Шевчук В.
I
Полесские леса гнетут тех, кто не привык к ним. Полесские леса шумят и тянут к себе и отталкивают от себя. Меж кустами ольхи, меж деревьев сверкает вода, пахнет ольха, пахнут болотные цветы; вода вбирает в себя краски неба, но у нее есть и свой цвет, цвет глубокой бездонности, красный цвет ольхи.
Летом еще чувствуется борьба красок: зеленое, белое, голубое и темно-красное — смесь их создает своеобразное настроение; осенью исчезает голубое и зеленое, белое — это стволы берез — борется с темно-серо-красным; уже не прозрачен тихий ласковый плес, вода будто пленка, что прикрыла бездонную пропасть — там водится, как говорят старые, нечистая сила.
Возможно, нечистая сила и водится, потому что она — непостижимость глубины, нечистая сила — это то, что лежит за пределами человеческого понимания.
— Нечистая сила — это потому, что мы ее не знаем, — говорит старый Сидор.
...Гришка смотрит на деда, огромного и сильного, мать переставляет в печи горшки, хата одиноко стоит в полесском лесу, где-то за километр — еще несколько хат. Тут в глубине Полесья нашел пристанище хмурый, неразговорчивый Семен Кирилюк. Он не любил людей, ему много сделали зла, пошел старый в лес, построил хату, потом умер; Сидор похоронил отца, поставив на могиле тяжелый дубовый крест...
К кресту любит подходить Серый, он тянется к месяцу заросшей мордой, скалит зубы, закрывает глаза и воет на крест, на небо, на верхушки безмолвных, оцепеневших деревьев. Жалобно скулит, забившись под лестницу, щенок, волк обходит строения, он принюхивается, став к ветру, ноги хрустко ступают на сушняк. Это уже матерый, рыжий волчина. У него нет одного глаза, на его теле не один шрам от борьбы с собаками и весной с волками за самку, но от этого наглее и умнее светится одинокое волчье око... Серый обходит хату, в хлеву хрипит корова, чувствуя опасность, бык Аттила тяжело поднимается на ноги, молча наставляя на дверь рога; он внимательно слушает волчий вой, слышит, как под волчьими лапами хрустит хмыз, и слюна стекает с губ, а глаза наливаются кровью. Но волк не спешит.
Он знает, что сейчас выйдет Сидор, бабахнет в темноту, тогда надо лечь на землю и переждать. Сидор постоит на крыльце, еще раз бабахнет и, вздохнув, пойдет спать...
Величественны полесские леса. А ночью осенью они страшны. Качаются черные привидения голых деревьев, качаются белые тени берез, качается страх на высоких и тонких ногах, он высокий, как сосны в корабельном бору, он идет по земле, даже волк озирается на него, а внизу в темноту смотрят озера и озерца. Они черно глотают темноту... Прошелестят крылья ночной птицы, все словно затихнет, трепет крыльев повиснет в воздухе, а потом, извиваясь между деревьями, пройдет ветер и зашумит, загудит, а в глубине тоскливо заскрипит поломанная осина. Серый остановится на мгновение, поднимет голову: над деревьями плывут, спотыкаясь, тучи, капельки повисают на ветвях, капельки тяжелеют, а потом обрываются в темноту. И где-то далеко внизу среди черного лика озера послышится тонкий и нежный звенящий звук разбитой о темноту маленькой капли.
Серый любит ходить в такие ночи. Он легко перескакивает через огромные лужи, когти цепко упираются в землю, подушечки лап надавливают и ломают сушняк, и тогда раздается треск и на спине у Серого поднимается шерсть. Он вглядывается в темноту, безошибочно угадывает направление, около Сидоровой хаты полежит, посидит, потом повоет на крест, на небо и верхушки деревьев и уходит прочь. С дерзким любопытством он подкрадывается к освещенной буровой самоходке — там днем и ночью суетятся люди, горит электричество; волк смотрит немигающим взглядом на лампочку, потом не спеша пятится и снова идет лесом, сильно и крепко упираясь в землю.
Полесские леса гнетут тех, кто не привык к ним. Но в них есть особенная поэзия, есть в них эпическое величие. Оно ощущается в людях и в соснах, в огромной незавершенности болот и даже в постоянной серости ландшафта, что делает их суровыми и задумчивыми.
Сидор тоже похож на лес. Он уже старый, но мускулы выпирают под рубашкой, борода закрывает пол-лица, а глубоко сидящие глаза схватывают все увиденное быстрым, сосредоточенным взглядом...
Бугай Аттила еще долго ждет, наставив рога. Но волка уже не слышно, волк скрылся в лесу. Аттила тяжело опускается на колени, ложится и настороженно всматривается в темноту. За дверьми шумит и сгибается, скрепит и жалуется разволнованный ветром и осенней ночью лес. Гришка долго не может уснуть. Он думает про Серого: ему, наверное, очень плохо одному среди такого шума, среди темноты.
— Ма, — трогает свою мать Гришка.
