Акимов В.
Злые сойки
Сухая, словно подметенная тропка, крутнув на взлобке горы меж огромных сосен, ринулась с кручи.
Решительно сбросив с плеча ружье, я тяжело опустился к стволу дерева. Лень было двигаться, не хотелось даже доставать папиросу.
Бесшумно спланировав, пролетела нарядная сойка. Сверкнув на солнце голубыми нашивками крыльев, она уселась на тропу и, скособочась, уставилась на меня большим любопытным глазом.
Летевшая следом за ней товарка, заметив меня, легко взметнулась над тропой, усевшись, закачалась на сосновой лапе и противно керкнула. Просто удивительно, что у такой красивой птицы столь неприятный голос!
Сойкам встреча со мной была явно не по душе. Одна беспокойно вертелась на ветке, керкала и стрекотала, поворачивалась ко мне то правым, то левым боком, наклоняла голову и, словно через монокль, сердито рассматривала мою неподвижную фигуру.
По тропе по-сорочьему скакала ее подружка. Когда она останавливалась и осыпала меня бранью, то чем-то напоминала маленькую злую собачку.
Из всего «сказанного» мне сойками было понятно только одно: я им страшно мешаю, — но почему? Так они орут, вероятно, на волков у привады или у падали... Может быть, и здесь у них где-то пожива?
Я стал оглядываться по сторонам и вдруг увидел в двух шагах от себя... беличий хвостик. Он лежал с краю тропы у вылезшего из земли соснового корня и был такой пушистый, словно его только что обронила рыжая ротозейка.
Назойливость соек стала понятна. Оставалось только неясным, как такой проворный зверек попал в птичьи лапы?
Я подошел к месту происшествия, а отлетевшие сойки разразились неистовым криком.
Превратившись в лесного криминалиста, я прежде всего решил осмотреть хвостик. Но не тут-то было. Его конец оплела и крепко держала трава. Так вот что погубило тебя, белочка! Признаться, мне как-то сразу стало не по себе. На взрыхленной беличьими лапками земле всюду виднелись птичьи крестики, других следов не было. Под корнем — свежо подрытая норка, как видно, к беличьей кладовой. Свежая кровь и эта предательская трава, вьюном опутавшая кончик хвоста. Вот и все.
Голодно, видно, было белке: ранняя весна не дарит плодами. Вспомнила она о своей кладовой. Да так увлеклась раскопками, что не заметила, как запуталась хвостом в цепкой, усатой траве, Почуяв беду, стала, наверное, крутиться, да было уже поздно: клейкие усики вплетались в хвост все туже и крепче. Долго ли пробыла белка в нелепом плену, сказать трудно, только билась она изо всех своих маленьких сил. Изрыла, исцарапала лапками землю, но вырваться так и не смогла — не хватило силенок... «Чтоб тебе, дурочка, догадаться да зубами траву-то! Эх ты, несмышленыш», — подумал я.
За одной бедой пришла и другая. Явились крылатые мародеры. Сидели, наверное, как сейчас, на ветках да керкали в ожидании своего разбойничьего часа. И дождались...
Повернулся я к сойкам. Они сидели и стрекотали на голой березе, топорща нарядные перья: в них голубыми и оранжевыми цветами играли солнечные лучи. И такие птицы на вид красивые, скромные да невинные.
Смотрел я на красавиц и чувствовал не то обиду, не то злобу. «Ну его, — думаю, — с отдыхом, только бы подальше от такой компании».
Забросил за плечи рюкзак и ружье и покатился под гору.
В лунном лесу
С помощью моего Барса нам удалось разыскать вальдшнепиные высыпки и проводить долгоносых путешественников веселой стрельбой. Теперь с хорошей добычей и кучей незабываемых впечатлений мы с товарищем торопились на поезд.
Дорогой в лесу нас накрыли сумерки. Идти стало тяжелей. Ноги скользили, запинались о корни и кочки, а порой и глубоко увязали в грязи.
