Абрамов К. Г.
1
Глухая таежная река Ванцин сбегает с Сихотэ-Алиня в Японское море. Берега ее скалисты и густо заросли дремучими кедрачами. Сама река быстра и порожиста; на ней много водопадов, а местами скалы, нагромождаясь одна на другую, делают долину реки совершенно непроходимой, и потому человек здесь бывает редко.
Зато какое приволье в Ванцинской долине для зверья! Это настоящее звериное царство; самый красивый и мощный его представитель в лесах Ванцина — амурский тигр. Вниз по течению, ближе к морю, держатся табунки пятнистых оленей; косули любят пастись по увалам, скрываясь в зарослях орешника (лещины) и леспедеци. Зимой в дуплах кедра, ильма и тополя спят черные гималайские медведи. Бурый маньчжурский медведь, отъевшись с осени желудями, кедровыми орехами, устраивает себе берлогу где-нибудь под каменной плитой и спит спокойно до весенних оттепелей. Амурская серна — горал — в поисках лучших мест остановилась именно здесь. Поросячий визг и хрюканье кабанов то и дело слышатся в долине. Естественные солонцы привлекают сюда изюбрей; осенними ночами их рев потрясает тайгу. Много тут и мелкого зверья: барсуков, соболей, белок, бурундуков. Скачет по кедрам крупная куница — харза; рыжий колонок охотится за мышами и полевками.
А как красив лес на Ванцине! Дуб и кедр, ильм и тополь, маньчжурский орех и бархат, липа и черная береза, различные клены, аралия с ее пальмовидными листьями. Берега реки заросли черемухой, калиной, розовой иволистной таволожкой, шиповником; на скалах раскидались во множестве кусты рододендрона (багульника). И все сверху донизу перевито лианами: виноградом, лимонником, актинидией. Через эту непролазную чащу человек может пробраться лишь с топором, да и то немало поработавши.
Осенью Ванцинские леса одеваются в пурпурную, расшитую, яркую мантию. Не меняются лишь вечнозеленые кедры, но они становятся очень темными, и вечером, когда солнце, спускаясь за горы, золотя тайгу последним светом, верхушки кедров, усыпанные шишками, вырисовываются черными силуэтами на фоне розовеющего неба, а шишки блестят, как литые из золота.
В глубокую зиму здесь холодно, молчаливо и сурово. По утрам все вокруг чуть розовеет. А днем солнце льет свой холодный свет на белоснежный ковер с причудливым темным узором. Узор — это ходы и выходы зверей больших и малых, их переходы в поисках пищи. В полном безмолвии леса лишь изредка гулко раздаются барабанная дробь дятла и каркающий крик кедровки да по ночам с реки доносится уханье филина-рыболова.
Весной долина Ванцина наполняется благоуханием первых трав, первых весенних цветов и запахом оживших деревьев, на скалах зацветает багульник и его цветы, как воланы из нежных шелковистых малиновых кружев, окутывают зеленый наряд тайги. В июне цветет жасмин. Чашечки его цветов, похожие на фарфоровые, излучают необычайный аромат. И от него, и от цветущего серебристо-белым цветом вьющегося и цепляющегося за деревья ломоноса вся тайга становится белой, нарядной, одурманивающей.
Великолепный летний день на Ванцине. Ярко окрашена в темно-зеленый цвет тайга. Золотистыми зайчиками, большими и малыми, пробивается яркое солнце, а кое-где в просветы ветвей ударяет ослепляющим, горячим снопом лучей.
На скале, отвесно спускающейся к реке, лежит тигрица и, щуря глаза от блеска солнца, зорко всматривается в открывающуюся перед ней долину. Три тигренка, по восьмому месяцу, беззаботно резвятся около нее; они неуклюже гоняются и хватают друг друга за загривок, таскают за хвост, иногда кто-нибудь не выдерживает и катится вниз; потом на брюхе цепко подтягивается кверху, и опять тянет братца или сестренку за хвост, и опять начинается озорное веселье. На деревьях неподалеку от этой счастливой семьи молчаливо сидят несколько большеклювых ворон. Высоко в синем небе парят два коршуна, описывая круги. Эти птицы хорошо знают: где тигры, там и пожива. Принесенный тигрицей кабанчик лежит неподалеку в молодом кедраче. Но вороны не смеют спуститься к нему. Они ждут, когда пообедают тигры и оставят обглоданные кости, — вот тогда-то и начнется их шумный пир.