Мать поворачивается к нему, она тоже не спит.
— Что? — спрашивает она.
— А волку в лесу сейчас не страшно?
— Волкам ночью не страшно. Ночь — это для волков, — отвечает мать.
— А почему?
— Не знаю. Наверно, потому, что есть волки и ночь.
Гришка смотрит в потолок и старается понять.
— Переехать бы нам отсюда, — вздыхает мать. — А то в школу тебе далеко.
— Ничего, — говорит Гришка. — Далеко я люблю ходить.
Они молчат и слушают ночь. За окном шумит тревожный, зовет ищущий, стонет скрипящий, огромный, могучий гигант — лес... Серый бежит в темноту все быстрей и быстрей; надо раздобыть еду, нужно кого-то сегодня убить. Легко и свободно он перескакивает лужи, обходит трясины. На спине у него вздыблена шерсть, а единственный глаз впивается вдаль.
Шумит лес. Срываются с веток капли и тонут в темноте, извлекая из нее серебристый и чистый звук падения.
Волк содрогается от этого звука. Слишком уж чистый он, слишком непонятный. Волку лучше слушать неясные и монотонные звуки: они не опасны.
А Сидор задыхается среди этой ночи. Он стоит на крыльце, долго слушает лес. Волк давно уже убежал, удивившись, почему сегодня не стрелял Сидор. Но человек не думает про волка, он вбирает в себя звуки ночи, звуки шума, треска и шороха крыльев. Ветер качает деревья таким знакомым, знакомым шумом. Сидор рос в нем, рос и старился. Много, видел много, что знал этот лес. Немало людей ходило его тропами, немало людей стучало в окно Сидоровой хаты; были добрые и лихие люди, среди злых встречались настоящие волки. Сидор молча открывал дверь, они ночевали и уходили. Глубокие озера знают не одну глубокую тайну, бездонные озера проглотили не одну человеческую жизнь, но люди шли и шли, все больше вытаптывая тропки, они не могли оставить клочка земли, где бы не ступила их нога...
Величественны полесские леса. Величественны и страшны. Горе тому, кто, не зная леса, заблудится осенней ночью. Голые привидения кивают ветвями, плеск и шум; широко раскрытые от страха глаза, и везде, куда ни ступи, подстерегает опасность болота. И среди этого напряжения, среди этой огромной насыщенности дивным и страшным слышится негромкий, безразличный, холодноватый шелест.
И тогда все оживает: и пожелтелая трава, что охватывает ноги, и наставленные в лицо ветви, похожие на длинные щупальца, и покачивающиеся стволы; кусты расставляют руки, а сверху срывается большая капля и легонько-легонько, звонко ойкает, разбиваясь о воду.
Волк отрывается от земли, в сильном прыжке взлетает могучее тело, мягко касаются лапы земли; расчет точный, только маленькие земляные комочки шумно сыплются в воду.
А Сидор стоит на крыльце, на него волнами наплывает шум, и Гришкина мать неспокойно ворочается в кровати.
Аттила поднимает голову, шум баюкает, но еще где-то глубоко в нем притихла настороженность, корова тоже успокоилась, не спеша и тихо жует жвачку.
Гришка думает про волка, думает про собачку Шпоньку, которая забилась под лестницу и жалобно скулит: «наверно, потому, что есть волки и ночь».
Крепчает и густеет шум; ветер ударился о дом, скрутился в трубе и тонко-тонко завыл. Волк замирает, повернув морду к ветру. Сильно и пружинисто стоят на земле его ноги, в них играет каждый мускул, тело тоже пружинистое и сильное, око блестит в темноте. Не спеша переступают лапы, голова склоняется до земли, зверь идет против ветра, идет и дышит, а под ногами осторожно и тихо потрескивает хмыз.
Старый Сидор словно сливается со звуками ночи; не то рыдания, не то просьба, а может, вызов — сумасшедший мотив, сумасшедший и в то же время раздольный. Он разрывает Тришкиной матери душу, мать встает, трет виски и проходит в другую комнату. Там она плачет, глядя на пожелтелые фотокарточки; мать не может выдержать эту нечеловеческую музыку, она плачет; шумит, скрепит, стонет, качается растревоженный, испуганный лес...
Волк останавливается, удивленно поднимает морду. Звуки разрывают и его сердце. К одним присоединяются другие звуки, и волк, не удержавшись, вскинув к небу заросшую морду, начинает выть. Тогда обрывается музыка. Волк инстинктивно припадает к земле, и ему в уши ударяет звук выстрела. Зверь кидается назад, в ночь, в темноту; вслед ему летит другой выстрел, и волк одним прыжком перемахивает через ров.
Аттила вскакивает, разбуженный выстрелами, угрожающе ревет и наставляет на дверь рога. Но кругом тишина, только ветер и шум, и Аттила удивленно приподнимает голову.
Снова тяжело опускается на колени, ложится на солому и с силой выдыхает воздух.
