Оболенский П. А.
Месяцев шесть в году, со времен раннего моего детства, семья наша проводила в Пензенской губернии, в той ее части, где она изобиловала сосновыми лесами, в которых водилось много всякого зверья. Братья мои были страстными охотниками, а потому нами часто затевались как ружейные, так и псовые охоты.
В нескольких верстах от дома на поляне векового соснового леса устроена была псарня. Стоял обширный деревянный дом, в котором жили доезжачий и его помощник. К дому прилегал обширный двор, разгороженный пополам: в одной половине находились три-четыре десятка гончих, во второй — десятка два-три борзых.
Центральной фигурой во всех охотах был помощник главного лесничего мордвин Доркин. Организация каждой охоты — вся подготовительная работа, «подвой» волков, выслеживание и поиски волчьих выводков, расстановка загонщиков и стрелков и прочее — все это лежало на Митриче.
Верстах в пятнадцати от нашего дома было расположено большое село Ночка. Смешанный лес отстоял от села верстах в пяти. Недалеко от опушки в обширном деревянном доме жили лесники, несшие охрану этой части леса. Однажды ночинские крестьяне пожаловались старому Доркину: кое-где начали шалить волки — резать скотину. Обследовав местность и опросив этих крестьян, Доркин вечером пришел к нам и поведал о том, что как будто около Ночки в лесу завелся выводок волков. Увлекательно и картинно рассказал Митрич, как он их подвыл, подсчитал голоса и как уже позаботился подбросить в лесу падаль (дохлую лошадь или корову), чтобы выводок никуда не ушел. Подвывка (подвой) — это одна из самых важных подготовок к облаве, а потому мне хочется рассказать о ней подробнее.
Мы решили на следующий день под вечер быть на опушке леса и подвыть тот ночинский выводок. Всех нас поехало человек семь; кроме братьев, еще кое-кто из гостящей у нас молодежи. Я взобрался на козла к кучеру Леонтию, который подал к подъезду свою гнедую тройку. Но что-то показалось мне необычным: не было бубенцов, сбруя на лошадях была не нарядная, а обыкновенная; на кучере была не парадная шляпа с павлиньими перьями, а просто картуз. Объяснялось это все необходимостью при приближении к месту сохранять тишину и спокойствие, чтобы как-нибудь не спугнуть выводок; даже не разрешалось курить. И еще деталь: по установленной традиции никто из охотников не брал с собой на подвывку ружья: считалось, что ружья могут лишь помешать хорошему подвыванию зверя — таково поверье! Ну, а если наткнешься на волков, что тогда? Конечно, настоящий охотник такого вопроса не мог задать: ведь по природе волк — зверь очень трусливый и в одиночку никогда не подпустит близко человека. Опасен он только зимою, когда волки соберутся в стаи; лишь тогда, голодные, они могут наброситься на людей.
Доркин поджидал нас на дороге у леса. Все слезли с экипажей. Доркин указал место у опушки — шагах в трехстах, — где охотники должны были сесть. Я же по своей мальчишеской трусливости решил остаться с Леонтием: как-то не совсем уютно чувствовал я себя в атмосфере этой таинственности, да еще при мысли о близости каких-то волков...
Митрич тем временем зашагал по полю и, увидя шагах в двухстах одинокий куст, расположился в нем и, приникнув к земле, подал голос. Научиться выть по-волчьи очень трудно: надо умело сложить ладони в трубку, поднести их ко рту, а потом, пригнувшись к земле, голосом изображать звук, похожий на вой. Доркин превосходно умел делать это. Сейчас же из лесу послышался почти совершенно одинаковый по звуку вой старого волка. Вскоре на опушке в лучах заходящего солнца показался и сам зверь: он выбежал в поле, постоял несколько секунд, видимо что-то соображая, и, наверное, поняв, что дал себя обмануть, неторопливой рысцой направился в сторону деревни. То был час возвращения домой деревенского стада — не отстанет ли на волчье счастье какая-нибудь овца?
