Волкова В. В.
По весне
В светлую, тихую, морозную майскую ночь мы выехали в оленьи стада с ненцем пастухом Василием Тайбореем. Упряжка из пяти оленей быстро неслась по сильно уплотненному ветрами снегу. Олени скакали, как на гонках. На ошейнике передового оленя заливисто звенел колоколец с выпуклой надписью по ободку: «Купи, денег не жалей, со мной ездить веселей».
Во втором часу ночи взошло солнце — темно-красный приплюснутый шар. Как драгоценные камни засверкали снежные кристаллы. Тай-борей негромко и монотонно запел песню ненца охотника:
— Полозья знакомую песню поют,
Олени копытами землю куют.
Сверкает, искрится бескрайняя тундра
Под солнцем студеного зимнего утра.
А небо, а небо! — ак лед голубое,
Оэй! — как шатер надо мной, над тобою.
Чумы оленеводов виднелись на горизонте, но олени почуяли запах дыма и прибавили скорость. В седьмом часу утра, покрыв расстояние более ста двадцати километров, мы лихо подкатили к чумам.
На окрестной холмистой тундре паслись стада домашних северных оленей. Наши друзья-оленеводы гостеприимно встретили нас, накормили горячим вареным оленьим мясом, напоили крепким чаем. Обменялись новостями, отдохнули на мягких оленьих шкурах, а потом на свежих оленях выехали по намеченному маршруту в соседнюю оленеводческую бригаду.
За пастухами побежала черная ненецкая длинношерстная оленегонная лайка Плешка. В щенячьем возрасте лайке нечаянно облили кипятком голову, и это место не заросло шерстью, а клички своим четвероногим подпаскам пастухи обычно дают по особым приметам.
Между невысоких пологих холмов на нас набежала заячья «свадьба», более двух десятков зверьков. Плешка бросился с лаем к зайцам, но они не разбежались, а плотным табунком продолжали свой бег.
На южном склоне одного из холмов мы рассмотрели в бинокль группу зайцев более ста пятидесяти штук. Зверьки держались довольно кучно, лежали, сидели, перемещались, делая один-два прыжка. Без бинокля представлялось, что это шевелящийся снег. Мы не удивлялись: в тундре, на отдельных участках, в предвесеннюю и весеннюю пору скапливается большое количество зайцев, иногда до нескольких сот голов.
Наступил наиболее важный период в оленеводстве — отел. Много прибавилось работы пастухам, зоотехникам и ветеринарам. Песцы, чуя поживу и не боясь людей, близко подходили к оленям, выжидали момент для нападения на слабого, только что родившегося, лежащего на снегу теленка, мать которого, важенка, отошла в сторону.
Много забот у пастухов и в неплодущих оленьих стадах. Намнюков, молодых быков по третьему году, пастухи ловили тынзеями — арканами, надевали им на шею гнутые деревянные ошейники. К ошейникам прикрепляли ремнями тяжелые и длинные рогатки — они мешали бегать оленям, и пастух без потери времени мог поймать нужного оленя; с этого начиналось обучение упряжного оленя.
Наконец-то выдался по-весеннему теплый день. Напитывался водою крупнозернистый, рассыпчатый снег. Ощущался аромат земли от кое-где уже появившихся проталин. Токовали самцы куропаток: белыми лоскутами взвивались вверх, громко крича, кружились над самками. От проталины к проталине перелетали самцы рогатых жаворонков, белых и желтых трясогузок, подорожников. В ожидании прилета подруг они наполняли просторы тундры звонкими песенками.
Выполняя программу охотоведческих наблюдений, мы не задерживались подолгу на одном месте: передвижение по тундре становилось все более затруднительным. Олени барахтались по брюхо в сыром снегу, путали сбрую, с трудом тянули нарту по проталинам. С господствующих над местностью возвышенностей мы подолгу смотрели в бинокль, отыскивали дальние стада оленей, любовались «глазами» тундры — заголубевшим на многочисленных озерах льдом.