Собачка Шпонька, веселый толстый щенок, выкатывается из-под лестницы и воинственно гавкает. Потом оглядывается, вокруг никого нет. Еще раз гавкает, уже не так смело, еще раз оглядывается и с несмелым урчанием пятится под лестницу.
А лес катит на хату огромные волны шума. С другой его стороны катятся другие волны, звуки смешиваются, ветер крутит в дымоходе, а старый Сидор, лежа на припечке, широко усмехается. Он любит этот шум, любит эту неисчерпаемую дикую стихию, хотя в ней и слышится что-то непонятно-неприятное, что порождает тревогу, что притягивает к себе волков...
Люди-волки тоже любили появляться в такие ночи, это было давно, еще во времена, когда леса кишели бандитами, этих волков не прогонишь пулей одного ружья, их много.
— Ма, мне не спится, — говорит Гриша.
— Спи, — сердится мать. Ей тоже не спится.
— Но ты ведь тоже не спишь, — говорит Гришка.
Мать не отвечает. Она ворочается в постели и про что-то думает...
Серый отбежал уже далеко от Сидоровой хаты. Он устал, но не ослаблял напряжения. Иногда он останавливался и поворачивался всем туловищем назад: там, сзади, качалось серое марево, сзади трепетал, расширяя свои глаза, ужас.
Серый оскалил зубы и зарычал, как собака.
II
Он спал в глубокой яме между корнями дерева. Над лесом неторопливо занималось утро. Аттила вышел из хлева, за ним пошла корова. Гришка ударил Аттилу хворостиной, бугай повернулся и лениво посмотрел на Гришку. Корова тоже приподняла голову и промычала. Гришка выгнал их в лес и стал смотреть, что делает дед Сидор. Дед остругивал колья: ветер свалил плетень, его надо было поправить. Мать вышла из хаты и сняла горшок. Гришка заметил у нее под глазами синяки, удивленно раскрыл рот, но мать быстро вернулась в дом.
Бугай шел, помахивая хвостом, корова мотала головой, и от этого звенел колокольчик. Лес насупленно всматривался в утро. Аттила остановился и посмотрел в лес, потом сорвал пук высохшей травы и лениво пожевал его, корова тоже ткнулась мордой в траву, но есть не захотела.
Тоненько и жалобно пискнула какая-то пташка, бык ступил в лужу, и брызги шумно разлетелись, Аттила повернулся к хате, поднял голову и заревел.
— Иди, иди! — закричал на него Сидор...
Серый спал в глубокой яме, его рыжеватые бока мерно поднимались и опускались, ему снился Аттила — коричневая сытая, гладкая шкура быка: он выбирал место как раз около шеи, сюда можно было впиться зубами, вонзиться когтями в бок, рвануть и вырвать огромный кусок с сладким запахом крови.
Лес понуро шелестел; откуда-то издалека долетал шум, лениво скрипела в глубине леса осина; Аттила тяжело ступал по дороге, всматривался в серую чащу деревьев; на дороге оставались глубокие круглые следы, а корова шла сзади и время от времени нюхала их, фыркала и громко сопела.
Гришка отогнал Аттилу и побежал в молодой дубняк, там можно хорошо поиграть, залезть на верхушку молодого дубка, схватиться за вершину и прыгнуть вниз. Дубок не спеша согнется, ноги плавно коснутся земли, и если под ногами будут кусты, они затрещат, а если будет просто земля, то она мягко спружинит. Старый Сидор тюкал топором, кол оголял свое белое тело, Сидор забивал кол в землю, замахивался топором и бил обухом, выдыхая:
— Гех!..
Серый содрогался в яме от удовольствия, ему снился вкус Аттилового мяса, он скреб ногами землю, но сон был крепок, и утро тихо покрывало его своей хмуростью.
А Аттила шел, нагибался и время от времени срывал пучки полузасохшей травы. Потом он остановился и долго стоял в глубокой задумчивости: может, то давало знать себя утро — его серая и величественная хмурость с серым лесом, который пристально, стооко вглядывался в нее; может, в мозгу животного возникали странные ассоциации: хмурое утро и ветреная ночь, вой волка и выстрелы деда Сидора, и шелест крыльев ночной птицы, и все колебалось, качалось, крутилось... Наконец все затихло, и был мягкий липкий сон; в этом сне все время вспыхивала настороженность, но она не перебивала сон, потому что звуки были однотонные и знакомые. Таких звуков не стоило бояться, бык знал это; хуже, когда их перебивали другие звуки: волчий вой или шорох незнакомых шагов. Тогда Аттила поднимался на ноги, его тело напрягалось, он внимательно вслушивался в ночь и ощущал остроту своих рогов и испытывал их силу, толкаясь о стояк. Ему не раз приходилось защищаться, рога умели подхватывать врага, после чего не надо было и усилий — он кидал врага и тяжело наступал на него...