Спустя несколько минут я внезапно услыхал отчаянный, визгливый собачий лай в лесу, как будто невдалеке от опушки. Мы с Леонтием недоумевали, чья же это могла попасть в лес заблудившаяся собачонка. Понемногу к нам начали собираться охотники, обсуждая результаты подвывки. Мне стало жалко заблудившуюся в лесу собачонку, и я сказал Доркину, что надо бы найти ее... Но услыхал такой ответ:
— Это не собака, а волчица. Подбежав к опушке леса и учуяв людей, она особым вытьем дает знать своим волчатам, чтоб молчали и не подавали голоса.
Описываемое событие происходило во второй половине августа.
Облавы лучше устраивать в сентябре, когда лист начинает опадать и видимость в лесу становится лучше. Для облавы заблаговременно из села наряжалось около сотни загонщиков — поступали они в распоряжение Доркина. Все они тихо шли в лес и расставлялись по просеку, который граничил с тем же кварталом леса, где находился выводок волков. По данному сигналу цепь загонщиков, протянувшаяся от цепи стрелков на расстоянии от одной до полутора верст лицом к ним, медленно начинала двигаться вперед с криками, лязгая часто взятыми с собой косами или какими-нибудь трещотками. Чтобы волки не могли улизнуть в правую или левую сторону, по флангам от цепи загонщиков заблаговременно в аршине от земли, цепляясь к деревьям, протягивалась бечевка с кумачовыми флажками; этого было достаточно: волки оставались в оцепленном пространстве. Особенное значение флажки приобретали зимой, рельефно выделяясь на снегу. В зимнюю пору волчьи выводки выслеживать приходилось по следам. Так, идя по волчьему следу на лыжах (без них обходиться было невозможно, поскольку сугробы достигали большой глубины), Доркин, по своему охотничьему чутью чувствуя, что волки невдалеке, бросал след, по которому шел, сворачивал в сторону и описывал правильный круг, верст до двух в диаметре. Возвратившись на то же место и не найдя следов, выходивших из круга, он знал наверняка, что волки — в кругу! И спешил к нам с известием, что волки окружены. На заре он снова обходил круг по тому же своему лыжному следу и быстро приступал к протягиванию бечевы с красными флажками. Часто, выслеживая волков, Доркин нападал на следы лосей, которых обкладывали совершенно таким же способом; охотник доходил до такой виртуозности, что мог пригнать лосей к определенному месту.
Две зимы подряд Доркин нападал на следы двух-трех очень крупных волков, но обложить их ему не удавалось. Тогда он кое-где расставил капканы. Каково же было его удивление, когда он однажды наткнулся на след кое-где с кровяными пятнами. В найденном капкане осталась часть передней лапы волка: зверь, чтобы освободиться от западни, отгрыз свою лапу. Долго выслеживали след знаменитого хромого волка. В устроенной удачной облаве он был наконец убит. Решено было из него сделать чучело: как. сейчас вижу его стоящим в вестибюле нашего дома с обрубком левой передней ноги.
Вначале я упоминал, что наша псарня была расположена в трех-четырех верстах от дома. Обширный двор был разгорожен пополам: в одной половине были борзые, в другой — гончие. Часто, проезжая верхом под вечер мимо псарни, я не мог не останавливаться, чтобы присутствовать на вечерней кормежке собак. Кормежка гончих обставлялась довольно длинной церемонией. Варились мясные отбросы со снятым молоком, и это варево наливалось в большое и длинное деревянное корыто, находившееся в конце двора. За несколько минут до кормежки выжлятник звучным голосом подавал команду: «В стаю!», сгоняя всех гончих в противоположный конец двора. Когда суп был налит в корыто, доезжачий трубил в рог: к этому звуку он приучал гончих, которые по сигналу должны были весело собираться в стаю. Затем он, стоя около корыта, вызывал по имени каждого пса в отдельности. Многие собаки, услышав свою кличку, сейчас же подбегали к корыту; некоторые же медлили, не решаясь отделиться от стаи. Иногда медленно, робкой походкой какая-нибудь из собак пересекала двор, как бы стесняясь такого своего «одиночного выступления». Но прикасаться к пище запрещалось до того момента, пока последняя из собак не подойдет к корыту. Надо было видеть умоляющие взоры псов, терпеливо стоящих у корыта и ждущих сигнала приняться за еду. С приходом последней собаки вся стая была в сборе; опять раздавался рог, трубивший: «В стаю!», и лишь тогда разрешалось приступить к еде. Корыто опустошалось в несколько минут!
