Бударов Г. И.
Помещая рассказ Г. Бударова, редакция считает необходимым оговориться, что его нельзя рассматривать как произведение, с биологической точностью передающее все привычки и повадки медведя, поскольку в нем имеется немало чисто сказочных моментов. Но эту сказочность, на которую имеет законное право любой художник, надо воспринимать лишь как расцветку.
Основа рассказа — реалистическая.
Медведица проснулась от долгой зимней спячки и плотнее прижала к себе двух малышей. Они, не открывая глаз, тянули теплое материнское молоко и тихо сопели. В сумраке берлоги с нежностью разглядывала мать двухмесячных близнецов и ласково урчала.
Она лизнула одного, другого... Близнецы, довольные лаской, удовлетворенно засопели и снова припали к материнскому телу.
«Ишь ты, какой Звездач!» — снова заурчала медведица, любуясь светлым пятнышком на лбу первенца... Ведь матери — они все такие: увидят еле заметное пятнышко где-нибудь на переносице — и уже Звездач; а за белую полоску из двух десятков волосков на груди дочери именуют ее Белогрудкой.
Вдруг до слуха медведицы долетели подозрительные звуки. Почудилась явная опасность. Она приподняла голову, насторожилась, потом оставила детей и с угрожающим рычанием бросилась наружу. Звездач не успел оторваться от матери и оказался у самого входа. Однако, когда грянул выстрел и хлынула волна едкого дыма, он кинулся в глубь, берлоги, но и там противный запах пороха настиг его. Звездач поднял своим рыльцем с постели пласт моха, пахнущего прелью, и забрался под него, спасаясь от дыма...
Стрелял жилистый да сухопарый, с верным глазом, с крепкой рукой, быстрый на ноги, бывалый старый охотник по прозвищу Лихой. По тайге он не ходил, а бегал и знал ее как свои пять пальцев. Острым глазом сразу белку в густых сучьях кедра видел, чутким ухом любого хищного зверя слышал. Один недостаток у него был — азарт. Как захватит охотника эта болезнь, — осторожность насмарку и сообразительности как не бывало. А другой недостаток — людям не верил; один на охоту ходил, свой путик оснастил. А ведь пословица таежника так говорит: со связчиком тайга — мать, а без связчика — мачеха. Да не верил Лихой и в мудрость народную, на себя только надеялся: сам в грехе — сам и в ответе. Матушка-тайга, мол, все скроет.
Ранней весной бежал Лихой по своему путику, собирал капканы, а ухо ловило каждый таежный звук. Заслышал — наст похрустывает, глянул — цепочка оленей по опушке вдоль болота скользит. Он за ними, олени от него, рассыпались веером, подняли головы и легче пуха понеслись вперед, покачиваясь на длинных ногах. Будь сплошной наст да под тонкой порошей — может, и не отстал бы Лихой на своих голицах, но весна уже растопила снег, только по северным склонам хребтов да в густых ельниках лежал он. Видит Лихой, что уходят звери, и взыграло сердце, азарт охватил — позабыл, что за каждого оленя штраф платить, — вскинул ружье и пустил вдогонку пулю... другую... третью... Однако недаром в пословице говорится: пуля — дура. Сколько ни стрелял, все в белый свет — как в копеечку. Отстал он, попал в брусничный бор, нашел колодину, сел передохнуть. Осмотрелся вокруг — глядь, передним чело в берлогу. Дело под вечер. Заморозок грянул, иней по деревьям рассыпал. Из чела парок клубится — стало быть, не пустая берлога: зверь зимует. Не спуская глаз с берлоги, открыл Лихой патронташ, а там остался один-единственный патрон с пулей. «Что делать? Бежать бы надо!» — подумал охотник, но азарт уже овладел им и не отпускал от берлоги.
— Была не была, — шепнул он и сунул патрон в ружье, а медведица тут как тут! Всплыла на дыбы — и к нему. Приложился Лихой, выстрелил... Рассеялся дым — стоит зверь перед ним и от боли головой трясет, а из передней-то левой лапы кровь хлещет. Ну, тут охотник заговорил посвободнее — по опыту знал, что с поврежденной передней лапой медведь в драку не полезет.
— Чего стоишь? Иди, милая, стрелять-то в тебя все равно нечем.
Опустилась на четвереньки и пошла — будто поняла человеческую речь... Идет да оглядывается. Ну, и Лихой повернул обратно, да вдруг увидел в челе медвежонка.
Белогрудка тревожно заскулила, когда заметила, что мать пошла прочь от берлоги, и бросилась за ней. «Что делать? И взять страшно, и оставить обидно», — подумал Лихой. Делать нечего, цап за шиворот — и в мешок. Закинул за спину и побежал.
Добежал он к ночи до деревни, повстречался с молодым охотником — Добряком по прозвищу. И по годам они не ровня, и повадки у них разные. Добряк в охоте видел только промысел, азарт не увлекал его, законы охоты для него были первым правилом.
— Откуда тебя ноги несут? — спросил Добряк Лихого.
— Капканы снимал на путике да с медведем повстречался.
— Проку нет от охоты на них весной: мясо тощее, в еду не годится, а шкура цены не имеет, — заметил молодой охотник.
— А все-таки пришлось встретиться да еле разошлись... Вот медвежонка на память захватил, — усмехнулся Лихой.
— Ой, дядя, не доведут тебя до добра такие встречи... — а когда узнал, что зверь ранен, Добряк заволновался: — Нельзя упустить раненого — шатуном может сделаться.
— Добью как-нибудь! — беспечно сказал Лихой.
— Нет, дядя, рисковать нельзя. Ведь в деревенском стаде урон может быть от него. Пойдем вместе и немедля. Как ни жалко, а порешить придется.
Рано утром охотники подошли к берлоге, осмотрели — пустая. Ну, и айда по следу медведицы. Пробежали метров сто — смотрят: как сунулась она носом в снег, так и околела.
— Пуля пробила ей лапу да и внутренности повредила, — сказал Лихой и, помолчав, добавил: — Не пойму только, почему она от берлоги ушла.