Когда солнце поднимается выше, становится жарче; семья по отлогой, ими же протоптанной, тропинке цепочкой спускается к реке. Тут ветерок доносит до тигрят знакомый запах мяса, и они, к удовольствию тигрицы, сами находят припрятанного ею кабанчика и с восторгом и урчаньем набрасываются на него. Наевшись, все они жадно лакают холодную, быструю струю, потом, зайдя поглубже в прозрачную воду, купаются и так радуются купанию, что тигрица стоит не двигаясь, должно быть, любуясь ими; рой лесной мошки висит над водой. Но вот тигрица решает, что детям пора вернуться домой, и семья опять цепочкой тянется вверх, по тропинке. Обилие пищи, чудесная летняя пора, близость матери — все располагает маленьких тигрят к легкому безмятежному счастью. Полежав около матери какое-то мгновение, они снова начинают возиться... Самый маленький из тигрят, но ловкий и упругий как мяч, взбирается на мать, но вдруг летит... вниз. В тот самый момент, когда он снова пытается взгромоздиться на нее, другой тигренок подкрадывается к нему, встает на задние лапы, передними цепляется за него, и оба кувырком снова падают вниз. Но вот тигрят заинтересовывает кость и кусок кабаньей шкуры с шерстью. Это остатки трапезы, прихваченные с собой. Игру с костью они скоро бросают, а игра с пушистым лоскутом их надолго увлекает. Каждый из тигрят, выпустив когти и растопырив пальцы, мягко, по-кошачьи, старается подгрести лоскуток к себе. Тот, кому это удается, подбрасывает его — все устремляются к лоскутку, опять и опять подбрасывают и ловят его: игра становится похожей на состязание на быстроту и ловкость.
А тигрица по-прежнему внимательно всматривается в расстилающуюся перед ней долину. Картины минувшего и страшного одна за другой встают в ее памяти. Острая боль как игла входит в звериное сердце. Кажется, совсем недавно у нее было двое детенышей, почти трехгодовалых, а это значит, что скоро они бы стали вполне самостоятельными.
Но в ту пору в районе, где обитала тигрица, появился самый опасный враг — человек. И человек пришел не один; это были охотники и с ними — собаки. Охотники жили в тайге несколько дней, обшарили все уголки, от них невозможно было укрыться. Они разбили ее выводок, окружили слабенькую самочку и взяли ее живую, а с другим детенышем тигрице удалось уйти. Спасая тигренка, тигрица-мать перешла в другие угодья, но несчастья преследовали ее. Год был неурожайным. В тайге не уродилось желудей, кедровых и других орехов, ягод и винограда. Звери голодали. Голод гнал их, заставлял искать новые места. Многие бурые медведи, не откормившиеся с осени, не залегли на зиму в берлоги и стали шатунами. Тощие и злые бродили они по тайге в поисках корма. Тигрица тоже с большим трудом находила корм для своего детеныша. Добыв как-то кабана, она оставила его тигренку, а сама вновь отправилась на промысел. Через три дня тигрица вернулась, чтобы увести сына к новой добыче, но на том месте, где она его оставила, она нашла лишь кости и обрывки кожи, заваленные ветками...
2
Охотники, которые пришли в тайгу, были известные в Приморье звероловы: братья Трофимовы — Игнат и Макар, Калугин Иван Иванович и Трифон Леонтьевич Черепанов. В былые времена они неоднократно охотились на тигра, но теперь тигр стал редким зверем и охота на него запрещена. Бригада охотников, возглавляемая Трофимовым Игнатом, прибыла в тайгу по заданию Зооцентра: отловить тигрят для зоопарка.
Тигр — красивая мощная кошка с ярко окрашенным густым полосатым мехом. Если лев — царь пустынь, то тигр — царь лесов. Длина тела его достигает 4 метров (с хвостом), вес 350 килограммов. Иногда тигр несет целого кабана или изюбря в зубах, как кошка мышь, и может даже подняться с этой ношей на гору. Мощь и красота тигра выделили его из остальных животных, создали ему славу «необычного зверя». В далеком прошлом китайцы и корейцы почитали тигра, как доброго духа, охранявшего их поля от потрав кабанами. Они же назвали его «Ван» (господин), потому что считали его хозяином гор и лесов. В китайской медицине особую силу приписывали костям тигра, его клыки носились, как амулеты, придававшие людям отвагу и смелость. До начала 40-х годов XX века туши тигра импортировались Китаем с русского Дальнего Востока и из Кореи. Почитание тигра передалось и другим народам. Нанайцы и удэгейцы считали, например, что с тигром можно договориться как с равным: при встрече с ним, если он не уходил сам, они начинали пятиться и говорить, обращаясь к тигру, примерно так: «Я тебя не трогаю, ты меня не трогай».