Псовые охоты устраивались обычно в островах — небольших перелесках, окруженных полями, и, естественно, после уборки урожая. Доезжачий ехал верхом, а стая гончих следовала за ним у задних ног его лошади. Его помощник ехал сзади, изредка подстегивая собак, почему-либо имеющих намерение отделиться от стаи. Гончие запускались в остров, и их задача была выгнать зверя — зайца, лису, волка — в поле. Тут начинался настоящий концерт: опытное ухо охотника по лаю могло различить, напала ли гончая на след или просто лает впустую, с азарта. Различался каждый голос, интонация; для опытного охотника весь этот хор представлял настоящую симфонию...
Остров на большом расстоянии окружался охотниками, выезжавшими верхом с борзыми. Каждый всадник имел при себе свору — двух-трех борзых. На собаку был надет ошейник с большим кольцом — в него протягивался очень длинный ремень: его один конец имел большую петлю, которую всадник надевал через голову, одно плечо и левую руку, затем ремень опускался вниз слева и протягивался через кольцо ошейников, конец ремня всадник держал в левой руке. Таким образом, свора борзых бежала с левой стороны лошади всадника. Все же нужен известный навык в езде с борзыми: необходимо, чтобы лошадь не била собак, а собаки должны привыкнуть бежать на своре рядом с лошадью. Всадники с борзыми расставлялись в поле кругом острова, радиусом не менее полуверсты. Как только зверь выгонялся гончими в поле, охотник должен был прежде всего указать своим борзым на него, но иметь выдержку и не спускать их со своры до тех пор, пока зверь не отойдет от острова на достаточное расстояние. Выждав удобный момент, охотник спускал со своры борзых и начинал скакать за ними. Соседний всадник присоединялся к скачке, и завязывалась бешеная травля. Цель борзой — схватить зверя. Тогда всадник соскакивал с лошади и кинжалом закалывал его. Лисица и здесь иногда проявляла хитрость; спасаясь от собак и чувствуя, что ее настигают, она внезапно одним прыжком в сторону меняла направление, выигрывая время и избавляясь от преследования. Собаки неизбежно упускали секунды, пока сообразят, в чем дело. Не каждая борзая могла словчиться взять волка, в особенности матёрого. Очень сильный, он часто как-то искусно «стряхивал» с себя собак, к тому же развивал большую скорость в скачке. Опытному охотнику удавалось иногда сострунить волка, то есть связать его и взять живым. Для этого, однако, нужна была большая сноровка: вместо того чтобы заколоть волка кинжалом, охотник, быстро соскочив с лошади, проворно всовывал зверю в пасть кусок дерева или рукоятку своей нагайки и крепко закручивал ему щипец ремнем; ремнем же он связывал вместе и четыре ноги так, чтобы уже связанного таким образом зверя можно было нести, как мешок.
До начала первой мировой войны мы с женой всегда проводили лето в Спасском уезде Казанской губернии. Лесов там было сравнительно немного и, в отличие от пензенских, чаще всё лиственные.
