Каплин В. Н.
Лесная курочка
Вечерело, когда я сел на лабаз подкарауливать медведя. Было тихо, казалось, лесные обитатели уснули...
Но вот из-за берез вывернулась какая-то запоздалая птица и шумно опустилась под елку, около разворошенного медведем муравейника. Это была тетерка. Минуты две птица сидела не шевелясь и чутко прислушивалась; сверху мне хорошо было видно ее рябую спину, небольшую круглую голову.
Теперь мы были вдвоем в этом отдаленном глухом лесном углу, и мне стало веселее.
Тетерка очистила перья крыльев, потом стала оклевываться, как домашняя курица, и долго не могла угомониться. Наконец она забила голову под крыло.
В лесу по-прежнему стояла тишина. Тетерка спала...
Почему же птица спит на земле? Она так легко может стать добычей лисицы, енотовидной собаки или любого другого хищника. Куда лучше было бы ей устроиться на ночлег на дерево, спать на сучке курицей на насесте... Признаться, до этой встречи с тетеркой я думал, что в теплую пору тетерева спят на деревьях и лишь в холода забираются под снежную шубу...
Неожиданно я услышал глухой нарастающий шум. С каждой секундой он приближался. И вот начал накрапывать дождь. А затем и крупные частые капли забарабанили по листве. Ничего не оставалось, как только спешить в шалаш.
Осторожно, чтобы не разбудить тетерку, я спустился с лабаза по сучкам, как по ступенькам, на землю. Достал электрический фонарь и направил свет под елку. Лесная курочка спала, забив голову под крыло. Пора было спать и мне. Я зашагал к шалашу.
У ручья
Кончались продукты. А работать на дальних покосах надо было еще долго.
— Вы бы, ребята, хоть рябцов настреляли, — обратился к нам бригадир.
Поутру мы отправились на охоту. Два часа бродили, дудочками манили рябчиков. Птицы охотно откликались, но подлетать не думали.
Разочаровавшись, шли берегом лесного ручья. Он привел нас к реке. На крутом берегу шумел водопадец. Падая вниз, вода звенела, словно кто-то передергивал цепи.
Мы подошли и застыли как вкопанные. В нескольких метрах от нас, там, где пузырились и пенились падающие струи, бродил глухарь. Большой петух с беловатым клювом, потрясая головой, клевал вымытые водой камушки.
Шум водопада заглушил наши шаги, и птица не слышала, как мы приблизились.
Мы переглянулись и ... отошли прочь, притаились и закурили. Стрелять застигнутую врасплох дичь не поднялась рука.
Походив еще немного, глухарь тяжело поднялся и скрылся за медными стволами сосен.
Горностаево метро
Бесконечной лентой по снегу протянулись парные следки. Это пробежал белый как мел, с черным кончиком хвоста, горностай. У елки зверек нырнул в снег, сцапал зазевавшуюся полевку и опять отправился мерить заснеженное поле. Недаром говорят: горностай за одну ночь пробежит больше, чем корова пройдет за все лето.
Маленький кровожадный хищник частенько наведывается и в жилища мышей-полевок, чувствуя себя там хозяином.
О том, что горностаи много времени зимой проводят под снегом, я знал давно, а вот осенью?..
...Вместе с приятелем теплым сентябрьским днем мы бродили по мелочам в поисках тетеревиных выводков, устали и решили отдохнуть. Расположились на бревнах, возле лесной дороги. По-летнему грело солнце. Лепетали листья осин. Мы сидели молча, прислушивались ко всяким шорохам. Неожиданно появились четыре буро-коричневых зверька. Это была семейка горностаев. Шустрые и подвижные, с гибким, как у змеи, телом, зверьки егозили у земляного холмика; малыши бегали вокруг мамаши. Потом они вдруг исчезли. Я пялил глаза, но горностаев как не бывало... Тут меня едва толкнул товарищ и показал на противоположную сторону дороги. Теперь зверушки уже копошились там, метрах в тридцати от того места, где появились сначала. Мы недоумевали: как они могли незамеченными так далеко перебраться через дорогу?
— У них, видимо, свое, горностаево, метро проложено... — высказал догадку товарищ.
Он оказался прав. Через дорогу и дальше протянулся подземный ход, проделанный кротами. Им-то и воспользовались горностаи. Заметив нас, звериная семья тотчас нырнула в нору и подземным туннелем устремилась подальше от беды.