— Не хотела своей смертью дитё огорчать, — поучительно сказал Добряк. — Эх, дядя, разорили мы медвежье семейство и без всякой пользы для себя...
Звездачу надоело дышать прелью. Он высунул из-под моха мордочку и осторожно понюхал. Свежие весенние запахи позвали его. Медвежонок вышел наружу, повел носом в одну, в другую сторону, обнаружил много новых незнакомых запахов и среди них один, самый дорогой, — запах матери... Он побежал по ее следу.
Увидя лежащую мать, ткнулся мордочкой в бок... и, не встретив привычной ласки, опешил. И вдруг ему стало страшно, так страшно, что шерсть на спине вздыбилась и мороз пошел по коже. Он пустился бежать куда глаза глядят...
Всю ночь бежал Звездач, останавливаясь только затем, чтобы перевести дух. Бежал он и весь следующий день. Израненный, голодный, он, наконец, изнемог и, когда опустился к речке, силы оставили его: беспомощно растянулся звереныш у самой воды. Звездачу грезилось, что он лежит у тела своей матери, а в горло льется горячее молоко. Очнулся он с пересохшим горлом, а освежить его было нечем. Медвежонок попробовал встать, однако ноги отказались держать маленькое тельце, подошвы жгло как огнем, нежная кожица потрескалась, раны кровоточили. Он опрокинулся на спину, подтянул лапу к пасти и стал ее лизать. Это немного утишило боль и помогло затянуться ранам. Звездач заснул. Когда проснулся, перевернулся на живот, приподнялся на колени и вдруг увидел в воде свое отражение. Он протянул любопытную мордочку, чтобы обнюхать двойника. Неожиданно носик погрузился в воду — медвежонок фыркнул и отпрянул. На рыльце осталось несколько капель воды. Он слизнул их, почувствовал во рту приятную прохладу. Тогда снова погрузил носик в воду и опять облизал влажное рыльце. Ему это очень понравилось. Медвежонок попробовал воду на вкус: хоть и небольшой язычок у Звездача, но он зачерпнул им целый глоток прохладной влаги. Она так освежила, что медвежонок почувствовал себя совсем здоровым. Тянуть материнское молоко приятнее, об этом и говорить нечего, но и лакать тоже неплохо, решил Звездач, укладывая в своей памяти первый опыт познания природы.
До нынешнего дня в его представлении «есть» и «пить» заключалось в одном: сосать материнское молоко, которое утоляло и жажду и голод. Звездач научился теперь пить, а есть без помощи матери еще не умел. Он пробовал и это делать, но ничего не вышло. Подошел к речке напиться, увидел стайку рыбок... Широко открыв пасть, бросился за ними, но стайка пустилась врассыпную, и медвежонок почувствовал, что потерял под ногами опору и его понесло в глубину. Он отчаянно забарабанил лапами по воде, и вдруг тело снова приобрело легкость и поднялось на поверхность. И он выбрался на берег довольный, что научился плавать.
Вода струйками стекала с его дрожащего тела, а голод щипал за желудок так больно, что Звездач отчаянно заскулил.
В тайге стемнело, наступил вечер.
Внимание медвежонка неожиданно привлекли непонятные звуки, словно у каждой сосенки кто-то невидимый раскусывал скорлупки кедровых орехов. Медвежонок приподнял голову и с недоумением стал поводить своими округлыми ушами. Было и страшно, и любопытно. Звездач подошел к сосенкам, покружил около них, но никого не обнаружил. А щелканье продолжалось, и вот на его глазах раскололась надвое скорлупка почти на ветке сосны. Из раскрывшихся половинок выскочила хвойная кисточка, сложенная пополам. Она тут же распрямилась и показала свои нежные и ароматные иголки. Ну как не попробовать? Медвежонок потянулся, схватил кисточку губами — и в рот. Помяв ее на четырех только что прорезавшихся зубах, Звездач почувствовал во рту душистую кашицу. Еда ему понравилась, и он еще проглотил. Так весь вечер бродил он вокруг сосенок, пощипывал молодые побеги. Голод перестал терзать его желудок, и после бессонной ночи и дня медвежонок тут же, среди сосенок, сладко заснул, довольный тем, что научился есть без помощи матери.
Ночью пошел холодный косой дождь с ветром: Звездач проснулся и побежал искать убежище. Под большой колодиной он укрылся и от дождя и от ветра. А на другой день, когда солнце поднялось над лесом и стало припекать, он перебрался в тень, по другую сторону колодины. И медвежонок убедился, что самое уютное место в тайге — под колодиной: хочешь на солнышко, — ложись с одного боку, если в тень нужно, — располагайся с другого бока; под ней и от ветра и от дождя укрыться можно.
Отдохнув, набрел Звездач на муравьиную кучу — покрытая сухими хвойными иголками, стояла она под раскидистой сосной. Медвежонок из любопытства запустил в нее лапу. Откуда ни возьмись, появилось несметное множество муравьев, и в нос Звездачу ударил такой крепкий запах, что он чихнул и опасливо посмотрел на лапу, сплошь покрытую насекомыми; большинство из них передними ножками держали по продолговатому белому яйцу. Звездач отряхнулся, пытаясь сбросить муравьев, но они крепче вцеплялись и начали покусывать медвежонка. Ему ничего не оставалось, как слизнуть их. Молочко из яиц, сладкое и пахучее, очень понравилось, он вторично слизнул белые яйца, задрав голову, чмокая, с наслаждением давил их между языком и нёбом, процеживая сладкую жижицу в горло. Это напоминало ему, как он совсем еще недавно точно так же, не зная забот, втягивал материнское молоко. Теперь же приходилось все время думать о еде и всюду разыскивать ее.