Гришка влез на дубок и прыгнул. Дерево плавно опустилось, и мальчик коснулся земли. Он отпустил дубок, и верхушка дерева с легким шумом взвилась и выпрямилась. Гришка подождал, пока вершина дубка успокоится, и полез на другой. Это дерево было потоньше, и мальчик с трудом карабкался наверх. Веточки выскальзывали из-под рук и из-под ног, но он не сдавался, цепко охватывал дубок. А потом во двор вышла мать, она приложила козырьком ко лбу ладонь и крикнула, чтобы сын шел завтракать. Гришка наконец добрался до вершины, спрыгнул вниз, плавно коснулся земли и подумал, что козырек приставляют ко лбу, если сильное солнце, и тут вспомнил, как ворочалась в кровати мать сегодня ночью, и представил, что ему все понятно. Он побежал, подпрыгивая, домой. Дед Сидор посмотрел на него и сказал:
— Ты не ломай деревья.
— Что я, не знаю... — ответил Гришка, а дед, спрятав во взгляде теплоту, буркнул:
— Много ты знаешь!
Он вставил в ямку кол и размахнулся топором.
— Гех!
А потом подумал о внуке. Подумал, что малый любит лес, очень любит. И сердце старого расправляло морщины, дед щурился, лицо его лучилось радостью, хотя на нем и не шевельнулся ни один мускул...
Аттила словно пробудился от сна, стряхнул оцепенение, пошел быстрее. Корова дожевывала пук зеленой травы, что как-то еще сбереглась; она подняла голову — звенькнул колокольчик — и поспешила за Аттилой.
Лес наклонял к ним хвою и голые ветки. Ноги ступали по листьям; здесь было суше и трава не росла. Мерно шуршали листья в такт шагам Аттилы, по верху деревьев промчался ветерок, и они зашумели. Аттила спокойно повел глазом и продолжал углубляться в лес...
— Может волк напасть, — сказал Сидор.
— Пусть еще сегодня... — ответила Гришкина мать. — Завтра закроем. Аттилу не осилит...
Гришка доедал борщ, вкусно причмокивал и облизывал ложку...
Серый вытянулся в логове и раскрыл глаз. Зевнул, широко разомкнул челюсти. Потом сел и еще раз зевнул. Было довольно рано, волк понюхал воздух и снова улегся. Громко забурчало в животе, но утро принесло новый сон, и Серый стал слегка посапывать, подымая и опуская бока...
Гришка выскочил из дверей, на ходу перебрасывая через плечо полевую сумку, в которой носил книжки; дед Сидор посмотрел ему вслед и сказал:
— Не подходи к Трясине.
— Не подойду, — сказал Гришка и побежал вприпрыжку на дорогу. Он бежал и стегал себя хворостиной: — Но, гнедой, но!
Над лесом пролетел вертолет. Гришка поднял голову и помахал ему рукой. А потом, добежав до молодого дубняка, с сожалением посмотрел на дубки; как жаль, что нет времени; он запустил руки в сухие листья, в лицо ударил терпкий запах. Гришка вдохнул его полной грудью, подпрыгнул и побежал...
Серый спал, снова ему снился Аттила, снова снилась его бархатистая, мягкая шея, и волк ударил лапой по земле, но Аттила наставил рога. Серый почуял опасность острых рогов, ноздри его затрепетали, до него издалека доносился знакомый запах, запах огромного откормленного тела...
Сидор поставил в ямку кол, размахнулся и ударил:
— Гех!
Эхо докатилось до леса, откликнулось, а дед снова размахнулся и снова ударил:
— Гех!
Гришкина мать сидела в комнате, смотрела на фотокарточки, приложив ладони к вискам, и ей вспоминалась сегодняшняя ночь. А в лесу влажно мигали во влажное небо малые и большие озерца, между ними выступали тонкие деревья, обросшие островками пожелтевшей травы, а в глубине озера красно смотрела и остерегала бескрайность: «Не смотрись в меня, не смотрись, не заглядывай! Не заглядывай, капля!» Но капля хотела посмотреть, капля собиралась на кончике веточки, она все ниже и ниже нагибалась, вытягивалась и, не выдержав своей тяжести, падала вниз.
— Дзинь!
Круги расходились по серой воде. В середине словно качался красный призрак, и Гришка спешил обойти Трясину...
Аттила шел в лес, шуршали под ногами листья, Аттила вдыхал их запах; это было уже не раз, не раз он ходил этими дорогами, ведя за собой послушную корову. Корова смотрела на него влажными преданными глазами; не раз приходилось обращаться за помощью к рогам; это случалось всякий раз, когда в ноздрях появлялся запах волка. Аттила кинулся тогда на зверя и всадил в него рога и ударил о землю. Волк вытаращил глаз, у него вывалился язык; Аттила наступил на него и едва не поскользнулся. Потом бык долго стоял, глядя перед собой красными глазами, точно так же он стоял после того, как поднял на рога человека, что целился в него, и собаку, что хотела укусить его; он стоял на своих могучих ногах, низко опустив голову; на спине остро выступали лопатки, а он все стоял, глядя красными глазами, ощущая игру могучей силы в теле, что переполняла мускулы и голову. Тогда даже старый Сидор не осмелился подойти к нему...