У народов Китая, Кореи, Японии изображение тигра, как и дракона, можно встретить на многих вещах, особенно на предметах, относящихся к декоративному искусству. Русские также отдали дань уважения этому могучему зверю: во Владивостоке есть Тигриная сопка, Тигровая улица, герб Владивостока украшен тигром. В наше время тигр охраняется как своеобразный памятник природы; про него часто говорят: «Краса и гордость Уссурийских лесов». Но тигр не только украшение нашей тайги, безусловно он приносит и определенную пользу. В тайге, где водится тигр, нет волка — тигр беспощадно его уничтожает. Питается тигр в основном кабаном и изюбрем, но он не убивает, как волк, больше того, что ему требуется для питания. Амурский тигр ценен еще и потому, что на него существует большой спрос зоологических садов, зверинцев и цирков всех стран мира. Существующее мнение, что тигр жестокий хищник, — предрассудок, основанный как на незнании, так и на всяких ложных страхах и недостоверных россказнях. Только больной и старый тигр, лишенный возможности добывать пищу, сильно отощавший, может напасть на человека, но это бывает очень редко; на Дальнем Востоке такие случаи наблюдались лет шестьдесят назад. Обычно тигр при встрече с человеком стремится уйти.
Охотники жили в тайге, в зимовье, уже пять дней; отсюда каждый день они отправлялись в разведку по разным направлениям с тем, чтобы к вечеру снова сойтись всем вместе и поделиться впечатлениями от работы за день. Можно сказать, что охотникам повезло, так как на шестой день Иван Калугин напал на след тигриного выводка. На снегу ясно были видны свежие отпечатки крупных тигриных лап, измерив которые Калугин определил, что здесь прошла тигрица и с ней два тигренка возрастом примерно по третьему году. Звери прошли недавно, но не было возможности преследовать их тотчас — товарищи еще не вернулись, да и зимний день короткий, тем более в тайге. Калугин решил заняться приготовлением ужина. Он затопил железную печь, поставил котелок с ключевой водой для чая и стал готовить щи из сушеной капусты в другом котелке. А тут и охотники подошли. Горячая, раскаленная докрасна печка доставила особое удовольствие пришедшим. Каждый подходил к ней и протягивал озябшие руки, а Игнат даже нагнулся к печке, оттаивая смерзшуюся сосульками бороду. Тут же, не дожидаясь еды, охотники начали разговор о делах. Все были довольны находкой Калугина. Игнат спросил его:
— След чем измерял, гильзой?
— Да. Снег рыхлый: иногда положишь гильзу на след — вроде как раз подходит, а иногда — след побольше гильзы. Думаю, по третьему году будут, а может, и старше.
— Говоришь, след иногда больше гильзы, кабы не трехгодовалые, — задумчиво произнес Игнат и, помолчав, добавил: — Возни будет много, если так, ведь это почти взрослые звери.
Наскоро поужинав, охотники стали устраиваться на ночь: набросали пихтовые ветки, на них свои куртки, потушили керосиновый фонарь и, усталые от тяжелой работы, опьяненные таежным воздухом, заснули. Было еще темно, когда звероловы поднялись. Позавтракав, они уложили в котомки посуду, продукты, топор, намордники и бинты для ловли тигрят. Утро было тихое, мороз стоял крепкий; звезды бледнели и гасли. Заря чуть занималась. Охотники шли гуськом, часто проваливаясь в глубоком снегу. Собак вели на поводках. Вскоре все подошли к звериной тропе, по ней поднялись на сопку, долго шли косогором, потом спустились в долину; идти было трудно: то снег по пояс, то скалы и россыпи, то незамерзающие ключи с большими наледями вокруг; так шли до полудня. Не хотелось останавливаться, варить обед, терять время, все горели нетерпением скорее догнать тигров. Следов теперь было уже много — к тигриным присоединились кабаньи. Вдруг собаки насторожились, и в этот же момент Черепанов, вглядываясь в гущу пихтача, заметил, как мелькнуло там что-то желтое, яркое; опытный охотник не растерялся:
— Тигра! — вполголоса крикнул он товарищам и устремился вперед.