К концу лета Звездач вырос вдвое и стал вчетверо сильнее. Он различал всякие запахи, но запах материнского молока помнился ему ярче других. И вот медвежонок как-то снова учуял его на вершине высокого кедра, покрытого длинными голубоватыми иголками. Он несколько раз обошел вокруг дерева, поглядывая на вершину, потом встал на дыбы, положил передние лапы на шероховатую кору и, цепляясь за ее выступы, полез вверх. Переводя дух, он посмотрел на вершину, на которой темнели лиловые шишки. Стоило подняться на сук повыше, а там до них — рукой подать! Он потянулся к ветке. Ветка отломилась и пролетела мимо носа. С некоторых пор он стал замечать, что ломать и корежить было проще... И, быстро спустившись на землю, схватил зубами шишку. Что и говорить, самая лучшая еда! Правда, несколько дней он болел желудком, пока не привык к ней, но потом освоился и питался ею до тех пор, пока не попал в заросли малинника. Вот тут он уже натешился! Сначала ел по ягодке, потом по целой ветке, сколько на ней сидело ягод — все проглатывал за один прием. И, наконец, так разохотился, что засовывал в пасть целый пук и обсасывал его с таким усердием, что даже листьев не оставлял...
Через неделю Звездач обсосал весь малинник на пригорке и спустился в низину. Здесь ягоды были еще зеленые, а местами на ветках белели цветы, вокруг которых вились пчелки. Звездач посмотрел на них подозрительно. Видимо, все поели эти пчелы... и медвежонок воспылал к ним ненавистью. Размахивая передними лапами, он пытался отогнать их, но пчелы не боялись его, а одна даже залетела в его открытую пасть. Он по привычке придавил ее языком к нёбу и ощутил на языке каплю меда — сладкого, душистого. И он с азартом стал гоняться за пчелами, но безуспешно: они вились вокруг его носа, не попадаясь в лапы. А какой же от них запах! Принюхавшись, он догадался, что пчелы летали над лесом по той дорожке, которая пахнет медом... Держа нос по ветру, он двинулся вперед. Ему пришлось подняться на хребет, спуститься в ложок, перейти речку и еще раз подняться на косогор: там он увидел большую сосну, а под первым сучком — отверстие в дупле; повыше, где выпал большой сук, — другое отверстие; вокруг сосны, особенно у отверстий, роем летали пчелы.
Дело было под вечер, пчелы собирались на покой, а Звездач лежал под сосной и прикидывал: если вытянуться во весь рост, — до нижнего отверстия достанешь, но туда пролезет один коготок; если же забраться до верхней дыры, — можно просунуть всю лапу. Раскинул так, раскинул сяк — и решил, что лучше забраться повыше. Взобрался, запустил лапу в дупло и не успел лизнуть по-настоящему, как налетели пчелы да как начали жалить — ив нос, и в глаза, и в губы. Медвежонок тотчас свалился с дерева, а пчелы — за ним. Он в кусты — пчелы туда же. Жалят во все места — и никакого спасения. Взревел медвежонок благим матом и бросился в речку. Забрался по самую маковку, только нос из воды торчит; пчелы норовят в нос ужалить, а он как фыркнет — брызги фонтаном вокруг. Полетали, полетали пчелы и вернулись в дупло. С той поры, как услышит Звездач жужжание пчелы, — сейчас под колодину, нос обеими лапами закроет и лежит тише воды, ниже травы.
Прошло три дня, опала опухоль, и Звездач ожил. Стояла сухая и теплая погода. В вышине звенели голоса птиц, но Звездач не обращал на них никакого внимания. Вверху его интересовали ягоды на деревьях — гроздья кислой рябины или кисти терпкой черемухи, а внизу под зелеными восковыми листочками — черника. Вот ягода так ягода! Сколько он ее съел — подумать страшно — и никогда не болел, только язык почернел — словно бутылку чернил в рот вылили.
Хорошо жилось Звездачу в этих местах. Если один-единственный раз пчелы и пожалили, так это со всяким случиться может: меду, вишь, ему подавай! А кроме меда, еды было столько, что он ни разу не голодал, наоборот — объедался. Конечно поиграть было не с кем, но, в конце концов, можно было и одному: то в речке побулькаться, то деревья покорчевать или забраться на березу, ухватившись за вершинку, согнуть ее, как говорится, в три дуги и раскачиваться, пока не отломится она... Одним словом, развлечений было сколько угодно.
Но вот случилось такое, что потянуло медвежонка на родину, в Кедровую гриву: крепко затосковал он по матери, а родичей здесь не встретил ни одного. Попадись ему кто-нибудь, хоть седьмая вода на киселе, — ни за что не ушел бы он с насиженного места. За все лето он встретил десяток лисиц, десятка три бурундуков да белок, а что в них толку: чуть заслышат, что Звездач подходит, чувырк — и были таковы. Видел он оленей, встречал и сохатых, но все это не его поля ягода...
Быстро прошел он три перевала и даже не устал. Возвращался он на родину далеко не таким, каким бежал оттуда. Теперь он знал так много запахов и так развил свою память на них, что, стоило ему учуять какой-нибудь, — тут же запоминал на всю жизнь.
Жалко было ему насиженных мест. Под каждой колодиной он находил себе пристанище, а здесь... не скоро освоишься! Уж больно густ лес. В поисках простора он вышел к болоту... и вдруг сердце его учащенно забилось: шли его родичи, да не один или двое, а целых пятеро. Вот так удача! Звездач остановился и онемел от восторга. Впереди шел отец, за ним — двое маленьких, одногодки Звездача, сбоку ковылял пестун — по своим обязанностям он носит такое имя, потому что пестует младших, — а сзади — мать. Радость распирала Звездача, он со всех ног понесся наперерез семейству, с разбега налетел на пестуна и тут же немедленно получил от него оплеуху, от которой покатился кубарем. Такая встреча остудила родственные чувства медвежонка. Униженный и оскорбленный в своем лучшем порыве, он долго смотрел вслед уходящим родичам. А когда они скрылись за деревьями, он испугался, что потеряет их, и побежал вдогонку, однако держась на почтительном расстоянии.