Гришка вздрогнул, когда из-под ног выскочил заяц, заяц высоко подскочил и кинулся прочь. Гришка засмеялся и заулюлюкал: заяц прижал уши и, вытянувшись в струну, исчез за деревьями. Потом Гришка дошел до буровой самоходки. Рабочие угостили его колбасой и конфетами. Он постоял немного, открыв рот, и, попрощавшись, пошел дальше...
«Любит лес малый», — думал про Гришку Сидор. Он прибивал поваленный плетень к новым кольям. Молоток ударял по шляпке гвоздя, и от ударов тонко било в лес эхо.
Гришкина мать сняла со стены фотокарточку и засмотрелась на солдата в пилотке со звездой. Потом она подошла к окну, раскрыла створки и глянула в лес. Но лес не утешал женщину, лес хмуро смотрел в себя, и Гришкина мать осторожно повесила фотографию на стену. Она вытащила из печи горшок, взяла ложку, вытерла ее фартуком, зачерпнула борщ и, дуя, попробовала; потом засунула борщ в печь и начала толочь свинье вареные картофельные очистки...
Серый снова проснулся, снова разжал в зевоте челюсти, почесал лапой шею и выскочил из логова. В лесу стояли сумерки. Здесь были самые крепи. Серый сел, посмотрел в небо и еще раз широко зевнул, потом моргнул, понюхал воздух, отряхнулся и не спеша поплелся меж деревьев. Ноги лениво ступали на хвою, сухо трещали веточки. Волк остановился и еще раз принюхался. Кругом была глухая тишина. Даже ветра не было. Немо простирались к небу деревья, простирались ветви. И откуда-то сверху не спеша наползал туман.
...Гришка посмотрел в окно, туман густел и густел, учительница что-то рассказывала. Гришка слушал учительницу одним ухом и думал: «Туман, а Аттила с коровой в лесу...»
... — Туман, — сказала Гришкина мать.
— Надо пойти разыскать. Могут заблудиться, — сказал старый Сидор. Он кинул за плечо ружье и исчез в лесу.
— Папа, не заблудитесь! — крикнула Гришкина мать...
Аттила покрутил головой, кругом густел туман. Вершины деревьев были уже укрыты серым хлопком; Аттила повернулся и двинулся назад, домой. Корова посмотрела на него влажными глазами и тоже покорно повернула.
А волк ускорял бег. Туман радовал его. Все быстрей и быстрей мчался он меж деревьев, сухо и коротко лопались ветки, ногти крепко впивались в землю, око напряженно пронизывало туман, сверлило его своим звериным огнем.
Волк испытывал радость. Высоко взлетело над лужей его тело, ноги уверенно коснулись земли на другой ее стороне, и в лужу со звоном посыпались комья, а на ветках ольхи все больше и больше собиралось капель, что падали вниз, в сизую, неизмеримую бездонность, и где-то там, глубоко-глубоко, слышалось «дзинь, дзинь, дзинь!»
III
Туман клубился от болот какой-то красный или желто-красный, задымленный и тяжелый; он подымался огромными клубами и расползался по лесу. Кажется, он имел даже свой запах, но, возможно, это обычная влажность, в которой обычные запахи немного изменяются и воспринимаются по-иному.
Казалось, Аттила плыл в тумане, уже не видно его ног, только слышно, как расползалась и чавкала под копытами земля; Аттила поднимал голову, вглядывался, но туман мешал что-либо разглядеть, и Аттила встряхивался — ему казалось, что на него положили огромную неприятную ношу.
— Гу-у, гу-у, — ревел бык, и туман, покрывая и обволакивая звуки, поглощал их.
...Гришка выскочил из класса, как только раздался звонок в коридоре. На дворе туман, и Гришка взволнован; он возвратился в класс, схватил книжки и побежал к лесу. Ему что-то кричали вдогонку, но он не слышал; туман закрыл и школу, и товарищей. Каким-то внутренним чутьем Гришка улавливал направление, он до боли в ладонях стискивал ремешок сумки, глаза его слезились — так он напрягался, так он спешил, задыхался. Где-то здесь должен быть лес, около самоходки нужно повернуть влево, и тогда попадешь на дорогу, а на дороге можно отыскать следы...
Сидор тоже купался в сизом тумане, пробирался тропою, разводил невидимые, похожие на тени ветки. Что-то ему послышалось, словно Аттилин рев, но он не разобрал: звук был очень нечеткий. Сидор застыл на мгновение и прислушался. Где-то далеко-далеко, а может и близко, звонко об воду били капли. Дед разгребал туман, отводил руками ветви, мокрой тенью торчал за плечами ствол ружья; глаза его всматривались в туман, старались разглядеть, что впереди, и не могли. Сидор оступился и сердито ругнулся в бороду: в сапог набралась вода, но он продолжал идти, затем остановился, снял сапог и вылил из него воду, выкрутил портянку и снова обулся.