Олени мчались по воде, залившей озерный лед, мы отворачивались от каскада брызг. Пахло багульником, кружились в небе зимняки. На проталинах набирали соки низкорослая осока, пушица, ситняк, брусника, шикша, морошка. У стелющейся крошечной полярной ивы набухали почки; карликовые березки кустистыми зарослями едва возвышались над ними. Светлый, хрупкий лишайник белел пятнами. Сочный, яркий мох разных оттенков, от темно-зеленого до красноватого, оживлял весенний ландшафт.
К островам Вайгач, Новой Земле летели стаи тундровых лебедей. Большие, красивые птицы однотонно кричали. Низко летели стороною гуси-гуменники. Оленеводы оживились, закричали оленегонным лайкам «пыр-р-р-ре!». Те всполошились, подняли отчаянный лай. Один из пастухов с ружьем в руке повалился на снег на спину, размахивал руками и ногами. Но все эти охотничьи ухищрения не помогли — гуси не заинтересовались, не сделали облет.
Все чаще тундру окутывали туманы, шли дожди, стремительно наступала весна. Но еще лежало много снега, и временами падал густой, мокрый снег. Дули сильные, холодные ветры — норд-ост и «горный», восточный, — с Полярного Урала. На реках долго не поднимался лед.
Ненастная погода помешала проследить наступление полярного дня. Первого июня незаходящее солнце прошло над горизонтом уже со значительным просветом.
У вулкана Кихпиныч
Мы сидели у костра на каменистой тропе, выбитой копытами диких северных оленей и снежных баранов, на гребне каньона Долины гейзеров. Вокруг, до горизонта, — горы. Только на юге синел Тихий океан. Горы покрыты белыми пятнами — это большие многослойные снежники, дающие начало речкам.
Воздух необыкновенно чист. Лишь временами из глубины Долины гейзеров доносился характерный сернистый запах. От ближнего снежника веяло прохладой, журчал среди каменных глыб ручей.
На десятки километров вокруг не было человеческого жилья. Третью неделю мы вдвоем в горах: я и Михаил, мой муж.
Над костром пел чайник с крепкой заваркой кирпичного чая. Рядом, на горячей золе, котелок. Не спеша мы тянулись к нему ложками, наслаждаясь ароматной ухой из кижуча.
Конь Океан перестал хрустеть сочной высокогорной травой, вскинул голову, раздул ноздри, всхрапнул. Звонкое ботало на шее Волны смолкло. Кони, навострив уши, смотрели через нас вверх на тропу.
— Наверно, медведь бродит неподалеку, — спокойно обронил Михаил и подцепил в котелке кусок рыбы.
К частым встречам с медведями мы привыкли. Несколько дней назад Михаил убил медведя пудов на двенадцать-тринадцать, шкуру которого мы расстелили в палатке. А на пути от берега океана к Кихпинычу произошла встреча с медведем, очень развеселившая нас. Косолапый заспался в траве на небольшой поляне и лишь в самый последний момент услышал топот коней и шум в зарослях. Испуганно рявкнув, медведь высоко подпрыгнул и понесся огромными прыжками вниз по склону. Плотные, очень крепкие и упругие стволы и ветви низкорослых кедровых и ольховых стланцев хорошо амортизировали прыжки тяжелого зверя, и создавалось впечатление, что медведь порхает как бабочка...
Я мельком взглянула через плечо и сразу же увидела метрах в полутораста на фоне неба резкие силуэты четырех снежных баранов. Бараны стояли в ряд и смотрели в нашу сторону.
— Бараны!.. — с трудом выдохнул я.
Лицо Махаила мгновенно преобразилось, он посмотрел на баранов и... пронес ложку мимо рта.
Нас интересовал сбор биологических материалов, относящихся к обитателям вулканического высокогорья, и сбор гербария в Долине гейзеров. К гейзерам мы спускались несколько раз, собрали коллекционный материал, но со снежными баранами нам не везло: лишь несколько раз наблюдали их издали.
Не напрасно мы поставили палатку на звериной тропе, наш расчет на встречу с баранами оправдался.
— Не меняй положения, не шевелись, — прошептал Михаил и по-пластунски пополз к палатке.
Бараны потоптались, медленно повернулись и шагом пошли назад, скрываясь за гребнем.