Сигнал был дан, и все заспешили. Скоро пронзительный лай собак, треск ломаемых веток, улюлюканье, крик людей наполнили тайгу. Тигрица, почуяв опасность, ринулась прочь, уводя тигрят; охотники уже теперь не шли, а бежали, с лиц катились крупные капли пота; порой, цепляясь за сучья и колоды, охотники чуть не падали, но все бежали и бежали... часто стреляли, собаки злобно с рычанием рвались с поводков. В одном месте охотники заметили брошенного тиграми кабана: «Ишь, не успели пообедать, — подумал Игнат, — так-то нам лучше».
Больше суток охотники преследовали тигров. Тигрица хитрила, делала петли, прыжки, шла рысью без остановки. Усталые голодные тигрята едва успевали за ней. Теперь им трудно было держаться около матери, они все чаще и чаще бежали стороной, инстинктивно стараясь выбиться к матери. Но вот более слабенькая самочка забрала вправо. Обессилив, она забилась в чащу, приостановилась и затаилась там, а тигрица с другим тигренком ушла дальше. Охотники сейчас же заметили, что им удалось разбить выводок, и спустили собак на след отставшего тигренка. Черепанов же отделился от Калугина и Трофимова и ринулся за тигрицей. Черепанов должен был отогнать тигрицу возможно дальше, чтобы легче было взять живьем ее детеныша; он все шел и шел по следу тигрицы, продолжая стрелять в воздух.
Калугин и Трофимовы вырубили каждый по прочной рогулине, приготовили путы, намордник и локоть к локтю двинулись на лай собак. Самочка в величайшем страхе и злобе зашипела на собак; хвост ее угрожающе извивался, уши были прижаты к затылку, пасть с громадными клыками была открыта, внутри ярко краснел прижатый книзу язык; глаза зеленели звериной злобой. Окруженная собаками, она отчаянно отбивалась лапами. Ловкие, увертливые псы держались на почтительном расстоянии, бросались и сейчас же отскакивали. Все же одна из собак не успела увернуться и покатилась, визжа от сильного удара. Больше она не встала. Увидя охотников, тигр, припав к земле, готовился к страшному прыжку. Но охотники как будто только этого и ждали,
— Действуй! — крикнул Игнат.
Все в одно мгновение подались с рогульками к тигру и прижали его. Зверь лежал на боку, плотно прижатый к земле, он не мог даже рычать, так как на шее была рогулька, но в злобном взгляде, в оскале громадных клыков, в еще сопротивляющихся сильных лапах с выпущенными когтями было столько грозной силы, лютой ненависти и непокорности, что, без сомнения, малейшая оплошность со стороны людей грозила им смертельной опасностью.
Теперь нужно было суметь крепко и ловко связать лапы и надеть намордник. Заранее было договорено, что вязать лапы станет Трофимов Макар. Он палочкой осторожно накинул петлю из ремня на одну из передних лап, потом на другую, затем лапы были плотно стянуты вместе, так же он поступил с задними лапами, последним был надет намордник из брезента. Затем ремни с лап осторожно сняли, заменили их мягкими путами из стираной бязи; стираной потому, чтобы путы, намокнув от снега, не сели при высыхании — лапы тогда оказались бы слишком стянутыми и могли омертветь на морозе.
Когда тигренок был связан, охотники устроили поблизости табор, перенесли зверя, который действительно оказался трехгодовалым, и уложили его на подстилку из пихтовых веток, прикрыли своими куртками, чтобы не простудился. Теперь охотники разделились: один развел костер и стал варить ужин, а двое занялись приготовлением большого костра — нодьи, — который бы не угасал всю ночь.
Когда нодья загорелась, недалеко от нее поместили тигра, просушили отсыревшую одежду и расположились на отдых. После ужина, пригретые и озаренные огнем, охотники стали обсуждать свои дела; Игнат сказал:
— Пойдем низом — кратчайшим путем, тигрица немало попетляла и заставила нас пройти много лишнего...