Прошло несколько дней. Звездач каждый день приходил к тем местам, где бывали родичи. Они не особенно привечали его, но и не преследовали. Это послужило поводом для более близкого знакомства. Как-то сквозь густые кусты он наблюдал за игрой малышей. Лентяй-пестун спал на солнцепеке, старших поблизости не было, а игра была занятная. Медвежата лезли на высокорь поднимались по ней до задранных ввысь корней, и каждый пытался опередить другого, чтобы забраться на самый большой корень, покачаться немного и вновь спуститься под поваленное дерево. Раскачиваясь на корне, они визжали от восторга. Звездач не выдержал: влез на высокорь, благополучно пробежал по нему. Дальше нужно было подняться на корень, но на пути его задержался один из медвежат, и Звездач, не ожидая того, столкнул его. Тот шлепнулся в яму, наполненную водой, и поднял отчаянный крик. На крик вдруг явилась мать, подошла к пестуну, приподняла его за шиворот и закатила такую пощечину, что тот в два прыжка оказался возле своего младшего брата и поволок его из ямы. Правильно! У каждого свое занятие: не спи, когда не положено.
Звездач со всех ног понесся в чащу. Скрывшись, он остановился за кустом: интересно все-таки посмотреть, чем кончилась игра? А пестун вытащил братца и по примеру матери залепил ему тоже пощечину — все это он сделал по-деловому, без всякой злобы.
«Вот драчуны! Хорошо что я убежал, а то и мне бы досталось», — решил Звездач.
Еще через несколько дней он опять встретился с родичами около того же высокоря. Теперь он не решился выйти — все семейство было в сборе: пестун сидел на кедре и сбрасывал вниз шишки. Младшие хватали и тут же разгрызали их. Мать рыла берлогу, ей помогал отец. Медведица смотрела на него не очень-то приветливо.
Когда отец принес охапку сухого моха и хотел подойти поближе с ношей к берлоге, мать так ударила его наотмашь, что он выпустил мох, присел и, покачиваясь, жалобно заурчал. Она ему ответила коротко и грозно. Медведь поднялся и ушел. Звездачу стало жаль побитого, и он пустился за ним следом. Долго петлял старый медведь по тайге. Наконец остановился около корней вывороченного дерева и стал копать землю с таким остервенением, что комья долетали до медвежонка. Звездач отступил. «Нет, этот не возьмет меня в свою берлогу!» — решил он и пустился искать удобное место для зимнего жилища.
Теперь Звездач знал, где самое удобное место для берлоги. Умудренный опытом родичей, он нашел высокорь и тоже начал рыть и устилать мохом яму...
Шесть месяцев и двенадцать дней проспал Звездач без пищи и питья. Проснулся он, когда сошел снег. Выйдя из берлоги, он заглянул в лужицу. Кто же это такой? Кожа да кости! Смотреть страшно. Блестящая шерсть потускнела, обвисла клочьями, ребра торчали... Голод щипал желудок, но есть он ничего не мог: боль разрывала внутренности. Звездач поднимался на задние лапы, а передними царапал кору на деревьях, ревя от боли. «Медведь-пестун вышел из берлоги!» — завидев эти царапины, говорили опытные охотники. Звездач ел молодую траву, и болезнь проходила, появлялся аппетит. Тут он вспомнил про вкусные клубни саранки, которые выкопал, когда рыл берлогу, стоило лишь царапнуть лапой землю — и они тут как тут.
Прошла неделя, вторая, и Звездач решил разыскать своих родичей. Особенно хотелось ему повидать из медвежат младшую...
За это время в медвежьей семье произошли изменения. Совсем ушел пестун, а младшая из семейства стала жить самостоятельно. Она хорошо знала все места в округе, умела находить пищу, спасаться от непогоды, лазить по деревьям. И молодой медведь быстро нашел ее недалеко от берлоги, в которой она зимовала. То-то было радости и веселья... Недаром говорят, что молодость — весна жизни...
В один из таких счастливых дней косолапил Звездач по краю обрыва. На краю лежала сваленная бурей осина. Пестун полез прямиком и зацепил лапой за отщепину. Она поднялась, ударила по стволу, дерево загудело. Звездач в тот же миг приложил ухо к осине, долго слушал гудение дерева. Когда звук затих, он нарочно оттопырил отщепину лапой и снова склонил голову. Теперь он понял, как извлечь пленивший его звук. Едва дерево затихало, он вновь и вновь поднимал и отпускал диковинный «инструмент», припадал ухом и слушал... Музыка увлекла пестуна.
Непонятный звук, возникавший в таежной тишине, услышал человек — он шагал по тропе над обрывом. Мягкая хвоя приглушала звук шагов, и он подошел почти вплотную.
Человек этот по призванию был поэтом, по прозвищу Добряк. Он летом никогда не ходил по тайге с ружьем, и от него не пахло порохом. Поэтому, очевидно, он и не возбудил подозрения Звездача, который оценивал все события обонянием, реже глазом и мало полагался на слух.
Добряк был душой молодого поколения охотников: он мечтал о дружбе с дикими зверьми, о перевоспитании их инстинктов, о заповеднике и питомнике в Кедровой гриве... Он стоял за деревом и, наблюдая музыкальные упражнения Звездача, думал: «Должно быть, медведица отпустила его, пока спят на солнцепеке его младшие братья, а может быть, он сам улизнул, когда его подопечные заигрались, перекатывая с места на место округлый булыжник... Вот подерутся братцы, пойдет мамаша искать пестуна, чтобы закатить ему оплеуху, встретится со мной, что я ей скажу? Заодно и мне всыплет...»
— Уходи подобру-поздорову! — громко сказал Добряк.
Но Звездач, припав к дереву, продолжал слушать звенящие звуки.
— Да уходи ж, музыкант! — крикнул охотник во весь голос.
Медведь откинулся, удивленно посмотрел на него, недовольно наморщил нос, потянул воздух и, обиженно оглядываясь, не спеша скрылся в зарослях. Добряк перешагнул через «музыкальный инструмент» Звездача и пошел дальше. Но, не пройдя и десятка два шагов, снова услышал знакомый звук и оглянулся: Звездач, обняв обеими лапами осину и припав ухом, наслаждался музыкой...
Но скучно одному музыкой заниматься. «Приведу-ка я подружку — пусть послушает!» — решил Звездач.