Что-то опять послышалось ему: похоже, рев Аттилы. Дед прислушался, но звуки не повторились. Тогда он пошел к Трясине — вроде бы оттуда донесся рев Аттилы, и в душе заскребло: самое большое, чего Сидор боялся, — как бы Аттила не попал в болото...
Серый ускорял и ускорял бег. Ему не мешал туман, наоборот, в тумане было легко, и в волчьем нутре что-то вызревало наподобие радости: в тумане не нужно было остерегаться, и он тяжело ломал лапами сухой хмыз. В ноздрях зверя еще жил приснившийся запах Аттилы, и ожидание огромной поживы; вкус Аттилиного мяса будоражил его. Только один раз Серый не рассчитал и свалился в воду — в небольшую яму, он сполз в нее вместе с мокрой хвоей и мокрой землей, но тут же выкарабкался, отряхнулся от болотной воды и побежал медленней. Потом остановился, подался вперед и, принюхиваясь, зашагал уже осторожно, пружинисто дотрагиваясь до земли; когти лап легко входили в торф, а на загривке все больше и больше вздыбливалась шерсть. Серый еще раз принюхался и замер...
Гришка вбежал в лес; тут уже надо было идти, и Гришка пошел, время от времени нагибаясь над дорогой и разглядывая следы: прошли рабочие в село — у них резиновые сапоги и следы одинаковые. А вот и его ботинки. «Значит, самоходка не работает», — подумал мальчик и побежал дорогой.
Самоходка действительно не работала, она понуро торчала в небо кронштейном с блоком. Гришка повернул налево, и его по лицу сильно ударила ветка, боль вспыхнула, защемила. У Гришки на глазах выступили слезы, он потрогал пальцами щеку: на нее набежала выпуклая полоска. Мальчик пошел спокойнее, ловя перед собой ветви кустов. Он снова вышел на дорогу, которая угадывалась по тому, что закончились кусты. Здесь мальчик припал к земле и в седом молоке тумана разглядел палый лист, еловые иголки, а между ними глубокие и круглые следы.
Гришка пошел по этим следам, зная, что через некоторое время Аттила с коровой свернут в сторону, и время от времени припадал к земле. А туман все густел, его уже нельзя было разгрести руками, он окутывал Гришку, но Гришка понимал, что стоит на знакомой дороге, и эта уверенность не покидала его: «Аттила и Манька, — шептал он, — бедные Аттила и Манька...»
Сидор поднял ружье, и бахнул выстрел. Серый услышал выстрел и невольно прилег. Он не любил выстрелов, они вспыхивали огнем, а от огня у Серого начинали дрожать мускулы. Но сейчас выстрел был далеко, и Серый успокоился. Он подошел к самоходке, обнюхал ее. Людей не было. Лежали трубы, гаечные ключи, земля в ящиках. Серый понюхал все это по очереди и резко отпрыгнул, потому что в машине что-то клацнуло. Он побежал дальше, не спеша, тяжело опираясь сперва на передние лапы, лениво откидывая зад, потом на задние лапы...
Гришкина мать вышла на крыльцо и тревожно посмотрела в туман. Шпонька терлась около ее ног и скулила. Щенку было неприятно и страшно. А Гришкина мать все смотрела и смотрела. Тогда Шпонька потянула ее за юбку, и мать столкнула собачонку со ступенек. Та покатилась на землю, полежала на спине, дрыгая лапами, и снова полезла вверх. А Гришкина мать продолжала смотреть на густо разлитый, необозримый туман, в котором настороженно дышала неспокойная тишина.
IV
Аттила поднял голову. Где-то невдалеке послышался треск, Аттила дохнул, и его ноздри зашевелились. Корова устремилась вперед, а Аттила, сопя, выставил рога. Темная тень мелькнула и исчезла в тумане. Тень была едва заметна, она появилась и исчезла, как мигнула. Аттила долго стоял, и с его губ катилась слюна, но кругом царила тишина, и Аттила быстро пошел к корове, ломая ветки. Корова поджидала быка, они не видели друг друга, но угадывали и спешили, ломая все, что попадалось на пути. Аттила почувствовал под кожей дрожь. Это был страх. Впереди снова мелькнула тень, а может, то показалось Аттиле? Он громко заревел, но туман обволок и поглотил звук; тогда Аттила бросился в сторону, почувствовал, как под ногами что-то хлюпнуло и вдруг залило по грудь. Он рванулся, кинулся, захрипел, задрал голову, но ноги медленно погружались в топь. Аттила напрягся, но ноги не слушались его, а корова стояла над болотом; оно было небольшим, и она смотрела в туман и старалась понять причину беды, но треск испугал ее, и она бросилась в туман.
Аттила наклонил голову и почувствовал: ноги уперлись в дно. Он попробовал высвободить их, но они погрузились в вязкое дно. Где-то далеко грянул выстрел, и Аттила заревел, чувствуя, что где-то, сбоку и сзади, быстро и нагло подходит Серый. Бык попробовал крутнуть головой, напряглись его мускулы, страх врезался в мозг, и животное снова рванулось из болота, но увязшие в липкой топи ноги не пускали его...