Протянув мне двустволку, заряженную пулевыми патронами, Михаил в нескольких словах изложил план охоты. Я должна была продвигаться по тропе за баранами, до удобного для засады места, ему предстояло приложить все силы, чтобы стороною обогнать баранов, выйти на тропу для выстрела или повернуть их на меня. Нельзя было терять ни минуты. Михаил быстро побежал по склону, перепрыгивая с камня на камень, а я осторожно пошла по тропе. Вдали дважды мелькнули уходящие бараны. Звери по-прежнему шли шагом, и это вселяло надежду на успех охоты.
Замаскировавшись за большим каменистым выступом, я стала ждать. Постепенно нервное возбуждение ослабевало, ухо ловило свист сусликов и пищух, песенки горных коньков, журчание воды. С большой высоты казалось, что океан сверкает голубоватым металлом...
Баран появился неожиданно, метрах в четырехстах, на срезе гольцовых россыпей, как изваяние вырисовываясь на фоне неба. Постояв, зверь пошел шагом по тропе ко мне, изредка посматривая назад. Я приготовилась к выстрелу, решив подпустить зверя как можно ближе. Но баран метрах в ста свернул с тропы на крутой склон каменистой россыпи, из-под копыт посыпались камни. Я тщательно выделила и нажала на спуск. Горное эхо многократно повторило звук выстрела. Баран упал, затем поднялся и пошел вниз по склону. Вторым выстрелом я промахнулась.
— Миша, скорей, скорей сюда! — отчаянно звала я.
Муж был уже близко, спешил на выстрелы, на бегу стреляя в барана; у меня замерло от ужаса сердце: ведь впереди пропасть! Бегу по россыпи, зову. Тишина. Зову еще, и слышу отклик. Михаил лежит на краю пропасти и смотрит вниз. Ложусь рядом и вижу: наш трофей, пролетев вниз метров пятнадцать, зацепился рогом за ствол ольхового стланца и повис. Достать тяжелую тушу зверя — мало надежды. А Михаил смотрит улыбающимися глазами, хвалит, что не упустила зверя, просит принести веревку.
Через полчаса, обвязавшись веревкой, Михаил спустился за бараном. Два рывка за веревку — сигнал на подъем. Тянуть очень тяжело. Показалась голова зверя, но силы уже иссякли, вот-вот выскользнет из рук веревка. Борясь с минутной слабостью, я тянула, напрягая последние силы. В это время, без веревки, рискуя сорваться, Михаил поднялся наверх и помог вытащить шестипудового зверя.
— По охотничьему обычаю на крови полагается выпить по чарке, — смеялся Михаил. — Промерим барана, перенесем в лагерь, приготовим шашлык...
Вечерело. По долинам речек пополз густой туман. Стало холодно. А нам было так хорошо у костра: жарили на обструганных ветках шашлык. Прозрачный жир стекал горячими каплями, потрескивая на красных углях...
В Уральской тайге
Куда ни взглянешь, во все стороны расхлестнулась тайга. Как застывшие гигантские волны жестокого шторма, откатились вдаль темнохвойные и светлохвойные леса. Как остров, взметнулся ввысь скалистый Денежкин Камень.
Тайга шумела, вплотную подступив к околице села. В безлунные ночи подолгу лаяли собаки, чуя близко подошедшего хищного зверя.
С половины июля в кедрачах все чаще кричали кедровки, оповещая окрестных лесных обитателей о начавшемся созревании кедровых шишек.
Стайками налетали крепкоклювые крылатые грабители на могучие кедры, шумно хозяйничали в ветвях, снимали недозрелые, обильно засмоленные, едва начавшие буреть темно-зеленые шишки. Заглотав орехи в расширение пищевода, кедровки разлетались, выискивали укромные места и прятали свою добычу в мох, под валежник и камни.
Урожай шишек на кедрах выдался плохой, и кедровки быстро с ним управлялись. Раньше срока пришлось бригаде госпромхоза готовиться к выходу на кедровый промысел — шишкарку. Бригаду шишкарей, из четырех мужчин и двух женщин, возглавил опытнейший охотник и таежник лесотехник зырянин Хозяинов.