Он застал ее за обедом. Она вырывала с корнем сухие прошлогодние растения и из рыхлой земли выбирала червей. Он тоже решил пообедать, и они оба не заметили, как подошли к быстрой реке. Пока молодая медведица все лакомилась червями, Звездач сполз к самому берегу и нашел там маленькую рыбку, выброшенную волнами. Пролежав под кустом дня два, она издавала уже запах и пахла так вкусно, что у медведя потекли слюнки. Но, разорвав рыбку на части и проглотив ее, зверь лишь раздразнил свой аппетит. Разозлившись, Звездач решил подойти ближе к воде — может быть, там тоже что-то есть? И вот он увидел на перекате мелькание шустрых, длинных, блестящих рыб: это несметные косяки хариуса шли на нерест.
Звездач вошел в воду, сел и замер, зыркая по сторонам черными глазами. И, как только несколько рыб подошли поближе, он поддел одну из них лапами и выбросил через голову на берег. Так он прорыбачил час... и, наконец, решив, что хватит, вышел на берег — собирать улов. Части рыбы Звездач, конечно, не досчитался — она успела скатиться в реку. Подошла молодая медведица, и друзья, подсобрав остальных рыб, изрядно наелись...
Таежная речка Предивная, шумная и шаловливая, неслась по перекатам, дробя солнечные лучи на тысячи блесток. За поворотом она утихала и отражала на гладкой поверхности глубокого омута прибрежные кусты и широкие лапы пихтача, свисающие над водой. К этому омуту и стремился Звездач. Над омутом сидел Добряк и пристально следил за поплавком удочки. То и дело он подсекал и выбрасывал на зеленый лужок трепещущих хариусов. А его брат, двенадцатилетний Кенка, засучив по колено штаны, с удилищем в руках бегал вдоль переката за прыгающим по волнам поплавком с приманкой на волосяной леске. По временам Кенка тоже дергал удилище, и хариус, поблескивая серебристой чешуей, падал на берег. Кенка нанизывал добычу на веревочку и опускал в воду, привязав конец низки к деревцу, росшему у самого берега.
Иногда Кенка подбегал к брату, чтобы взять дождевого червяка из консервной банки...
Неожиданно на противоположном берегу послышались треск валежника и сердитое урчанье. Добряк потянулся за лежащим рядом топором и, поднявшись во весь рост, заткнул его за пояс.
— Ну-ка, поднимайся на яр! — сказал он Кенке. — Да побыстрей!
Кенка, услышав в голосе брата тревожные нотки, быстро полез на высокий яр. Добряк, с опаской поглядывая на противоположный берег, направился следом за Кенкой. Наконец, они забрались на кручу и легли над обрывом в зарослях черемухи.
— Что, братушка? Медведь? — взволнованно спросил Кенка.
— А ты не бойся! Ветерок дует на нас. Он не учует, а без надобности тоже не пойдет. Что ему тут делать... Ну, а в случае чего — лезь на эту осину, а я буду вокруг лиственницы кружить.
Урчание раздалось громче, и, раздвинув мордой кусты, на берег вышел Звездач. Он поднял голову и повел носом, но ничего нового не учуял.
Ему и в голову не могло прийти, что кто-то его боится, — он сам с опаской подходил к реке. Неуверенно потоптался, посмотрел по сторонам и, убедившись, что никого нет, медленно забрел в воду. Добряк, оглядываясь по сторонам, соображал, что им теперь делать. Кенка вобрал в плечи голову и не спускал глаз с медведя.
Звездач дошел до середины реки и, остановившись на перекате, стал выглядывать рыбу.
— Муравейник! — прошептал Добряк. — Еще не достиг возраста...
Звездач вдруг высоко поднял обе лапы и ударил ими по воде. Оглушив рыбу, он схватил ее и, откусив голову, выбросил на берег. Рыбу ловил он довольно долго, и ждать конца Добряку надоело.
— Давай угоним его, — предложил он.
— Давай! — согласился Кенка, не представляя, как можно угнать такого зверя.
Добряк тихо поднялся, вытащил топор из-за пояса.
— Как я ударю обухом по лиственнице, так и кричи: Гоп! Гоп! Уходи!
Кенка набрал полные легкие воздуха и выжидательно уставился на брата. Тот размахнулся и ударил обухом топора о дерево.
— Гоп! Гоп! Уходи! — закричали братья.
Звездача словно ветром сдуло — только затихающий треск валежника напоминал о нем...
Как только треск затих, Кенка с братом спустились к реке.
Звездач с самого детства ко всему был доверчив, но людей с ружьями и запаха пороха не выносил — очевидно, потому, что это было связано с памятью о гибели матери. Больше же всего Звездач боялся собак, ненавидя их за то, что они всегда нападали на него, а уйти от них было очень трудно...
Однажды за ним погнался человек с двумя собаками. Звездач, спасаясь, оступился и полетел по крутому склону в овраг, по дну которого бежала бурная речка. Течение подхватило и понесло его. Через полчаса он очухался и выбрался на противоположный берег. Собаки потеряли след и оставили его в покое. С тех пор ему не страшна была никакая погоня. В случае опасности он стрелой летел к речке, нырял в нее и плыл по течению, пока погоня не отставала. Со временем Звездач научился понимать разговор между собаками и охотниками: он хорошо разбирался в интонации — когда охотник натравливал собак в погоню и когда отзывал их.
А время летело и летело... Наступило бабье лето с ясным голубым небом, с гроздьями переспелых ягод, с золотым покровом берез, с багряной одеждой осин. В бору еще пахло малиной, на буграх расстилались ковры брусники, в низинах густо лоснилась темно-лиловая черника, а в папоротниках целыми семьями сидели золотистые рыжики-пятачки, толстоногие боровики — богатые мужики, высокие опенки — ноги тонки, белые грузди — ребята дружны.
— Лето припасиха, а зима прибериха! — сказала одна веселая бабка, отправляясь на целый день в бор за грибами и ягодами вместе с десятилетней внучкой. — Ты собирай грибы и складывай в кучку около этого кедра, а ягоды — в туесок, — наказывала она внучке. — Только далеко не отходи, ненароком заблудишься, наткнешься на медведя. Он ведь не посмотрит, что ты маленькая!
