Буякович Н. Г.
I. Браконьерство на Древней Руси
Для правильного понимания исторических корней браконьерства, широко распространенного в царской России и еще сохранившегося и у нас, следует напомнить о праве охоты на древней Руси и о нарушениях этого права.
В основном охотничьи угодья на древней Руси не составляли частной земельной собственности.
Но киевские, а затем и удельные князья почитались владельцами всей земли своих княжеств, в том числе и охотничьих угодий; из них они выбирали для своих охот наиболее удобные. Монастыри тоже имели обширные охотничьи угодия — «ловы», «гоны» и «перевесища» — и использовали их трудом «жильцов», обитающих на монастырских землях. Наконец, были на Руси и частные собственники охотничьих угодий среди крестьян, имевших не только «перевесы» и другие приспособления и орудия охоты, но и довольно обширные «ловы» и «гоны», где они производили организованную охоту. Таких собственников охотничьих угодий из крестьян-«своеземцев» было относительно немного, и были они наиболее состоятельными людьми. Масса же охотников — «ловцов» из простого народа — охотилась единолично для своих нужд, или в ловчих дружинах князей, или в пользу монастырей — в свободных, княжеских или монастырских угодьях. Поэтому так называемое браконьерство в виде нарушения права охоты в частновладельческих угодьях очень редко фигурировало в юридической практике на древней Руси.
Отдельные случаи таких нарушений на княжеских, монастырских и городских (новгородских) угодьях упоминаются в русских летописях, но эти случаи — исключительные, они не носят характерного для феодальной Западной Европы массового характера. В отличие от феодальных западноевропейских правовых отношений, главную роль в которых составляли регалии — исключительные права охоты феодалов, — на древней Руси охотничье право сложилось совсем иным образом. Летописные свидетельства указывают, что право охоты на Руси в X—XIV веках принадлежало всем людям без сословных различий. Такое освоение охотничьих угодий характерно для Руси потому, что при чрезвычайном в Восточной Европе обилии зверя и птицы продукты охоты являлись в древности важнейшим элементом экономики. Они нужны были в качестве предметов денежного обращения — «ногаты», «резани», «куны», — составляли натуральные объекты в виде мехов звериных шкур для уплаты дани князьям, а во времена татарского ига — Золотой Орде; эти же продукты охоты служили народу необходимыми предметами одежды и питания.
В феодальной Западной Европе браконьерство каралось весьма жестоко — вплоть до смертной казни за убийство оленя в лесах феодала.
Первым русским законодательным сборником была «Русская Правда» (XI—XIII вв.); за нарушение права охоты, за воровство дичи, собак и ловчих птиц предусматривались лишь штрафы: за порчу «перевеса» — 3 гривны князю и одну гривну владельцу «перевеса»; такой же штраф уплачивался виновным в воровстве дичи из чужого «перевеса» и за хищение ястреба, сокола и охотничьей собаки; по 9 кун платил виновный в воровстве голубя и куропатки и по 30 кун — за воровство гуся, утки, лебедя и журавля; за воровство племенного бобра из норы уплачивался штраф 12 гривен; наконец, если в чьем-нибудь владении оказывалась изрытой земля, находили сети или другие признаки воровской ловли, то община местности, где обнаруживалось это, должна была разыскать виновного или уплатить штраф в размере 12 гривен.
Вот отдельные и редкие на древней Руси случаи браконьерства, описания которых дошли до нас.
Ипатьевская летопись упоминает, например, о случае ненамеренного браконьерства киевского дружинника Люта Свенельдовича, который, отправившись на охоту, увлекся погоней за зверем и нечаянно заехал в леса, принадлежавшие древлянскому князю Олегу Святославичу. Случайно в это же время здесь охотился и сам Олег, который за незаконную охоту и убил Люта.
Дошел до нас также былинный сказ времен Святого Владимира об охотничьих бесчинствах заезжего богатыря Чурилы Пленковича. Люди Владимира жаловались князю: «Свет Владимир князь, ездили мы по чистому полю вверху реки Череги, в твоем государевом займище. Ничего мы не наехали в поле и не видели ни зверя прыскучего, ни птицы перелетной. Мы наехали в чистом поле на толпу молодцов, человек за пятьсот; они зверя повыловили и повыгнали и нас избили, изранили. Нет тебе, государю добычи, а от тебя нам, государь, жалованья нет».