Как-то в самом начале августа пришли ко мне крестьяне чуваши из одного большого села. Оказалось, что в прилегающем к лесу казенном лесу завелся выводок волков, которые изрядно резали скот. Чуваши горячо просили меня устроить облаву на волков, чтобы покончить с этим бедствием. Необходимо было помочь беде, чего бы это ни стоило: ведь лес густой, лист еще плотно держался, и раньше половины сентября нечего и думать устраивать облаву; на успех надеяться трудно. Надо было точно выяснить местонахождение выводка, а в тех краях никто и понятия не имел, как нужно подвывать волков; да их и водилось не так-то много: леса небольшие и тянулись на сравнительно короткие расстояния. Однако у меня оказался специалист этого дела — наездник конного завода Костя Дудров, который мастерски выучился подвывать волков, переняв это искусство от Доркина.
Я обещал крестьянам сделать все возможное, прося их только в назначенный день собрать человек до ста загонщиков для облавы, на что они с радостью согласились. Затем я попросил Костю под вечер обследовать лес, попробовать подвыть волков и составить план облавы.
— Уж очень просится поехать со мной наш староста, да боюсь, помешает делу, — сказал он мне. — Он сам хотел попросить вашего разрешения.
Шел я по селу, навстречу идет староста.
— Уж дозвольте мне с Константином Ивановичем поехать: не поверю я, чтобы волки человеку ответить могли, — сказал он.
— Ладно, Дмитрий Егорович, — разрешил я, — но с уговором: ружья с собой не брать. Возьмешь ружье — не видать тебе ни одного волка: таково уж наше охотничье поверье.
Побледнел Дмитрий Егорович.
— Это как же так? Ну, а если нападут?.. — пролепетал он.
Я его ободрил, сказал, что ничего подобного случиться не может.
Поздно вечером явился Костя домой.
— Ну как, удачно? — спросил я.
— А пусть вам Дмитрий Егорович расскажет, — смеясь, ответил он.
Дрожащим от страха голосом Дмитрий Егорович начал свой рассказ:
— Как приехали, оставили мы лошадь в селе и пошли на опушку. Как взвыл-то Константин Иванович, так у меня душа в пятки ушла! А как ответил хор волков в лесу, так кинулся я за дерево и думал, что конец мой пришел! Вдруг вижу, шагах эдак в пятидесяти, все они тут как тут, окаянные, да так, как собаки, и играют — возятся на опушке. Всю жизнь буду помнить, как это человек волков позвать может...
На другое утро поехали мы с Костей верхом обследовать этот квартал леса. Выяснив, что он окружен правильными просеками, по которым можно расставить загонщиков, я решил в первое же воскресенье устроить облаву. Предварительно послал письмо к правительственному лесничему, чтобы испросить его разрешения на устройство облавы, поскольку лес был казенный, и приглашал его самого на охоту. Он немедленно дал положительный ответ и приехал ко мне. Удалось собрать двенадцать стрелков. Я их расставил вдоль опушки леса, шагах в тридцати от поля, спиной к полю. Лучшим стрелкам указал места около небольшого овражка — главного волчиного хода; сам встал на крайнем номере. По условленному знаку загонщики пошли вперед. Скоро поднялась пальба, как было слышно, именно вдоль этого овражка. Видимо, весь выводок пошел по проторенной дорожке. Обернувшись, я внезапно увидел волка-переярка, идущего в обратном направлении. Я понял, что он прорвался через цепь стрелков, выскочил в поле, а оттуда кинулся опять в лес. Шел он на согнутых ногах, стараясь укрыться в траве. Я не мог стрелять по линии стрелков, ибо соседний номер был от меня шагах в тридцати. Волка я пропустил мимо, дав ему немного укрыться в лесу, а потом сразил наповал.
Взято было семь волков: вещь почти неслыханная для облавы в августе. Ни одну шкуру, к сожалению, нельзя было использовать: звери еще не вылиняли, и шерсть их лезла очень сильно.
Нечего и говорить, какое ликование поднялось в чувашском селе, избавленном от бедствия...