Бабушка побежала в низину, к болоту. Припадая на колени, она по целой пригоршне поддевала древесным совком чернику, ссыпая ее в корзину.
Девочка, ползая вокруг кедра, тоже собирала чернику: крупную отправляла в рот, а мелкую — в туесок.
Звездач после сытного завтрака спал поблизости под колодиной. Проснувшись, он сладко потянулся и в удивлении поднял голову. Девочка, склонившись к земле, не замечала зверя. Он подошел и подозрительно посмотрел на нее. Девочка вскинула глаза и, побледнев, села. Звездач догадался, что маленький человек испугался. А почему бы ему и не догадаться? Он и сам частенько пугался, недаром говорится в пословице, что «врасплох и медведь труслив»...
В это время он услышал крик — старушка с хворостиной в руках наступала на медведя.
— Кыш! Кыш! Будь ты неладный...
Звездач в недоумении посмотрел на нее, потом вопросительно на девочку и пустился наутек...
— Ах, окаянный! Голубушка ты моя, внученька золотая, — причитала старуха и, взяв девочку за руку, поспешно повела ее домой. Звездач издали шел по их следу.
— Да кыш ты! Чтоб тебе ни дна ни покрышки... — снова напустилась бабка на медведя, заметив, что он идет за ними.
Звездач отступил и спрятался за деревом.
Дома старуха встречному и поперечному рассказывала, что медведь чуть было не загрыз внучку.
— Да где же это видано, чтобы пестун на человека нападал? — возражал дед.
— А ты сделай ловушку... Коли он не мыслит ничего худого — не придет, а явится — туда ему и дорога.
— Ладно! — согласился дед.
На другой день, проснувшись под своей колодиной, Звездач пошел на ловлю рыбы — и снова неудачно. Весь день он бродил как в воду опущенный, а вечером вышел на опушку, но тут как раз уловил резкий, донельзя приятный запах меда.
Мед лежал в нише на столбе, вышиной около трех метров. Против ниши на толстой веревке висела огромная чурка. Если вытянуться, лапой до ниши все равно не достанешь. Значит, надо забираться туда. Медведь постукал лапой по стволу, послушал: пчел как будто нет — значит, можно полакомиться — и вскарабкался до самой ниши. Мед там не лежал, как представлял Звездач, а был размазан по стенкам. Видеть этого он не мог, а то разве б полез! Но уж коли залез — надо попробовать... Он с силой оттолкнул чурку, но не успел запустить лапу за медом, как чурка, возвращаясь, больно ударила его по голове. Звездач разозлился и оттолкнул чурку с еще большей силой. Она взвилась высоко-высоко, а возвращаясь, нанесла ему такой удар, что он в беспамятстве рухнул на землю.
— Попался, ворюга!
На медвежонка налетела целая толпа. Его спутали сетью, связали веревками, приволокли в деревню. Там посадили в хлев, двери закрыли на щеколду.
— Пристрелить варнака, чтобы на детей не нападал! — крикнула бабка.
— Я его в зоологический сад сдам! — сказал Добряк.
— Вези! Вези! — согласились охотники.
Когда все разошлись, Звездач постарался ослабить веревки и сети. Узлы развязать было выше его умения, но перегрызть их ничего не стоило.
К утру он освободился от пут, но как было выйти?
На заре, когда узкая полоска света проникла в хлев, Звездач быстро принялся за дело: выломал несколько половиц, прорыл проход — и со всех ног бросился в тайгу. Собаки пустились за ним, но, так как им нужно было миновать длинную изгородь, Звездач намного опередил их. Бегать он был горазд, тем более что путь шел на возвышенность. И не успели собаки одуматься, как он бросился в речку... а там ищи в поле ветра.
Утомленный приключениями прошедшей ночи, Звездач направился к излюбленной колодине, чтобы отдохнуть. Но это ему не удалось: он услышал отчаянный рев своей подруги и бросился к ней. Она тоже попалась в ловушку, соблазнившись сотовым медом, и беспомощно свисала, придавленная бревном, торчащим из широкой щели высокого треугольного сруба.
Звездач забрался наверх и в ярости стал грызть бревно; скоро он освободил свою подругу и ласково, ободряюще, заурчал...
Не успела сибирская осень заморозить таежные речки, как Звездач уже забрался в прошлогоднюю берлогу, обновив постель новым моховым покровом. Неподалеку такое же пристанище нашла и его подруга...
Зима пролетела быстро, и весна пришла ранняя и дружная.
Звездач проснулся раньше обычного на целую неделю.
Несколько позднее проснулась и молодая медведица.
Все лето они провели вместе, и прошло это время как один день, и было оно самым счастливым во всей их жизни...
Осенью Звездач с особым старанием готовил берлогу для подруги, хотелось и самому поселиться с ней. Но она, по примеру матери, настойчиво и грубо прогнала Звездача и осталась одна.
Вскоре появилось двое малышей, но Звездач об этом не ведал. Он зимовал в другом конце Кедровой гривы. В середине зимы произошло необычайное событие. Звездач мирно лежал в берлоге... снег мало-помалу засыпал чело, оставалась только небольшая отдушина, и из нее шел пар, по которому любой охотник мог заключить, что тут зимует медведь. И случилось так, что в Кедровой гриве появился старый охотник — Лихой. Его охватил азарт: он стал дышать на обмерзшие усы, снял с них льдинки, стряхнул с ресниц и бровей иней и пошел рубить заломы — длинные слеги, чтобы крест-накрест засунуть их в берлогу, загородив зверю выход.
Но, как только сунул Лихой одну из слег, медведь ударил по ней, отбросив на сажень в сторону, и сам выскочил наружу. Охотник схватил ружье и выстрелил навскидку, ранив зверя в плечо. Медведь, ревя от боли, бросился на Лихого и так злобно и сильно подмял под себя и ударил когтистой лапой, что тот остался на снегу, исходя кровью. На другой день Лихого нашел Добряк, уложил на спаренные лыжи и увез в деревню. Вскоре Лихой умер, а охотники, потужив, пошли добывать раненого медведя. Нельзя было оставить его живым — такой зверь шатуном станет, и тогда от него ни скоту, ни человеку пощады не будет. Натравили охотники собак на след, да не догнали зверя: пурга занесла следы, и скрылся зверь в беспредельной тайге.