Гришка снова побежал, он уже потерял свою сумку, зацепившуюся за ветви какого-то дерева. Он не стал ее высвобождать. Ему послышался далекий рёв Аттилы, Гришка ударился о ствол и тут услышал выстрел. Выстрел прозвучал совсем близко, и мальчик побежал на выстрел.
— Деду! — закричал он, но голос его показался слабым писком. Снова грянул выстрел, и Гришка так заспешил, что едва не оказался в болоте.
А туман густел и густел, и Гришка теперь уже не видел перед собой и собственной вытянутой руки.
V
Серый почуял Аттилу и насторожился. Настороженно и напряженно засверкало око; он пробрался еще немного, но попал в чащу, ветви затрещали, и Серый отпрянул. Сквозь туман ему почудились кончики Аттилиных рогов. Зверь прислушался к шуму. Аттила перестал идти, и волк сел, облизнулся, он понимал, что теперь нельзя спешить, надо дать быку успокоиться и зайти к нему сзади. Серый скакнул в сторону, присел и прислушался. Теперь уже не было надобности принюхиваться, запах Аттилы забивал ноздри, а вкус его мяса наполнял пасть зверя слюною. Сон про Аттилу стоял перед ним явью, волк уже не мог ошибиться, он не должен ошибаться. И когда опять затрещали ветки, Серый спокойно поднялся. Он понял, что Аттила убегает, и стал быстро пробираться вперед, бесшумно скользя по залитой туманом земле. Его тело переполнилось силой и ловкостью, когти вонзались в землю, ноги уже готовились к прыжку, а куда — глазу и не надо было видеть. Серый надеялся на свое чутье и угадывал каждое движение Аттилы, словно бы видел его. Но зверь еще опасался рогов и стремился зайти к животному сбоку и сзади...
Задняя нога Серого поскользнулась, и волк замер. В это время послышался всплеск, напряженное дыхание, какая-то борьба, снова плеск и густое и громкое чавканье в болоте; потом пронесся Аттилин рев. Серый припал к земле и удивленно всмотрелся в туман. Аттила продолжал громко дышать, и Серый ловил это дыхание, заранее торжествуя победу. Он повернул назад, скакнул чуть в сторону, у него под лапами снова что-то треснуло, и он услышал, как испуганно метнулась в чаще корова.
А Аттила затих, и волк понял, в чем дело. Он чутьем уловил, в каком направлении находится бык, который выше коленей увяз в трясине, и решил подойти к нему поближе, но так, чтобы самому не попасть в болото...
— Деду! — закричал Гришка.
Сидор резко обернулся на крик. «Что за напасть?..».
— Деду!
Сидор откликнулся и быстро пошел на голос.
— Деду... — уткнулся в Сидорову фуфайку Гришка. — Я пошел искать Аттилу.
В деде закипела злость, но он почувствовал Гришкины ручки. Малыш, наверное, смотрит сейчас снизу вверх, ну, конечно, смотрит, вон где светятся глазенки.
— Следы поворачивают направо, деду, — сказал Гришка.
И они повернули направо. Дед думал: накричать на Гришку или не стоит? Решил, что не стоит, пусть привыкает... Они углублялись в лес, ноги едва двигались по земле. Сидор снова бабахнул из ружья и услышал далекий рев. На этот раз рев был уже отчетливо слышен, и они заспешили на зов быка.
А туман клубами отваливался от болот, густыми красноватыми клубами... Сидор знал, что туман не высокий, можно бы забраться на сосну, и тогда станет виден залитый туманом кудлатый лес; там, между небом и туманом, еще оставался небольшой прозрачный простор, в котором то возникают, то исчезают верхушки сосен.
Они прошли метров триста и услышали мычание коровы и повернули на него.
— Это корова, — пробормотал Сидор, пробираясь между невидимыми ветками.
Гришка протягивал перед собой руки, царапина на лице немного щемила, но сейчас было не до нее...
Гришкина мать набросила на плечи фуфайку и опять вышла на крыльцо. В предчувствии беды сжалось ее сердце, ей почему-то показалось, что там, в лесу, что-то происходит страшное. Но она отогнала недоброе предчувствие и, плотнее закутавшись в одежду, прислонилась спиной к стене...