Поглядеть на нашу маяту вышла луна. Раздвинув сосновые лапы, она осветила потное лицо моего товарища и, скользнув по его костюму, заляпанному грязью, вырвала из потемок мокрую собачью морду. Впереди, сквозь решетку поредевшего леса, засеребрилось поле. Оставив за спиной глухие потемки, мы выбрались на залитое луной ржище. За полем угадывался березовый колок, а за ним уже совсем близко подмигивали красные и зеленые огоньки станции.
Широкое поле и кучи соломы блестели изморозью.
Войдя в березняк, мы очутились в сказочном мире теней и света. Наполовину облетевшие березки бросили на землю контрастные, почти черные, кружева. Там и тут, разорвав это кружево, под луной голубели полянки. На одной из них мы остановились, чтобы прижечь папиросы. Ленивой рысцой мимо нас протрусил вперед Барс. Но лишь он скрылся в тени, как, словно мощной пружиной, был снова отброшен назад. Перемахнув в стремительном броске поляну, он ударился о мои колени и замер. Папиросы так и остались неприкуренными. Перед нами всего в нескольких шагах стоял огромный волчина. Все это произошло столь быстро, что мы не успели даже понять, откуда он появился. Сейчас он стоял к нам боком с высоко поднятой головой и скорей походил на прекрасную скульптуру, чем на настоящего зверя. Освещенный ярким светом луны, он был дьявольски хорош. Первое, что меня поразило в этом видении, — это необыкновенный рост зверя и какая-то домашняя простота и миролюбивость в нем. Стоял он высокопередый, лобастый, с пышной пепельно-серой манишкой на шее. В его поджарости и в откинутых назад слегка вприсест задних лапах было что-то львиное. Настороженные острые уши и внимательные, враскос, глаза были устремлены на нас. Наряду со звериной готовностью к поединку в нем проглядывалось какое-то необыкновенное спокойствие уверенного в своей силе бойца. И, наверное, от этого он показался простым и добрым... Словно в подтверждение этого, мне померещилось, что он даже как-то неторопливо моргнул раскосыми глазами и еще больше прищурился.
Но в неожиданном появлении прекрасного витязя в волчьей шкуре мы видели и огромную опасность, нависшую над нашим четвероногим другом.
Несмотря на воинственно поднявшуюся шерсть и оскаленные клыки, Барс продолжал дрожать и все сильнее прижимался к моим ногам. Судя по тому, что зверя не очень смущало наше общество, мы не исключали возможности нападения с его стороны. Наглости на это у него могло бы хватить.
Чувствовали мы себя в глупейшем положении: ружья наши были зачехлены. Мой патронташ лежал в сумке, у товарища висел на шее. Поэтому я не торопясь достал из ножен охотничий нож и, не спуская с волка глаз, очень спокойно сказал:
— Иван, как можно осторожнее доставай ружье.
Когда он медленно стягивал с плеч ружейный чехол, волчина чуть шевельнул ушами и на секунду сомкнул щелки глаз. Отчего-то вспомнилось: «глаза горят, как у волка...» Какая чепуха: совсем не горят! И я продолжал нараспев:
— Вложи патроны и сразу стреляй.
На стволах забегали лунные зайчики; в патронники мягко зашли и слегка цокнули патроны. Наш «витязь» еле заметно переступил передними лапами и все так же спокойно продолжал следить за движениями охотника.
Вот Иван уже держал в левой руке стволы, а правой под них подводил ложу. Делал это он мастерски, и теперь все решали секунды.
И они решили. Одновременно с легким звуком металла матерый вздрогнул. Его огромное тело с легкостью птицы метнулось в сторону, еще раз мелькнуло на соседней поляне. Прогремел торопливый, но бесполезный выстрел, и все было кончено.
— Какая же умница! А каков нахал! — не выдержал Иван.
Голос его чуть дрожал. Он шапкой утер мокрый лоб; то же пришлось проделать и мне. Осмелевший лаверак отбежал от моих ног и угрожающе зарычал в сторону удалявшегося зверя. Воинственная фигура пса, роста почти аршинного, казалась нам такой смешной и маленькой, что мы невольно рассмеялись.
Теперь, когда приходится слышать, будто волк лишен способности соображать, я всегда вспоминаю этот случай и, не вдаваясь в споры, невольно улыбаюсь своим мыслям...