Через какое-то время затянулась рана Звездача, но радости в его жизни уже не осталось: был нарушен веками установившийся закон природы — зимняя спячка, во время которой он отдыхал в оцепенении и дремоте. Чем же питаться теперь? Ни саранок, ни ягод под сугробами не найдешь. Дождевые черви ушли глубоко в землю, рыба — подо льдом... Хмурый, злой и подозрительный шатался Звездач по тайге, тщетно пытаясь утолить голод.
Однажды заприметил он, что стая таких же голодных волков погналась за косулей, быстро догнав ее. Звездач подошел на волчий пир. Волки разбежались в разные стороны, оставив ему лишь кости, только раздразнившие его аппетит. Попробовал он и сам поохотиться, но косули так быстры на ноги...
И Звездач, лежа в сугробе снега, с тоской поглядывал на луну. Над ним с тихим шелестом пролетел филин. Невольно поднял медведь лапу — схватить птицу, да где там... несбыточная мечта. Потом поблизости раздался хруст: «кортал» заяц. Поднявшись на задние ноги, он обхватил передними молодую осинку и стал грызть кору. Попробовал и Звездач поглодать кору, но она оказалась горькой, да и зубы были не приспособлены — лишь набил оскомину и остался голодным. Пробовал он и на зайца охотиться, а тот даже не испугался — прыгнул три раза и тут же, за спиной медведя, опять начал грызть осинку. Звездач — на него, а он — прыг, прыг — и опять присел за его спиной. Так и не смог Звездач поймать зверька. Заяц выбежал на поляну, уселся и начал чесать ногой за ухом. Вот тут-то и налетел на него филин, упал камнем, вцепился крючковатыми когтями в спину, а поднять в воздух — силы не хватало. Он и сам рад бы улететь, да когти вытащить не смог.
«Руби дерево по себе!» — наверное, так сказал про себя Звездач и прихлопнул обоих лапой. Вот тут уж он поел по-настоящему... Понравилась ему горячая кровь, разогрелся Звездач и стал помышлять о том, как бы одолеть лося. Нашел тропинку, по которой ходил лось к незамерзающей речке на водопой. Высмотрел сосну, корявую, с растопыренными сучьями, забрался туда и стал ждать. Только подошел сохатый, прыгнул медведь на него, ухватился за шею лапами, вцепился в загривок зубами, все глубже и глубже вонзая когти, все яростнее разрывая зубами шею...
— Следи, Кенка, за снегом. Как только появится наст, — поедем с тобой в тайгу, — наказывал Добряк брату.
— А как же занятия в школе?
— В субботу после уроков поедем, а к вечеру в воскресенье вернемся.
Кенка знал, что у брата в Кедровой гриве еще с осени были припрятаны два мешка чистого ореха. Хотел он их вывезти, да наступила оттепель, а потом было недосуг. Так и остались орехи в тайге до апреля, когда солнце начало пригревать, и лучи его, скользя по снегу, выплетали на его поверхности тончайшие кружева, в которых серебряная нитка перебивалась с золотой. Утром под ногой эти кружева с хрустом и звоном ломались. Нужно было ждать возвращения морозов, чтобы на снегу образовалась крепкая корка, которая смогла бы выдержать груженые нарты. В пятницу густая бахрома ледяных сосулек свесилась по краям крыши, подтаявший снег покрылся влажной синевой, а к вечеру вызвездило и, наконец, ночью ударил мороз. В субботу днем брат сказал Кенке:
— Ешь да поедем! До вечера надо приехать в Кедровую гриву.
Четыре собаки, впряженные в легонькие нарты, в радостном нетерпении повизгивали и крутили хвостами.
Кенка надел новенький полушубок, подпоясался, привесил охотничий нож спереди, сбоку воткнул за пояс походный топорик и вприпрыжку побежал за братом, который вывел упряжку со двора.
Быстро понеслись вперед.
— Еще неделя — и кончится наст: до черной тропы в тайгу уже не проедешь, — говорил старший брат, направляя упряжку по северному склону хребта, где снег еще лежал непрерывной полосой.
Собаки вдруг остановились и, вытянув морды, стали принюхиваться, беспокойно переминаясь.
— Учуяли кого-то! — сказал Добряк, вглядываясь вдаль.
И вдруг из зарослей пихтача показался сохатый, на котором сидел медведь, вцепившийся ему в спину... Окровавленный лось выбился из сил и бежал не разбирая пути. Иногда он подбрасывал задние ноги, стараясь сбросить медведя. Собаки с лаем бросились напрямик к сохатому, но заклинили нарты между двумя деревьями. Кенка соскочил, освободил собак от упряжи и они помчались наперебой сохатому, который, припадая на все четыре ноги, уже еле шел, натыкаясь на кусты и деревья. Медведь, почуяв опасность, оттолкнулся от лося, кинулся в чащу. Собаки за ним. А лось свалился, беспомощно перебирал ногами, силясь подняться. Кенка побежал к лосю.
— Не подходи! Зацепит копытом — пополам перервет! — крикнул Добряк. — Ну-ка, покличь собак да не отходи дальшей вон той сосны, — указал он в сторону.
Кенка стал сзывать собак, удаляясь к сосне.
Звездач же прорвался сквозь чащу и ходко побежал в гору. Собаки отстали, но, когда зверь вышел на хребет, они его скоро настигли, с ожесточением хватая за гачи. Что было делать? Хоть стой, хоть падай — с четырьмя не справишься. Добежав до сосны, Звездач сел, прислонился хребтом к дереву: ну, давайте сразимся! Собаки уселись вокруг Звездача и начали призывно лаять — подзывать охотников. В это-то время Звездач услышал мирный голос Кенки, отзывавшего собак. Он вздохнул свободно и, повернувшись спиной к своре, полез на дерево. Одна из собак успела-таки вцепиться в штанину и, держась зубами, повисла в воздухе. Звездач стиснул зубы и, ударив лапой собаку, сбросил ее, как тесный сапог с ноги. Забравшись повыше к веткам, он почувствовал себя в полной безопасности. Собаки попрыгали-попрыгали, полаяли, повизжали и, услышав хозяйский зов, понеслись обратно.