VI
Серый напрягся и прыгнул резко и сильно, оттолкнулся разом четырьмя ногами; задние стремительно распрямились, и Серый вытянулся в линию, в ноздри ему ударил запах пота Аттилы, и волк ощутил под когтями кожу и вцепился в нее. Она задрожала и напряглась. Волк почувствовал, как кровь бежит между его зубами, как укорачиваются и двигаются Аттилины мускулы. Бык дико заревел и собрал все силы: ему удалось высвободить из топи передние ноги, он поднялся на дыбы, глаза его расширились и стали огромными красными кругами. Боль била по всему, телу, боль стреляла и крутилась, Аттила не удержался и снова попал ногами в топь. А Серый отскочил, торопливо проглотил кусок вырванного мяса. Кровь опьянила зверя, он опять напружинился и, как и прежде, сильно и резко оттолкнулся ногами. Бычья кожа мягко вогнулась под его когтями, а между зубов уже текла кровь, и волк старался глотать ее. Аттила снова рванулся, но на этот раз упал на бок. Волк отскочил и вновь прыгнул на быка. Аттила ревел и неуклюже бился в трясине; ему нужно было хоть как-то восстановить равновесие, по всему телу взрывались костры боли, он напрягал всю свою могучую силу, но Серый рвал его и рвал, осатанело, все более и более пьянея от крови, Аттила заламывал на спину голову, и это вызывало новые вспышки огненной боли. Горячее солнце било в глаза, он ощущал его невероятный жар, а костры разгорались и разгорались... Быку стало тяжело дышать, волк резанул его по горлу, и тогда Аттила в невероятном напряжении всей своей стати поднялся на задние ноги и выскочил на сухое.
Серый попытался броситься в сторону, но тут в него с такой невероятной силой, разрывая и ломая кости, вонзились два беспощадных рога, что перед ним все поплыло, потекло, стало проваливаться в бездну... А в Аттилиных глазах вырастали солнца; огромные светила заливали все вокруг. Бык поднялся на дыбы и тут же тяжело и бессильно свалился и заревел...
Гришка услышал Аттилин крик, остановился и дернул деда. Они кинулись бежать. Деда одолевала одышка, но он не останавливался, ружье цеплялось за деревья, он ругался, освобождал его и снова бежал. А Аттила ревел и ревел. Его рев раздирал туман, лес — дикий, смертельный рев смертельно раненного животного. У Гришки заволоклись слезами глаза. Он бежал и плакал, и ему было все равно: дороги и так не видно, и слезы бежали по щекам, и он глотал их, а они текли и текли.
А потом все стихло. И они остановились. Тяжелая и удивительная тишина укутала лес. Казалось, поредел туман. Где-то в глубине упала в воду капля. Еще через некоторое время они услышали, как совсем рядом тревожно замычала корова...
VII
Дед Сидор сидел на крыльце и, опираясь локтями на колени, пыхтел цигаркой. Губы вздрагивали, когда он затягивался, а затягивался он глубоко, во всю свою огромную грудь.
Уже давно не было тумана, ударил легкий морозец, и землю припорошило крупитчатым снегом. Все было серым, но прозрачным, далеко-далеко тянулись знакомые невысокие болотные леса: там, дальше, лес густел и был выше, там росли сосны, потом снова шли осина, ольха и береза, они тянулись и тянулись, пока снова не появлялся участок высоких и густых деревьев.
Дед попыхивал цигаркой, она жгла пальцы, он отбрасывал окурок и заворачивал другую папироску; отрывал, не глядя, газету, крутил ее тупыми и большими пальцами, закуривал и снова начинал попыхивать табаком.
Гришка сидел рядом. Он, как и дед, положил на колени локти, подпер ладонями голову. Его тревожили вопросы, которые сам он был не в силах решить. А думать было о чем: темнел голый бескрайний лес, покрылись льдом озера, схватило и связало тряскую, неустойчивую топь.
Гришка тронул деда рукой. Дед взглянул искоса и не отозвался.
— Деду, — позвал Гришка, — а разве Аттила что-то сделал волку?
— Нет, — сказал дед.
— А почему волк на него напал?
— Потому, что он волк, — сказал дед.
— Но Аттила ему ничего не сделал...
— Волк есть волк, — сказал дед.
«Наверно, потому, что есть волки и ночь», — вспомнил Гришка слова матери.
— Волк есть волк, — повторил дед и встал.
Он зашел в хату, взял ружье, закинул его за плечо и пошел.
— Деду, возьми меня!
— Нет, — сказал дед. — Тебе еще надо учить уроки. А то не перейдешь во второй класс.
Он попробовал усмехнуться, но усмешки не получилось.
Пошел старый Сидор. Он хорошо знал волков, он немало их встречал, зверей и людей, людей и зверей. Он шел и попыхивал цигаркой. Под ногами ломался хрупкий лед, а в небе зачем-то каркала ворона...
Гришка насупил брови, он старался понять случившееся, но у него ничего не получалось, и он побежал к матери.
— Ма, почему живут волки?
— Не знаю, сынок, — сказала мать. — Так бог сотворил.
— А зачем волк убил Аттилу?
— Он родился, чтобы убивать.
— А почему?
— Наверно, потому, что есть волки и ночь.
Гришка сел и снова глубоко задумался.
Веселый щенок Шпонька выскочил из-под лестницы, весело пробежался по двору, остановился, помахал обрубленным хвостом, гавкнул на петуха. Петух грозно кукарекнул. Веселый Шпонька поскакал в другой конец двора и гавкнул на щель, из которой выглядывал поросенок, потом подбежал к перелазу, встал на него передними лапами и с любопытством осмотрелся окрест...
С украинского перевела З. Рудская