Приходят затем к Владимиру кречатники и сокольники: «Свет Владимир князь, ездили мы по полю чистому, вверх Череги, по твоему государеву займищу, на потешных островах, на твое княженецкое счастие. Ничего не видали, не видали сокола и кречета перелетного. Наехали мы только на молодцов за тысячу человек. Они соколов ясных похватывали, белых кречетов повыловили, а нас, государь, избили, изранили; называются дружиною Чуриловою».
Никоновская летопись сообщает, что в 1270 году новгородцы предъявили своему князю Ярославу Ярославичу обвинение в нарушении их права охоты, предусмотренного договором с князем: «Ты, княже, неправду почто чинишь и многи ястребы и соколы держишь? Отъял еси у нас Волхов гоглиными ловцы и иныя воды утечьими ловцы, а псов держишь много и отнял еси у нас поле заечьими ловцы... и иныя многи вины твои, княже, и мы ныне, княже, не можем терпети твоего насилия; пойди, княже, от нас добром, а мы себе князя добудем».
Договорная грамота князя Ярослава Ярославича тверского обязывала его охотиться за кабанами не ближе 60 верст от города Великого Новгорода; летом ему предоставлялось право охотиться за зверями на Озвадо (в настоящее время местность географически неопределимая), но не в Руссе; в Руссу же он мог отправляться на охоту через две зимы на третью, а в Ладогу и в Княжее — на третье лето. Но князь вскоре договор нарушил — за зайцами охотился в полях, ему не предоставленных, бил уток и гоголей по реке Волхову и в иных водах.
Монастырские охотничьи угодья были недоступны для посторонних охотников — даже княжеские ловчие не имели права охотиться в них. Это положение сохранялось за монастырями и во время татарского владычества. Когда охотничьи права монастырей нарушались лицами местной администрации, монастыри искали защиты у князей; при нарушениях же со стороны частных лиц иногда получали от князей помощь в виде посылки к ним ратных людей для поимки и наказания самовольных охотников.
Охота для князей и монастырей древней Руси являлась главным источником дохода; для народа она была необходима как удовлетворение насущных потребностей в пище и одежде, а также для исполнения повинностей, налагаемых государством: как уже сказано, подати и дани уплачивались мехами и шкурами. Князья собирали дани с IX по XI век (а в отдельных случаях и в XII и в XIII вв.) сами, лично. С ноября по апрель для сбора даней и податей они объезжали свои волости в сопровождении дружины. Этот сбор назывался «идти в полюдье» и скорее напоминал военный поход, чем мирное собирание дани.
Понятие о браконьерстве в применении к древней Руси является условным, поскольку необозримые охотугодья — леса, воды, луга и степи — осваивались ловцами не по праву земельной собственности, а по праву трудовой заимки. Исключения составляли угодья княжеские, монастырские и городские (новгородские), в которые посторонние охотники не допускались. Поэтому браконьерство на древней Руси не носило характера массового явления, как это было позднее, во времена становления Руси верхневолжской, удельно-княжеской (XIII—XV вв.), а также Руси московской (XV—XVII вв.) и в особенности в период императорско-дворянский (XVII—начало XX вв.).
II. Браконьерство в России XVI—XVIII веков
Борьба с браконьерством в этот период отображена главным образом в законах, указах и инструкциях, касающихся запрета охоты в местах царской и императорской охот в окрестностях Москвы и Петербурга. Лишь немногие законы и указы устанавливают запрет охоты в других районах или на всей территории государства.
В царской и императорской России по мере расширения земельной собственности все развивающееся браконьерство требовало усиления борьбы с ним. Поэтому законодательство и административная практика подробно и строго трактуют о нарушениях права охоты и о мерах пресечения браконьерства. Если первый русский законодательный сборник «Русская правда» налагал на браконьеров наказания в основном в виде денежных штрафов, то в последующие периоды истории России законодательство предусматривало уже телесные наказания и ссылки браконьеров в отдаленные поселения.