Посидев несколько минут на сосне, Звездач спустился и снова направился туда, где оставил побежденного сохатого...
Тем временем Добряк, добив сохатого, начал свежевать его. Собаки вернулись, умильно смотрели на хозяина в ожидании подачки.
Когда Кенка увидел, что сделал брат, он со слезами в голосе закричал:
— Зачем ты убил сохатого?
— Знай, парень, что если сохатый не удержался на ногах, то с земли уж не поднимется. Жалко тебе — понимаю, но и жалеть надо умеючи. Давай ка лучше сделаем сруб да спрячем туда мясо.
Так и сделали.
— До нашего приезда в снегу не испортится, а утречком приедем и возьмем, — сказал Добряк.
Вечером они приехали к тому месту, где были спрятаны орехи. Младший брат отпряг собак, накормил их, старший собрал хворосту, разжег костер, вскипятил чай. Поужинав, легли спать. Встреча с медведем взбудоражила Кенку, и он долго ворочался с боку на бок. Добряк понял его состояние и, словно ненароком, промолвил:
— Теперь близко не подойдет зверь — собак он шибко боится...
Наутро братья разыскали орехи в дупле, пересыпали их в мешки, уложили на нарты.
Снег за ночь подмерз и затвердел — собаки тронулись легко и бодро. Ехали северным склоном по сплошному снегу, а через два часа доехали до сруба.
Звездач, как только охотники уехали, сейчас же направился к своей добыче. Чутье привело медведя к срубу, где было спрятано мясо. Он разрыл снег, разбросал еловые ветки, бревна и набросился на еду с таким азартом, что только похрустывали кости. Он так поел, что стало клонить в сон, но прежде всего решил перепрятать сохатину: снес оставшиеся куски в лог и закрыл их мхом, соорудив снежный холм. Осмотрев свое сооружение, медведь остался доволен. Но потом снова вернулся: очевидно, взяло сомнение, что найдут добычу. Надо было как-то схитрить... И он схитрил: тут же неподалеку соорудил еще с десяток таких же снежных холмов. Попробуй догадайся, в каком из них спрятана сохатина!
Подъезжая к срубу, Добряк еще издали заметил, что там уже кто-то побывал. Когда подъехали вплотную, увидели: сохатина исчезла. Медвежьи следы уходили в тайгу...
— Побывал-таки варнак! Чтоб ему ни дна ни покрышки! — обрушился Кенка на медведя, — Неужели все мясо за одну ночь сожрал?..
— Где же ему сожрать всего сохатого? Лопнет! Наверное, спрятал.
— Куда же он мог его спрятать? — заинтересовался Кенка.
— Где-нибудь поблизости спрятал. Давай-ка на всякий случай распряжем собак. Пусть поищут.
Выпряженные собаки побежали по следу медведя, привели на болото и в одной из куч нашли мясо.
Братья подтянули нарты, сложили и увязали сохатину и поехали дальше. Добряк правил упряжкой, Кенка сидел спиной к нему. Вдруг собаки остановились, забеспокоились и как по уговору бросились в сторону. Добряк пытался повернуть их на прежний путь. По хребту, вдогонку, бежал медведь, нагоняя упряжку. Когда Добряк увидел его, он был уже на расстоянии выстрела.
— Беги, Кенка, к дереву! — крикнул брат, соскакивая с нарт.
В этот момент раздался выстрел. Медведь остановился, на миг поднялся на дыбы, потом повернулся и, прихрамывая, тронулся обратно. Собаки рванулись было за ним, но груженые нарты охладили их пыл.
После выстрела Звездач забрался в глубь Кедровой гривы. Рана была пустяковая — пуля попала в мякоть, но вот запах пороха... Сколько несчастий принес Звезда чу этот запах! Вот и теперь: последний кусок изо рта вырвали...
Нелюдимый и злой, Звездач только и думал о том, как бы поймать оленя, сохатого или косулю... Все равно кого, лишь бы попробовать горячей крови.
Много стало у шатуна прихвостней и прихлебателей, охочих на даровщинку пображничать за чужим столом. Тут и волки, и росомаха, и рысь. Побаивались они медведя, но все же ходили по пятам, когда он охотился за крупной живностью. Наестся медведь до отвала, отправится на отдых, а незваные гости тут как тут. Сначала крупные да сильные, а после помельче да послабее — и все набрасывались на даровое угощение. Заканчивали пир вороны. Но если Звездач остатки добычи заваливал хворостом, — ни один хищник не решался к ней подойти: боялись, чтобы не нагрянул медведь исподтишка — тут уж никому пощады не будет.
А когда животные, доведенные до отчаяния разбоем шатуна, покинули Кедровую гриву, Звездач махнул туда, где обосновались сохатые. Вскоре он учуял и нашел сохатых на жировке. Легче было напасть на одинокого зверя, но с двумя справиться труднее. И как ни хитрил Звездач, — не мог укараулить лося. Голод ожесточил медведя, придал ему смелости. Он решил разъединить сохатых — угнать одного и где-нибудь в густых зарослях оседлать и гнать до изнеможения, как удалось ему в первый раз. Но сохатые держались вместе, и первая атака была отбита. Рассвирепел шатун, глаза налились кровью; он присел, сжался в комок и приготовился прыгнуть на спину самцу, но тот готов был к схватке, и, не успел Звездач оседлать лося, как получил такой удар копытом под левую лопатку, что замертво свалился. Сохатые же во всю мощь протрубили о победе над шатуном...
А в тайге опять весна — нежно зеленели березы, темнели лапы пихтача, голубела хвоя кедров, желто-зеленый, бархатный покров лиственниц нависал над густыми зарослями молодого лесного подроста, а внизу, у самой земли, распускались первые пахучие цветы. Смолистый аромат насытил воздух, веселым птичьим звоном гремели чащи. Быстрые ручьи подхватывали таежную песню и несли ее до большой речки, а большая река — до широкого, глубокого моря.
