедушки, дедушки!..
Что мы чувствовали? Нет, об этом лучше промолчать. Особенно мне. И тут, словно со стороны, я увидел себя: двухметрового роста, солидное брюшко, метр в плечах, степенный, седой. А рядом эдакий клопик. И я растерянно моргал перед ним и не знал, что сказать.
А мальчишка продолжал тараторить.
— Вас, наверное, на курсы не приняли? Поэтому не знаете? Да?
— Не приняли, дружок, — пробормотал я.
— Во-во, меня тоже не приняли, — с радостью подхватил мальчишка, но, не желая оставаться в одной компании с нами, тотчас поправился: — Только меня наоборот не приняли. Годов не хватает. А вы по учебнику учитесь. Там же все понятно. В мотоцикле посмотришь и на чертеже... Раз прочитаешь, два прочитаешь, три — обязательно поймешь. Не знать — худо. Вон вы как накатались... Ну я пошел. Батя у председателя в город отпросился, а сегодня воскресенье, мы с братишкой за него стадо пасем... Учитесь, дедушки!
— Как звать-то тебя, хоть скажи, — спохватился я.
— Васькой, — ответил пастушок, обернувшись.
И снова мы мчались дальше, и бежали навстречу дорога, перелески, поля...
Георгий Иванович поравнялся со мною. Убавил я скорость: некуда спешить.
— Утер нос Васька? — сказал Георгий Иванович, улыбаясь.
— Утер!
— Молодец?
— Молодец!
Мы помолчали, так хорошо улыбаясь.
— А этот фунт лиха милиционер и поминал?
— Этот.
— Каждый день теперь будем заниматься два часа. С пяти до семи. И никаких оттяжек. Закон!
— Закон!
Ровно и четко постукивал двигатель: «пах-пах-пах». Ветерок ласкал лицо. Будто крылья у тебя, будто птицей летишь!
— Ваня... я громких слов тоже не люблю... А ведь правильно милиционер сказал, что эту жизнь и мы с тобою делали.
— Делали, друг!
— Все было... Помнишь, в гражданскую по полфунта хлеба на день получали?
— Помню!
— А в пятилетки на карточки по три метра ситцу?.. И сколько радости от этого ситчика было!
— Тоже помню!
— А сейчас свой мотоцикл!..
...Да, свой мотоцикл! Машина послушная— чудо! Чуть-чуть прибавил газу — и рванулась, понеслась. Нипочем мои сто килограммов!
— Хорошо? — слышу голос Георгия Ивановича.
— Хорошо! — кричу в ответ.