Многие московские цари были страстные и дельные псовые и соколиные охотники. Такими охотниками были: Василий III, Иван IV, Алексей Михайлович, Борис Годунов; Василий III, можно сказать, погиб на охоте. В сентябре 1533 года, повествует Софийская летопись, в селе Озерецком, по дороге в Волок Ламский на охоту, царь тяжко заболел, но все же отправился в поле и совсем больным был перевезен в Москву, где сразу же умер.
Излюбленными местами охот московских царей были села: Коломенское, Измайловское, Семеновское, Покровское, Хорошево, а также Кунцевская местность с селом Хвили (Фили), село Преображенское, Сокольники или Соколиное поле (здесь сокольники вынашивали царских соколов). Все эти места располагались вокруг Москвы. Далее, в 4 верстах от Москвы — село Ростокино, в 20 верстах — село Остров, в 24 верстах — Тарасовка, в 33 верстах — по Дмитровской дороге — Токийское; более отдаленные охотничьи угодья посещались царями реже, во время походов военных, «для государева земского дела» и на богомолье. Это были: село Рогочево близ Троицкой лавры, Саввин-Сторожевский монастырь под Звенигородом, Волок Ламский (ныне — Волоколамск), Можайск, Боровск, Смоленск и другие.
Все царские охотничьи угодья имели охрану; особо строго охранялись болота для царской соколиной охоты и места для обучения царских соколов (Преображенское, Сокольники). Особыми приказами сюда запрещалось ездить на охоту посторонним людям. Царь Алексей Михайлович, страстный соколиный охотник, запрещал в окрестностях Москвы всякую охоту — ружейную, псовую и соколиную.
«Уложение» царя Алексея Михайловича XVII века, также как и «Русская правда», налагало на браконьеров и нарушителей права охоты штрафы-«доправки», но в то же время грозило и телесным наказанием: «Кто учинит какое-то ни было насильство в чужой приваде — прикормит, станет отгонять, стрелять или ловить птиц, — с того с суда сыщется про то его насильство до пряма, и на нем велети истцов иск доправити по сыску отдати истцу».
За порчу привады каким бы то ни было образом — «учинить ему наказанье: бить батоги нещадно, чтобы ему и иным таким неповадно было впредь так делать».
«За покражу тетеревиного шатра доправити истцу на воре три рубля». «За покражу куропаткой сетки — рубль».
Петр I в 1680 г. повторил запрет охоты в окрестностях Москвы особым указом, объявлявшим «сокольникам, стряпчим, и дворянам московским, и жильцам, и всяких чинов людям», чтобы «около Москвы в ближних местах с людьми своими на полях и в них со псовою охотою не ездили, и из пищалей ни по каким птицам не стреляли, и людей своих до того же не посылали». Позднее, петровским указом 1703 года, за недозволенную охоту в Измайлове назначались высокие штрафы и строгие наказания: с высших чинов взыскивалось по 100 рублей за каждого человека, уличенного в браконьерстве, «нижних чинов людям» грозило «наказание жестокое безо всякия пощады» и «ссылка в Азов с женами и детьми на вечное житье».
«Инструкция воеводам», данная Петром I, предписывала им надзирать, чтобы «государевы звероловы, где заказано, были хранимы» и чтобы «хищных и вредительных зверей во всякой возможности истреблять». Это была первая в России инструкция об истреблении хищников.
Указом Петра II (1728 г.) в Московском уезде на расстоянии 30 верст от Москвы было запрещено ездить с псовою и соколиной охотой.
При царице Анне Иоановне (1730 г.) «накрепко» было указано, «чтобы под Москвою как сами помещики, так и люди их и крестьяне со псовою и птичьею охотами не ездили и зверей, зайцев и лисиц не травили и тенетами и ничем не ловили и не стреляли»; запретный район был уменьшен до 20 верст от Москвы, нарушителей приказано было штрафовать, «не чиня никакого послабления».
