Правдухин Валериан Павлович
Вверх по Тургусуну
Кутиха весной отрезана от мира. На юго-востоке бушует Бухтарма. В волость, Зыряновский рудник, нет доступа. На север путь к Уймонам загражден Холзунским хребтом и рекой Хамиром. С запада к поселку вплотную подошла бешеная речонка, приток Бухтармы — Тургусун.
Но нам во что бы то ни стало нужно было пробраться в горы, хотя бы глянуть на медведей на воле.
В первый же вечер к нам собрались зверовые промышленники. Началось горячее обсуждение планов охоты, рассказы о зимнем промысле на белку, соболя.
— Никто не ждал разливов в такую рань. Коренная вода бывает к Троице, а сегодня она раньше пошла, да еще как!
После шума и гвалта решили утром отправиться на Развилы, километров за сорок в горы, к месту слияния Малого и Большого Тургусуна, на пасеку кержака Агафона Семеновича — опытнейшего зверолова, — по рассказам Зазубрина, жившего там прошлое лето, — и человека широкого размаха и редкостной души.
Отправлялось с нами в путь еще пять человек. Двое были попутчиками до своих пасек; Лопатин и Семен, сын Агафона, собрались с нами побродяжничать за медведями, пятым был семидесятилетний старик, нанятый сторожить пасеку. Шестилетний карапуз, сын Лопатина, провожающий отца, присматриваясь, как старик неуклюже громоздится на лошадь, спросил:
— Никак, это польской старик-то?
Его глаз сразу отличил человека полей — иной, не алтайской повадки. Пасечник прибыл в Кутиху из Барабинской степи и раньше никогда не бывал в горах.
Алтайцы, как и их лошади, были все на подбор — небольшого роста, ловкие крепыши, неторопливые, подобранно аккуратные. Вещи были уложены в кожаные сумы, перекинуты через седла.
Дорога километров восемь шла под горой, по берегу Тургусуна. Здесь она была довольно удобной и широкой. Проложили ее французы — «мосье Жиро»,— арендовавшие до войны Зыряновские рудники. Они пытались поставить на Тургусуне гидроэлектрическую станцию — «турбины», как называли ее алтайцы, — для электролиза цинка, но разлив в 1911 году сорвал плотину. Теперь на этом месте среди дикого пихтача странно одиноко высился трехэтажный деревянный корпус, предназначавшийся для рудоразборки. Алтайцы горделиво рассказывали, как Тургусун насолил «буржуям».
— Вот и теперешние арендатели-англичане — удумали Тургусун через гору перепустить Что-то сумление народ берет. Возможно ли это?
По краю ходят слухи, что новые концессионеры рудников — общество «Лена Гольдфильдс» — хотят построить огромный сифон и направить часть Тургусуна другим руслом, через гору.
Теперь дорога наша резко свернула от реки и тропой пошла через увалы. Кто бы из российских крестьян согласился проехать там, где мы пробирались до пасеки? Тропа вилась по таким крутизнам, заваленным камнями, деревьями, толстым слоем снега, что лошади то и дело падали, спотыкались... Малоопытная казахская лошадь, идущая под рослым Зазубриным, раза два уже упала, и Зазубрин с бранью барахтался по брюхо в снегу. Не раз нам приходилось переезжать глубокие овраги, по которым скакали пенистые ручьи. Густой пихтач, покрывающий здесь все горы, бил всадников по лицу, а часто совсем загораживал тропу. Впереди ехал с топором в руках Лопатин, рубил ветви, иногда спрыгивал с лошади и возился над бревнами, принесенными с вершин снежными оплывинами. Поражали глаз встречавшиеся среди густого леса правильной формы поляны, просеки, сбегавшие полосами с вершин. Это ранней весной здесь прошла подтаявшая громада затвердевшего снега, снося все на своем пути. Прошлый год под такой оплывиной погибли два казаха, гнавшие на белки табун. Лопатин подростком тоже попал однажды под оплывину, но чудом уцелел, укрывшись в яму, образовавшуюся от вывороченного корневища векового дерева.
— А вот зверя, — так уважительно всегда называют здесь медведей, — и оплывина не берет, — начал рассказывать Лопатин. — Лонись ехали мы с Ваньшей Новиковым. Глядим, зверь низом шаперится по камням. А с белка на него оплывина несется. Ну, думаем, наша шкура. А он принагнулся навстречу ей, уперся норкой в землю. Прошла оплывина, он встряхнулся и дальше побрел, прозеленку щиплет, как будто ничего и не было. Вот калань несворотная!
— Да, хорошо бы такого в плуг запрячь, — мечтательно заметил расчетливый Семен.