Совсем уже в сумерках возвратился Трифон — он отогнал тигрицу с тигренком. Но охотники знали, что она может прийти ночью. И действительно, оставив в чащобе голодного и усталого тигренка, тигрица вернулась к своему отставшему детенышу; подошла к табору, слушала раздирающее ее сердце приглушенное рычание самочки, при свете отблесков огня видела ее, неестественно лежавшую, с вытянутыми связанными лапами. Но только тигрица попробовала приблизиться к ней, как поднялся шум: повскакали задремавшие охотники и начали стрелять... Звериным материнским сердцем тигрица поняла и потерю детеныша, и свое полное бессилие перед человеком. И она ушла к своему единственному, оставленному в тайге, тигренку: не случилось ли с ним чего? В этот момент как-то все в тайге внезапно затихло, словно сочувствуя тигрице. Кругом разлилась чернота ночи, вверху синело, как огромная опрокинутая над тайгой чаша, небо, на нем ярко горели, казалось никому не нужные, точно вырезанные из картона на детской елке, золотые звезды.
Тигрица спешила к тигренку, шла она неслышно, с особой осторожностью, чтобы не привлечь внимания человека, часто останавливалась и прислушивалась... А люди тоже не спали, чутко ловили малейший шорох и были готовы ко всему.
Рано утром, чуть рассвело, охотники двинулись в путь. Они по очереди везли тигра на лыжах; перед дорогой его накормили, не снимая намордника, палочкой просовывая в узкую щель пасти тонкие, ленточные, куски мяса.
До зимовья звероловы добрались к вечеру. Ночевали в зимовье, туда же втащили тигра. Переночевав, двинулись дальше.
Зверя теперь везли на нартах, к вечеру добрались до дороги. Ночь провели у костра. Утром Калугина отправили за санями, а сами стали делать клетку для тигра. В тот же день после обеда прибыл Калугин; клетка была готова незадолго до его приезда, и тигрица уже находилась в ней. Просунув через щель в потолке клетки рогульки, охотники прижали тигрицу к полу и сняли с нее путы и намордник, после чего тигрица могла уже встать на ноги и расправить онемевшие члены. Три дня и три ночи пролежала она связанная, но и сейчас, получив некоторую свободу, не почувствовала себя лучше. Все ей было чуждо, ново, непонятно. Холодный колючий страх скружил ее. В ушах еще стоял звонкий и жуткий лай собак...
Охотники, торопливо уложив котомки, поставили клетку на сани и тронулись в путь; им предстояло сдать тигрицу на зообазу и снова вернуться в тайгу — за другим молодым зверем.
А в тайге жизнь шла своим чередом.
...Шатун-медведь уже несколько дней ничего не ел, его одолел мучительный голод, он обошел все вокруг в поисках корма, но кабаны ушли, с ними ушли и поросята. А медведь особенно любил нежное мясо кабанчиков.
Вдруг медведь поднял голову и потянул в себя воздух: сомнений не было, но ему еще не верилось — он привстал на задние лапы, оглянулся, сел и еще потянул носом и теперь, уже не останавливаясь, пошел к чащобе.
Тигренок только что поел и, довольный, беспечно растянулся около остатков кабана. Появление медведя было неожиданным и потому особенно страшным, но тигренок не отступил, он решил защищаться. И звери схватились! Тигр наносил меткие удары лапами, летели клочья шерсти, земля была в каплях крови. Скоро кровь потекла из распоротого тигриными клыками бока медведя, но медведь, хотя и голодный, был громадным, особенно его десятисантиметровые когти. Он, в конце концов, подмял под себя тигра и задрал его, а потом пообедал им и кабанчиком. На другой день доел остатки; кости же, куски шкуры завалил ветками.
Тигрица в ярости каталась по земле около дорогих ей останков, потом взяла след шатуна, настигла его, громадным прыжком бросилась на медведя и перекусила ему шею...
3
Теперь с новыми детенышами тигрица твердо держится долины Ванцина. Здесь в скалах, окруженных густым пихтачом, они почти недоступны человеку.
Но любовь матери к детям безмерно велика и потому всегда родит тревогу за них.
И вот тигрица лежит и зорко смотрит вдаль, прислушиваясь ко всякому шороху, а веселые, здоровые детеныши ее, наигравшись, безмятежно дремлют на солнце.
И грозная настороженная тигрица, и яркая зелень тайги, и шум реки, и лазоревое небо, и лучистое обжигающее солнце — все сливается в одно торжествующее целое...