Указом 1731 года было «наикрепчайше подтверждено ... дабы, какого кто звания ни был, отнюдь не дерзал» охотиться на расстоянии 20 верст от Москвы «под опасением за то неизменного жестокого наказания». Местным жителям приказывалось доносить о всех случаях недозволенной охоты оберъегерю, доносителям обещано было выдавать по 2 рубля. Кроме того, егерям повелевалось, «ежели кого наедут, таковых брать за караул, а собак всех перестрелять». Крестьянам и другим людям низшего звания, «которые множественным числом стреляют, тенетами и другими инструментами всякую дичь выводят», указ угрожал телесным наказанием и ссылкой. Этот строгий указ не пресек, однако, браконьерства, и императрица-охотник узнала, что «около Москвы с охотами весьма многолюдно ездят и зайцев по 70 и по 100 на день травят». Поэтому в 1738 году приказано было вновь «наикрепчайше воспретить» охоту в окрестностях Москвы и расширить запретный район с 20 до 50 верст, то есть до тех размеров, которые приняты теперь — в наше время — в зеленой зоне вокруг столицы.
Начало запрещения охоты под Петербургом положено было Петром I, который указом 1714 года воспретил «стрелять или бить» лосей во всей Петербургской губернии «под опасением большого штрафа и жестокого наказания».
В первый год царствования Петра II указом 1727 года запрещалась птичья и зверовая охота на Аптекарском острове: «Никому с ружьем и с собаками не ходить, и птиц и зверей из ружья не стрелять, и с собаками не травить, и никакими инструментами не ловить».
Анна Иоановна запретила в 1732 году как на Аптекарском, так и на других островах и вообще поблизости от Петербурга охоту на зайцев «под опасением денежного штрафа».
Особым указом 1735 года строжайше запрещалось ловить и стрелять «дичину» в окрестностях Царского Села.
Сенат в 1737 году строго воспретил стрелять, ловить и травить зайцев в окрестностях Петербурга и Петергофа на 100 верст вокруг. Тогда же было запрещено «партикулярным людям» стрелять и ловить серых куропаток (привозных и выпущенных здесь) на расстоянии 200 верст от Петербурга и всех других птиц в 100 верстах от столицы. Однако оберъегермейстер Волынский в том же 1737 году заметил, что, «невзирая на оное запрещение, партикулярные люди и ныне всяких родов птиц не только в дальних местах, но и около самого Петербурга стреляют и ловят сетками и силками и битых птиц продают в Петербурге на рынке, а некоторые тем отговариваются, что будто публикации о нестрелянии и неловлении птиц не слыхали». Поэтому Волынский просил Сенат вновь опубликовать «с барабанным боем» указ о запрещении птичьей охоты «под жестоким штрафом в Петербургском и Дерптском дистриктах (уездах) и в Ингерманландии». Однако теперь речь шла уже не о безусловном запрещении птичьей охоты частным лицам, а о воспрещении ее лишь в летние месяцы — в мае, июне и июле. Одновременно с этим, по представлению Волынского, воспрещена была ловля зайцев «пустокличью» около Петербурга, а также в Московской и Новгородской губерниях. В Петербургской и Новгородской губерниях строго было запрещено ловить и стрелять лосей. Вслед за этим охота на лосей воспрещена была по всей Империи.
В 1740 году вновь вышли указы о запрещении в названных местах охоты частным лицам. Все прежние строгие предписания оказались недействительными: «Хотя наперед сего неоднократными указами опубликовано, чтобы в Ингерманландии зверей и птиц партикулярные люди не ловили и не стреляли, но и в ближайших местах к С.-Петербургу и около Петергофа всегда лосей и зайцев и птиц ловят и стреляют, особливо и выпущенные по нашему указу около Петергофа и Красного села куропатки перестреляны». Крестьян, уличенных в недозволенной охоте на расстоянии 30 верст от Петербурга, Петергофа и Красного села, решено было ссылать «в каторжную работу без всякого милосердия». Помещичьим приказчикам поручалось наблюдать, чтобы крестьяне не занимались охотой, и «за несмотрение» им грозил «жестокий штраф».
Императрица Елизавета Петровна указом 1741 года повелела объявить «в возобновление прежде выданных указов» о запрещении охоты под Петербургом и под Москвою на 100 верст кругом. Затем указом 1742 года запретный под Москвою район был уменьшен со 100 до 50 верст и при этом вновь было объявлено «с барабанным боем» строгое запрещение «около Москвы во все стороны, расстоянием на 50 верст, со псовою охотою и тенетами никому не ездить и как зверей, так и птиц не травить, и не ловить, и не стрелять, и никакими вымыслы не ловить же».