Все чаще и чаще приходилось нам теперь слезать с лошадей, пуская их пробираться по глубокому снегу или переходить бурные ручьи. Горы становились выше, ручьи — полнее и стремительнее. Около речушки Сычихи нас принакрыл сильный дождь. Дорога стала еще труднее. Переправа через Сычиху оказалась по-настоящему опасной. Проклятая речушка шириною была не больше двенадцати-пятнадцати метров, но какими кипящими, мощными жгутами вскидывалась она перед нами! Поехавший на лошади парень искупался в ее волнах с головою. Лошадь упала, споткнувшись о камень, но потом оправилась, встала и вытянула всадника на берег. Остальных лошадей перегоняли через Сычиху уже одних, а сами мы стали переходить реку по бревну, переброшенному с берега на берег. Это акробатическое занятие доставило мне мало удовольствия. Алтайцы обуты все в чирки или «бутылы» с мягкими подошвами, а нам, в обычных охотничьих сапогах, пришлось пережить несколько жутких головокружительных моментов. На ведь нельзя же было заявить: не пойду, вернусь домой. Да, тогда я понял, что самолюбие в человеке сильнее храбрости.
Со вздохом огромного облегчения ступил я на другой берег. Теперь перед нами огромная острая гора Щебнюха. Ее было видно еще с берегов Бухтармы. Огромной отвесной стеной стояла она на нашем пути. Куда мы пойдем дальше?
— А вот прямиком на гору.
И Лопатин рысью взял первый пригорок. Потянулись и остальные. Не верилось, что здесь могут взобраться лошади. Скоро нам пришлось сойти с седел. Один «польской» старик, держась за гриву, сидел на коне. Идти здесь он был не в силах. Подъем временами был так крут, что приходилось браться за хвост лошади и так тянуться вслед за нею.
С вершины Щебнюхи были далеко видны белки в вершине Тургусуна, Зыряновские безлесные горы. При спуске Семен показал мне денник медведя и его следы по снегу. Они походили на отпечатки распухших ручищ человека-великана.
— Ишь, на дорогу выходит. Ждет, когда табун в белки погонят. Каждый год собирает свой продналог. Лонись двенадцать лошадей задавил, а бывает, что и по два десятка задирает за лето.
Снег на северной стороне был еще глубок и крепок. Он нас огорчал и радовал. Пробираться по нему было трудно, но он же суживал район прогулок зверя. Лопатин, мужик военной выправки, облегченно заметил:
— Снег еще держится по сиверу. Трав по прогалызинам не так-то еще много. Зверь будет по утрам и вечерам захаживаться на прозеленках.
Часов десять протащились мы до Развил. К закату солнца мы стояли у места слияния двух рек. На том берегу, по ущельям гор, как тараканы по щелям, расположились пасеки. Ко всему можно привыкнуть. Я теперь довольно равнодушно смотрел на беснующийся Тургусун. А он разлился в ширину метров на сто, гремел камнями, взбрасывался мощными водяными гривами. Лодку завели на «тихое» и широкое место и начали переправляться. Лошадей развьючили и погнали на ту сторону. Вода сбивала их, несла вниз. Отчаянно фыркая, они благополучно выбрались на берег. Сели и мы в лодку. Семен сидел на корме и правил. Он не рассчитал, завел лодку слишком высоко, под огромные камни-булки, с которых цветным водопадом падала вода. Нас моментально накрыло волнами. Лодка почти до бортов наполнилась водою. Я думал, что она сейчас же пойдет ко дну, но ее так бешено вынесло на стремнину, что когда я воскликнул: «Назад, что ли?» — мы уже неслись посередине. «Гребите сильнее!» — крикнул Семен. Сидя по пояс в воде, мы изо всех сил заработали веслами. Всего с полчетверти борта было над водою. Минуты две-три нас несло по волнам, потом неожиданный толчок — и мы уже у берега на камнях. Все это произошло так молниеносно, что нам некогда было испугаться. Стоявшие на берегу крестьяне, оказывается, уже начали креститься, молясь о наших душах. Все было измочено вконец. Но я не опечалился — был радостно взбудоражен миновавшей серьезной опасностью. Зазубрин ревел от ярости — его гордость, германские пластинки намокли. Поток самых отчаянных проклятий несся над рекой. Я утешал его, как мог. Семен смущенно отряхивал вещи от воды...
Бросив на берегу багаж, мы пошли с Зазубриным скорее на пасеку к Агафону Семеновичу. До нее оставалось километра два, не больше. Теперь мы как-никак в Развилах, в центре промыслового района этого края. А кроме того, сейчас мы будем на пасеке, где нас ожидает избушка, горячий чай, рассказы об охоте и даже черная баня.
Мы повеселели, энергично проползли на четвереньках каменный приторчик, выдвинувшийся над Тургусуном, и спустились в луговину, где за тальником стояла пасека Агафона Семеновича... На луговине, у весенней болотины, в дождевом тумане мы увидали трех журавлей, важно разгуливавших по зелени. Я пустил в них пулю из своего винчестера, но снизил и только обрызгал птиц грязью. Они тяжело умахали вверх по Тургусуну, а рядом из тальника поднялся кряковый селезень.