Сосны
Холодный вечер спустился на землю. Темнело на глазах. Пока мы с Алексеем вытаскивали из воды лодку и выгружали из нее пожитки, нас окутал мрак.
Здесь, в лесной глухомани, на берегу Лундонги нам предстояло провести непроглядно-темную осеннюю ночь.
— Сушняка-то найдем ли? — зябко поежился Алексей.
К счастью, нам повезло. Вскоре мы сидели у костра, где горели две толстые многосаженные сосны. Раньше они росли рядом и погибли вместе, обнявшись жилистыми руками-сучьями. Сосны лежали годы, но только сверху, в палец толщиной, размякла их болонь, а дальше шла крепкая, как кость, конда.
Я взялся перерубить одну из сосен. Куда там! Пришлось отказаться от этой затеи: дерево будто закостенело.
Смолистые сосны пылали ярким пламенем. Смола по древесным капиллярам, словно керосин по фитилю лампы, непрерывно текла к огню, который нам был всего дороже.
В таинственной тиши ночи где-то справа подозрительно треснул сучок. Вдали загоготал филин, в болоте у Анюга завыли волки. Не будь костра, было бы жутковато.
Освещенные и согретые пламенем, мы сидели и думали о добре, которое принесли сосны.
...Когда-то в вечнозеленой густой кроне шелушили шишки непоседы-белки, весною отшельник-глухарь одаривал землю песней, в развилке суковин выводила птенцов какая-нибудь малая птаха. А внизу, у корней, по шрамам-надрезам в коробочки, установленные старателями, натекали прозрачные и липкие капли смолы-живицы...
Давно погибли сосны. Но даже умершие, они бережно сохранили взятое у солнца тепло, которое сейчас щедро отдавали нам...
Северные колибри
В закрайке поля был у меня живой шалашик-скрадок. Как-то осенью выкопал я в лесу елки и по две в ряд посадил их вокруг больших берез. Прижились, разрослись колючие! Раньше, бывало, построишь скрадок на тетеревов, поохотишься осень, а на следующую приходишь — развалился, надо опять новый делать. Этого же, живого, шалашика на много лет хватит: иногда лишь срежешь ветки с жесткими хвоинками, что заслоняют окна-бойницы, — и вся недолга.
И вот однажды установил я чучела на березе, сижу на чурбаке, самокруткой попыхиваю. Ни одному тетереву меня не заметить — так надежно схоронили меня густолапые елки. Только вот не летят краснобровые косачи...
Тих зимою лес. Снег завалил деревья, и они утонули в снежной кипени...
С карканьем пролетел ворон, пробарабанил дятел — и опять безмолвие...
Вдруг сверху, с еловых веток, посыпалась снежная пудра. И я заметил прилетевших ко мне крохотных, величиной с бабочку-махаона, птичек — корольков. Они прыгали по веткам, деловито осматривали их и что-то клевали. Бойкие, доверчивые птички, поглядывая на меня, ловчились отыскать схоронившийся в тайничках корм. Вроде бы и ростом не вышел королек (всего пять-шесть граммов весит), и одежонкой скромен, а поди ж ты: за лето уничтожает не один миллион разных вредных тварей — насекомых, личинок. Мал золотник, да дорог!
Корольки еще некоторое время, мелодично попискивая, шныряли по веткам, потом вспорхнули на соседние березы, посновали там, перелетели дальше. И долго еще звенели хрустальные колокольчики в угрюмой лесной тиши.
Рябчиные кладовые
Щедр на дары лес. Всяких ягод — тьма-тьмущая.
Кое-где до января вылетали кормиться на рябину лесные рябушки — петушки с черным горлышком и дерзко вздернутым хохолком и пестрые самочки. Бегая по веткам, птицы склевывали оранжевые, схваченные морозом, ягоды. И то ли в спешке, то ли от того, что слишком много рябины было, птицы роняли на «пол» ягоды. Подует ветер, стряхнет с деревьев белые балахоны, закрутит пурга — и скроется под снегом оброненный птицами корм. А утром снова накрошат рябчики ягод — и опять завалит их снегом.
Весна открыла рябчиные кладовые. Причем не все сразу. Сгонит солнце слой снега, и откроет он ягоды. Склюют их рябчики, а на следующий день новая порция готова. Долго лакомились птицы этими «консервированными» ягодами...