Место в тайге, где предстояло шишкарить, находилось в двух днях пути от села. Ранним утром бригада с четырьмя вьючными конями перешла обширное топкое моховое болото и вышла на тропу. Впереди, с ружьем за спиною, шел бригадир. Остальные мужчины шли тоже с ружьями. Для меня и Маши, жены бригадира, было сделано исключение: мы ехали верхом.
Продвигались тропою молча: впереди десятки километров трудного пути. Стеной стоял старый, угрюмый ельник с пихтой, покрытый мохом-бородачом. Извилиста и местами едва приметна тропа. Мой конь Кобчик со стонами и кряхтением перелезал через часто попадавшиеся валежины, низко опускал голову, нюхал и смотрел, куда бы поставить копыто в переплетениях корней, очень осторожно пробирался чуть ли не на брюхе по топи. Сиди спокойно, опусти повод, не мешай коню-таежнику — таков один из многих неписаных законов тайги.
Маша ехала на гривастой крепконогой Зорьке, задорно кричала:
— Эй-эй! Заснули, что ли? Не люблю, когда молчат!
На сыром перегное увидели свежие следы медвежьей семьи: звери только что были здесь. Хозяинов с досадой двинул плечом и молча посмотрел в глаза жене. Маша виновато потупилась. Они понимали друг друга даже не с полуслова, а с короткого взгляда.
Ночевали у подножия Денежкина Камня, у большого костра, ярко пылавшего всю ночь, на берегу стремительной и шумной речки Шарп.
Второй день пути был тяжелым и для людей и для коней. Непрерывно лил дождь, тропа шла на подъем. Но тайга здесь стала веселее — сосняки с примесью лиственных — она и в ненастье красива. Светлая зелень хвои и листьев в убранстве серебристых струек и капель дождя была так свежа! Сочные, высокие травы и изумрудные мхи, маскирующие бурелом и валежник, камни и заболоченные полянки, радовали глаз. Выводки рябчиков и глухарей, подпускавшие вплотную, с шумным хлопаньем крыльев скрывались в гуще зелени.
На третий день, поздним росистым утром, после короткой разведки кедровников, наша бригада приступила к шишкарке. Обязанности членов бригады были заранее строго определены, каждому поручалась посильная работа. Двое мужчин обстукивали колотами средние кедры, на которых замечено хоть немного шишек, — это тяжелый труд. Но куда более тяжел и опасен труд верхолазов. Обязанность женщин — подбирать сбитые шишки. Обработку крупных кедров взяли на себя бригадир и его помощник, лесник Лаптев. Оба невысокого роста, сухощавые, они переоделись в легкую, просторную одежду и короткие резиновые сапоги. Бригадир подошел к огромному толстоствольному кедру, окинул его взглядом, поплевал на сухие ладони рук и ловко и быстро полез вверх. Нижние ветви от земли были в семи-восьми метрах; ладони Хозяинова словно присасывались к темной, шершавой коре. Забравшись на вершину кедра, верхолаз начал отрывать и сбрасывать шишки и с силой трясти ветви, когда до шишек не мог дотянуться. Недозрелые шишки крепко держались, падая вниз, они гулко ударялись о землю — береги голову!
Шишкари работали с самозабвением, их не останавливало, что на кедрах мало шишек. Лучше взять немного, чем ничего. Очистив от шишек очередной кедр, верхолаз спускался в середину кроны и перебирался на соседний кедр с непостижимой обезьяньей сноровкой, достойной восхищения. Так экономилось время, экономились силы, хотя риск сорваться вниз и был велик: Хозяинов и Лаптев к таким трюкам были привычны с детства.
За полдня бригада набрала шишек более трех мешков, облазив несколько десятков деревьев. При хорошем урожае это же количество шишек можно было бы взять с двух кедров.
После обеда мужчины отправились на дальнюю разведку кедровников, а мы с Машей пошли по черную смородину.
Густые заросли смородины тянулись по берегам речки. Отягощенные ягодами, ветви купались в быстрых, прозрачных струях; ягоды были необычайно крупны, почти как вишня. В речных ямах тут и там стайками стояли хариусы — стройные, серебристые, стремительные.
Заполнив смородиной котелки, мы сели отдохнуть. Ветер стих, на воде играли солнечные блики. Предвещая ненастье, над вершиной Денежкина Камня клубились облака.