Охота на зайцев в 1752 году была запрещена также в «провинциях» Переяславской (Переяславль-Залесский), Юрьев-Польской, Суздальской и в Шуйском уезде тогдашней Московской губернии с прилегающими к ним частями губерний — Ярославской и Костромской. Капралам и ефрейторам Московского драгунского «шквадрона» вменялось в обязанность преследовать браконьеров. Драгуны объезжали окрестности Москвы и очень часто ловили и приводили в Московскую егермейстерскую канцелярию охотников с ружьями, собаками и лошадьми на суд и расправу. Но драгунские караулы оказывались недостаточными, они не пресекали браконьерства. Время от времени обнаруживалось, что «не токмо в запретительных местах (на 50 верст), но и в самой близости Москвы, а именно в Петровских Строгановских рощах и около села Коломенского и в прочих тому подобных местах, не страшась ея императорского величества указов, некоторые презрители как со псовою охотою ездят, так и птиц всячески ловят и стреляют». У уличенных в браконьерстве дворян и помещиков обычно конфисковывались собаки и охотничьи принадлежности, а крестьян и дворовых людей наказывали «плетьми и батожьем нещадно». При егермейстере Нарышкине с 1769 года всех тех, «кто будет пойман в произвождении охоты с борзыми собаками, фузеями и какими бы ни было орудиями в запретительных местах: около Петербурга, Петергофа, сел Царского, Красного и Кипенской мызы, — неимущих сдавать в солдаты в наказание за такое самовольство, а с зажиточных брать рекрутов».
«По высочайшему повелению» в 1773 году объявлялось: «Лосей нигде, ни в какое время и никому отнюдь не стрелять, ничем не убивать и не ловить».
В 1763 году было объявлено «во всенародное известие: марта с 1-го числа до Петрова дня (29 июня) никому и нигде во всем государстве зверей и птиц как тенетами, цевками, петлями, кляпцами и никакими тому подобными инструментами и ямами не ловить, так и с собаками не ездить». Однако указами 1764 и 1765 годов жителям Сибири и Крайнего Севера России разрешено было по-прежнему производить «ловлю и стреляние птиц и зверей в удобное для них время в течение круглого года невозбранно».
История сохранила для нас и указы об охране речных бобров. К XVII веку «бобровые гоны» в европейской части Московского государства местами еще существовали и находились под особым покровительством закона: строго запрещалась хищническая охота, с капканами, причем капканы конфисковывались, а браконьеры и кузнецы наказывались «доправкой» (штрафом) и были биты кнутом; при троекратном нарушении закона их били «кнутом нещадно» и сажали в тюрьму, донося об этом самому царю; запрещалось отгонять бобров от мест, где объявятся бобровые гоны, — в таких случаях владелец земли, на которой они объявились, мог требовать с виновных денежного удовлетворения судом «по указной цене»; если же бобры сами перешли на землю другого владельца, то он считался их собственником, а прежнему владельцу «до того нового бобрового гнезда дела нет».
Как видим, строгие царские и императорские законы и указы о браконьерстве не достигали цели, и незаконная охота широко распространялась в Московском государстве, а затем и в Российской империи (в ее европейской части).
Тяжелое наследие царской России, доставшееся Советской стране в виде безудержного браконьерства, ныне постепенно изживается благодаря издаваемым законам, об охране природы и административным мерам советских органов власти. И все же браконьерство широко развито и сейчас, и с ним должна вестись неустанная борьба. Охотничья (да и общая) печать призвана играть в этой борьбе первенствующую роль. Необходимо и тщательное соблюдение всех законов, касающихся браконьерства, а также пора восстановить права соответствующих органов власти: налагать на браконьеров санкции (штрафы) в административном порядке; эта необходимая мера борьбы с браконьерством была подчеркнута резолюцией научного совещания, созванного Институтом географии Академии наук СССР и Московским обществом испытателей природы в апреле 1965 года.
